– Не надо. Он сам позвонит, тогда и скажем.
Хохол протянул руку и взял у нее из пальцев сигарету, докурил и не глядя ткнул в пепельницу, стоявшую возле подушки:
– Иди ко мне. Все дела, дела… надоело.
Она легла к нему под бок и пробормотала:
– Я тут в соседней комнате гитару видела, между прочим…
– Это намек? – рассмеялся Женька, прижимая ее к себе.
– Ты давно не пел мне.
Хохол с притворным вздохом встал и вышел из спальни. Вернувшись с гитарой, он сел на кровать, подсунув под спину подушку, подстроил инструмент под свою руку и попробовал пару аккордов. Марина закрыла глаза и приготовилась слушать, но мелодия, которую наигрывал Женька, не была ей знакома.
– Возьми мое сердце, возьми мою душу, – запел он своим низким голосом, вызывавшим у Марины сладкую дрожь во всем теле, – я так одинок в этот час, что хочу умереть…[1]
– Откуда это? – не открывая глаз, спросила Коваль, и Женька, оборвав песню на полуслове, сказал:
– У Мышки в плеере как-то услышал.
– Ну, она любит всякий депрессняк. Совсем в Москве этой головой поехала. Убегать ей надо.
– Доработает – уедет, ты же ее знаешь. А песня хорошая.
– Не спорю. Просто не люблю, когда Машка такое гоняет по сто раз, у меня сердце разрывается.
– Да брось ты. Марья крепкая, не смотри, что мелкая.
– Ага, про нее подруга московская так говорит – «Маня сильная, только легкая». Спой еще. Только, ради бога, другое что, а то пойду и повешусь, честное слово.
Хохол сменил репертуар, и Марина неожиданно услышала песню, которую он прежде никогда не пел. Вслушиваясь в слова, она поняла вдруг, что это снова работа Жоры – старого приятеля Женьки, довольно известного исполнителя шансона:
К другому, лучшему тебе,
Я обращаюсь ежечасно,
Но это кажется напрасным
Как обращение к судьбе.
Другому, лучшему тебе,
Как мореплавателю – сушу
Свою я посылаю душу,
Чтоб ты узнал меня в толпе.
И где-то в кольцах бытия
В вечернем мареве заката
Тебе привижусь как когда-то
Другая, лучшая. Не я[2].
Слушая песню и проникаясь смыслом ее слов, Марина незаметно для себя задремала, свернувшись в клубок, как кошка. Увидев это, Женька оборвал музыку, отложил гитару и, укрыв жену одеялом, прихватил оба телефона и ушел из спальни, чтобы не тревожить сна Марины звонками.
Глава 29Урал. Хохол
Чтобы сделать жизнь счастливой, нужно любить повседневные мелочи.
Приняв душ, он натянул серые тренировочные брюки и уселся за стол в кухне, включив чайник и насыпав в кружку побольше заварки. Леон не звонил, время близилось к восьми, скоро начнет темнеть. Женька дотянулся до оконной рамы и распахнул ее. В кухню ворвался запах города – бензин, аромат цветущих под окном кустарников, трава, что-то еще знакомое, но совсем забытое за годы жизни в Англии. Втянув носом воздух, Хохол вдруг с удивлением понял – жареная картошка. Именно этот запах доносился с улицы, видимо, у кого-то из соседей тоже было открыто кухонное окно.
– Эх, сейчас бы деревенской, на сале… – мечтательно проговорил он вполголоса. – А, собственно, что мешает? Картоха, правда, магазинная, но ничего, Леон говорил, что рынок в девять закрывается. Это мы быстро организуем.
Наскоро сменив спортивные брюки на джинсы и футболку, Женька сунул в карман оба телефона, ключи, сигареты с зажигалкой, несколько купюр и вышел из квартиры.
Таксист попался болтливый, всю дорогу до рынка рассказывал о творящихся в городе беспорядках и о том, как все-таки тяжело жить в безвластии. Хохол слушал вполуха, думая о своем, но вдруг в его слух врезалась знакомая фамилия, и он напрягся:
– А кто это?
– Да ты по ходу не местный, что ли? – Получив утвердительный ответ, таксист, понизив голос, сказал: – Была тут в свое время дама одна… ну, понимаешь – крыша, бабки, футбольный клуб, то-се… Так поговаривают, что претендент на мэрское кресло – какой-то ее родственник.
«Приплыли, – подумал Хохол, – а мы-то, наивные, думали, что в голову никому это не придет. А оно вон как – разговаривают в городе. Непонятно только, чего Ворон… не может же он не знать. А если знает, почему молчит и не предъявляет? Свое что-то затаил?»
Таксист остановил машину у самого входа на рынок и тоже вышел:
– Идем-ка, паря, я тебе помогу. Кум у меня тут салом торгует. Такое сало – рыдать будешь.
Женька двинулся следом, все еще думая о том, что услышал. Нужно держать ухо востро – Ворон не так прост и напуган, как может изображать, и Марине стоит быть с ним аккуратнее. Но вот как вложить эту светлую мысль в голову своенравной супруги? У нее же вечно свое мнение по любому поводу, и только оно верное.
Шматки сала, разложенные на прилавке, отвлекли его от размышлений. Водитель не соврал, и сало пахло и выглядело так, что от восторга хотелось плакать.
– Ты гляди, какие прожилочки! – Рукой в целлофановой перчатке продавец указывал на мясные прослойки и тонкую шкурку. – В рассоле солил, сам все делаю. Да ты попробуй. – Он ловко отрезал кусочек и на ноже протянул Хохлу.
Тот взял и положил в рот, мгновенно заполнившийся чесночным ароматом и солоноватым вкусом сала.
– Давай весь, – ткнув пальцем в понравившийся кусок, сказал Женька и вынул деньги. – Не соврал ты, дядя, – обращаясь к таксисту, довольно улыбавшемуся рядом, признал он, – а теперь скажи, нет ли тут у тебя еще какой полезной родни? Ну, картошка там или зелень какая?
– Сделаем, – кивнул водитель, – были б деньги, все найдем.
К салу Хохол успел до закрытия рынка купить еще картошки, первых огурчиков, покрытых мелкими колючими пупырышками, и в завершение в небольшой пекарне на самом краю рынка – огромную, только что вынутую из печи буханку ржаного хлеба.
– Это последняя закладка, обычно для своих печем перед закрытием, – пояснила раскрасневшаяся круглолицая деваха в белом халате и чепчике, – но раз вы с дядей Васей…
Таксист дядя Вася подмигнул:
– У меня на этом рынке кругом родня. Ну что, обратно поедешь?
– Да, спасибо тебе, дядя Вася, за помощь, – искренне сказал Женька, усаживаясь в машину. – Не перевелись, гляжу, в этом городе добрые люди.
– А когда к нам по-доброму, так и мы не кусаемся, – захохотал таксист.
Дома его исчезновение заметили. Открыв дверь ключом, первое, на что он наткнулся, была жена – стояла в арке, ведущей в коридорчик между спальней и второй комнатой, скрестив на груди руки и зло глядя из-под растрепанной челки. Женьку от неожиданности даже передернуло – он уже отвык от пронзающего насквозь взгляда, от которого даже ему хотелось спрятаться.
– Фу-ты, господи, напугала, – попытался отшутиться он, но Коваль шутку не приняла:
– И где тебя носило вместе с моим мобильным?
– Так ты за мобильный переживаешь?
– Ну, неужели же за тебя? – не меняя выражения лица, отрезала она.
– Я так и подумал, – проходя в кухню, сказал Женька и принялся выгружать из пакетов продукты.
– Где был? – не отставала жена, входя следом и забираясь по привычке на рабочую столешницу гарнитура.
– А не видно?
– И все-таки?
– Ты чего взъелась? – возмутился наконец Хохол, поворачиваясь к ней и стягивая с себя майку. – Не видишь, на рынок мотался, картошки жареной хочу – имею право?
– А на рынок ли?
– Ты чего добиваешься?! – рявкнул начавший выходить из себя Женька, которого бесил невозмутимый тон и вопросы жены. – Мне уйти, что ли?
– А сможешь?
– Доведешь – смогу, – серьезно пообещал он, и Марина, спрыгнув со столешницы, подошла к нему вплотную и положила руку на грудь, заглядывая при этом в глаза:
– Нет уж, дорогой мой, ты, конечно, извини, но у меня железное правило – вдовой ты меня взял, вдовой, соответственно, и оставишь, – угрожающе прошипела она, проводя ногтями по изорванной шрамами груди Хохла, и тот рассмеялся:
– Пугаешь все? Проверяешь, не перестал ли бояться на старости лет?
– Чего мне тебя проверять? Я давно все знаю. А чем так пахнет? – поведя носом, повернулась она к столу.
– Салом, – фыркнул Женька, – настоящим, прикинь, салом с прожилками и чесночком. Я о таком в Англии даже мечтать забыл.
Марина чуть сморщила нос, но промолчала – сало она есть не могла, но запах нравился, и сейчас захотелось даже подержать во рту ломтик или даже попробовать съесть бутерброд с хлебом, который источал такой манящий аромат, что рот сам по себе заполнялся слюной.
– А отрежь мне кусочек с хлебом, а? – попросила она, глядя на мужа снизу вверх.
– Плохо не будет?
– Я немножко…
Он снова усадил ее на столешницу, чтобы не мешала, отрезал ржаную горбушку и тонкий, почти прозрачный ломтик сала, положил на это сверху половинку свежего огурца и протянул Марине. Хрустнув огурцом, она принялась за бутерброд, чувствуя, что на самом деле здорово проголодалась.
– Слушай, Женька, вкусно… – проговорила она, дожевывая.
– А то же, – усмехнулся он, ловко нарезая сало на кусочки, пригодные для жарки картошки.
– Тебе помочь?
– Мне – не мешать. Покури или иди отсюда совсем, не крутись под ногами, – попросил он, вываливая картошку из пакета в раковину.
Марина переместилась на стул в углу между столом и батареей, сейчас отключенной, забросила на нее ноги и закурила.
– Леон не звонил?
– Пока нет, – ловко орудуя ножом, отозвался Женька. Тонкая кожура сползала с картошки длинной витой змейкой и укладывалась в раковину.
– Странно… что думаешь?
– Разговор у меня к тебе, дорогая.
– На тему? – поинтересовалась она, выпуская дым из чуть вытянутых вперед губ.
– Тебе не показалось, что Ворон темнит?
– Чего ему темнить? У него мозги от страха залило.