– Ну а он что?
– Мне кажется, он именно на это ставку и делает, – признался Виктор Иванович, – я много думал об этом и других причин просто не нашел.
– Ну и гнида сынок ваш, – процедил Хохол, которого попытка Дмитрия использовать имя сестры в своих целях разозлила до крайней степени, – и я даже извиняться перед вами за слова не буду.
Виктор Иванович промолчал – зная характер зятя, он прекрасно понимал его реакцию и извинений, понятное дело, не ждал. За то, что в свое время сделал Евгений для его дочери, старый журналист был готов простить ему многое, в том числе и нелюбовь к сыну. В душе Виктор Иванович был согласен с Хохлом – Дмитрий иной раз поступал непорядочно и не желал слушать никаких доводов. И если он, как отец, не может сделать выбор в пользу кого-то из детей, то Евгений от этого выбора освобожден – он защищает жену и не выбирает способов для этого, а действует как умеет.
– А с кем останется Грег? – перевел разговор Виктор Иванович. – Или с собой берете?
– Он со скаутами в поход ушел, на месяц почти. Потом Генка встретит и привезет к нам, если, конечно, к тому моменту мы еще в Черногории будем. Ну а нет – здесь с ним останется, присмотрит, не в первый раз.
– Вот и хорошо, что в поход пошел, – обрадовался Виктор Иванович, – ему не помешает.
– Да ему-то не помешает, но вот мама наша тут такой концерт мне закатила – как наседка, честное слово, – со смехом сказал Хохол, – никогда бы не подумал, что моя жена на такое способна. Но мы ее вдвоем уговорили.
– Женя, если вы вдруг решите лететь в N., ты мне сообщи обязательно, – попросил журналист после паузы, – потому что я тоже туда собираюсь, и нам не нужно давать окружающим пищу для размышлений. Ведь явно придется столкнуться в городе. Я должен знать, с какой легендой вы там появитесь, чтобы не подвести.
– Ишь ты – «с легендой»! – беззлобно поддразнил Женька, закуривая очередную сигарету. – Прямо шпионские страсти у нас. Конечно, я вам постараюсь сообщить как-то, но не могу обещать. Сами же понимаете – с вашей дочерью ни к чему невозможно подготовиться заранее, у нее свои планы и свои способы, которыми она не всегда делится даже со мной. А вы-то чего там забыли, кстати?
– Дмитрий просил помочь с информационной поддержкой.
– А-а… пресс-секретарь, значит, ему нужен… – протянул Хохол, снова вскипая от злости.
– Женя, я его отец… – примирительно сказал Виктор Иванович, и Хохол не стал развивать тему:
– Да я понимаю. Ладно, я вас предупредил, постараюсь быть на связи.
Они попрощались, и, положив трубку, Хохол вдруг вспомнил, что не сказал тестю ни слова о возможном появлении на маленькой провинциальной сцене еще одного актера в лице Беса. Но, поразмыслив, он решил, что поступил правильно – на месте будет видно, что с этим делать, а в том, что на этом самом месте они в конце концов непременно окажутся, он даже не сомневался. Обманывать Марину можно довольно долго, но не бесконечно.
Глава 10Москва
Хвастовство – признак неуверенности.
Грубость – признак бессилия.
Надежда на пользу от их проявления – признак глупости.
Виктор Иванович налил себе свежего чая и ушел в большую комнату, сел на диван и достал с полки низкого журнального столика толстый альбом с фотографиями. Он редко брал его в руки, предпочитая не бередить душу, рассматривая лица людей, которых либо уже нет, либо связаться с ними невозможно. Здесь были старые снимки его родителей, покойной жены, совместные семейные фото с маленьким Дмитрием. И только на двух последних страницах он поместил фотографии Марины, Евгения и маленького Грегори. Егорки. Снимок дочери был один, и тот она позволила сделать с большим трудом, понимая, что некоторые вещи бывают опасны для тех, кто к ним прикасается. Виктор Иванович всматривался в красивое, словно точеное лицо Марины, так похожее на лицо ее матери, и не мог вспомнить, как дочь выглядит сейчас, после нескольких пластических операций. Она изменилась до неузнаваемости, не осталось ни единой черты от этого великолепного лица, разве только взгляд. Но – так было нужно, и Виктор Иванович смирился, как смирился и Хохол. И только Грегори нет-нет да и припоминал матери перемены, которые его испугали. Он, разумеется, тоже привык, приспособился, но часто вслух жалел о том, что мать решилась измениться так сильно.
Виктор Иванович погладил пальцами глянцевую черно-белую поверхность фотографии, и ему показалось на секунду, что дочь улыбнулась уголками губ. Ей очень шла эта улыбка, смягчала жесткий взгляд чуть прищуренных синих глаз и делала лицо нежным и совсем молодым. Он никогда не знал ее подростком или юной девушкой, но почему-то был уверен, что и тогда Марина не была наивной или мягкой – не тот характер, не те условия жизни, не та среда. Если бы не железная натура и не мужской склад ума, никто не мог бы поручиться, кем стала бы эта красивая женщина. Но она сумела подняться над обстоятельствами, предоставленными ей судьбой, сломала их и выстроила по-своему. И до сих пор она живет только так, как хочет сама, предоставляя остальным право присоединиться или уйти. И он, Виктор Иванович, в свое время сделал выбор и остался рядом. С годами отношения стали немного лучше, Марина, взрослея, немного оттаяла и попыталась если не простить отца, то хотя бы перестать обвинять, и это очень облегчило общение. Он был благодарен ей и за это, понимая, как трудно было гордой и самостоятельной дочери переступить через свою давнюю детскую обиду.
Самым неприятным в сложившейся сейчас ситуации Виктор Иванович считал возможную встречу Марины и Дмитрия там, в N. Конечно, шансов на то, что брат узнает сестру в ее новом облике, практически нет, но мало ли нюансов. И этой встречи Виктор Иванович страшился, как ничего больше. Его дети, его кровь – и по разные стороны. Наверное, похожие эмоции испытывали те, чьи родные оказывались противниками в гражданских войнах – не дай бог никому.
Виктор Иванович закрыл альбом и долго сидел, не в силах пошевелиться или убрать руку с бархатной обложки. «Я стал совсем старый, любая новость высасывает из меня все больше сил и эмоций, а восстанавливаться потом с каждым разом труднее. Если сейчас все закончится хорошо – ну, по крайней мере, благополучно, – непременно приму Маришино предложение и поеду к ним, поживу там подольше, с внуком пообщаюсь», – решил он и убрал альбом на место.
Чай остыл и казался кислым, настроение тоже почему-то испортилось. «Зачем все-таки Дмитрий ввязался в эту авантюру с выборами? – думал журналист, направляясь в кухню и снова щелкая там кнопкой чайника. – Несколько лет он спокойно работал начальником службы безопасности одного из банков, зарабатывал хорошие деньги – к чему теперь эта суета? Неужели есть что-то такое, о чем я просто не знаю? Какие-то скрытые мотивы? Мы так давно не говорили с ним по душам. Может, я оттолкнул его, и теперь сын не хочет посвящать меня в свои дела? Раньше не было такого. Надо попытаться вернуть прежние отношения, может быть, это позволит мне разобраться и понять?»
Но сын всячески уклонялся от предложений встретиться, чем очень удивлял Виктора Ивановича. Дмитрий ссылался на большое количество встреч, консультаций и разной бумажной волокиты, связанной с регистрацией кандидата и прочей околовыборной кухней.
– То есть ты даже не хочешь посмотреть примерные тексты статей в газеты? – настаивал Виктор Иванович, слегка уязвленный отговорками сына.
– Бать, ну, отправь их моему пресс-атташе, и все. Она глянет и мне коротенько расскажет.
– Твой пресс-атташе – женщина? – чуть удивленно спросил Виктор Иванович, и Дмитрий как-то неохотно подтвердил:
– Да. Это что-то меняет?
– В общем-то, нет, просто я всегда думал, что подобные вещи лучше все-таки доверять мужчине.
– Это, батя, сексизм, – засмеялся Дмитрий, – сейчас равноправие. Лиза – умная девушка с хорошим образованием, профессиональный пиарщик, мне ее рекомендовали как специалиста высшего класса. А то, что она женщина, вообще никакой роли не играет.
– Ты так оправдываешься, словно я тебя в чем-то уличил, – подколол Виктор Иванович и вдруг понял, что попал в точку – у сына роман с этой неведомой Лизой.
Нужно было как-то отходить от неприятной, как почувствовал отец, для сына темы, и Виктор Иванович заговорил о сроках поездки:
– Ты же хочешь, чтобы я с тобой ехал? Или моя помощь нужна только здесь?
– Ну что ты, бать! – с ощутимым облегчением в голосе отозвался Дмитрий. – Я на тебя рассчитываю, у тебя же и там на телеканале подвязки были, помнишь? Могут пригодиться. И потом – поможешь мне речь немного отшлифовать, а то я, сам же знаешь, люблю что-нибудь эдакое ввернуть.
«У тебя для этого есть пресс-атташе», – едва снова не съязвил Виктор Иванович, но вовремя удержался:
– Хорошо. Ты, главное, предупреди меня хотя бы дня за три, я уже не мальчик, разучился собираться по тревоге.
– Конечно. Ты не волнуйся ни о чем.
«Если бы, – вздохнул про себя отец, возвращая мобильный на стол.
– Мы здесь уже неделю. Когда, в конце концов, я смогу выйти из дома? Я что – арестантка?
– Жить хочешь? Сиди и не рыпайся. Поддался на твои уговоры, надо было оставить там! Будешь теперь нудить под ухом! – В голосе раздражение, в глазах – откровенная ненависть, так и убил бы, если бы мог.
– Я тебя тоже люблю, – побольше мягкости, меньше эмоций, продемонстрировать покорность – он же это любит, скотина… – Зачем мы постоянно кусаем друг друга? Ведь я хочу только помочь тебе… – ласково обнять за плечи, положить голову на плечо, поцеловать в ухо. – Ну что ты… расслабься, милый, это же я…
Убаюкивающий голос и мягкие, пахнущие гортензией руки успокаивают, снимают напряжение легкими движениями. Действительно, надо расслабиться и подумать обо всем спокойно. Старых связей почти нет, надо как-то восстанавливать, искать. Нужен помощник, а лучше – несколько в дополнение к тому, что уже работает. Но кого шевелить? Пробовать поднимать старые связи дорогой родственницы? Могут не согласиться, а никаких инструментов воздействия у него нет. Плохо, когда остаешься в одиночестве – прямо как по минному полю в темноте гуляешь, чуть не туда ступил – и привет.