Сколько писем ему шло! И редко в каком конверте была только одна исповедь. В иные дни о. Тихон и не выходил вовсе из своей церковки: чтение исповедей, разрешение их занимали все время. Просфоры он тоже делал сам. Потом каждую аккуратно заворачивал, завязывал, надписывал, кому предназначена. У него была толстенная тетрадь, где были поименно записаны все его прихожане… Больше всего мы боялись за эту тетрадь: не дай Бог, в чужие руки попадет. Господь и тут помог.
Вот слово-то я сказал: прихожане. А ведь больше десятка человек в той церковке никогда и не было, но сотни в прихожанах числились. Все — заочно. Когда-то свел их Господь с батюшкой, так и были вместе с ним до гроба его, хотя никогда к нему не приезжали, а лишь в письмах исповеди посылали. В Окуловке все друг друга хорошо знали. Появление любого незнакомого человека — это целое событие и для всего села. И если бы духовные чада батюшки стали к нему регулярно ездить, то об этом стало бы известно в особых кабинетах почти мгновенно. Потому отец Тихон просил к нему приезжать только с благословения. Да и вскоре стало ясно, что лучше всего это делать мне, так как за мной уже закрепилось звание „племянника“.
7
Первые годы жизни в Окуловке он еще совершал поездки в Питер. Это было редко и секретно. Но власти постоянно к нам подсылали провокаторов. Притворившись жаждущими духовного окормления православными христианами, эти иуды все вынюхивали, а потом за копейки предавали батюшку. Однажды так просилась к нам женщина, слезами прямо изошла, батюшке ноги бросилась целовать. А на поверку вышло — провокаторша. Даже про торт, что батюшке принесла, в КГБ донесла…
С 1970 года отец Тихон перестал бывать в городе. Безвыездно жил в Окуловке. Здоровье его стало заметно ухудшаться. Да и откуда ему быть хорошим: тюрьмы, ссылки, служение в холодных квартирах и на чердаках (в Коломягах), скитания по чужим квартирам под страхом ареста — все это телесного здоровья не прибавляет. Болел телом, но духом не падал.
Последнее письмо я получил от него в начале декабря 1975 года: „Земная храмина моя разрушается, — писал он, — а небесной я себе не приготовил…“ Эти тихие его слова перевернули мне сердце. Я знал, что просто так он не напишет. Уже на другой день я приехал в Окуловку.
Отец Тихон был уже при смерти. Около его постели были монах Серафим (откуда-то с юга, больше мы о нем ничего не знали), Вера Михайловна, потом подъехал отец Михаил Рождесгвенский. С о. Михаилом наш батюшка паству не делил, вместе окормляли православных. В последних числах декабря он скончался. Отпевал его о. Михаил Рождественский…»[767]
Память немного подвела Алексея Петровича. После освобождения из лагеря отец Тихон ездил к схиепископу Петру (Ладыгину), проживавшему и скончавшемуся в удмуртском г. Глазове 19 февраля 1957 г. Сам батюшка умер 18/31 января 1976 г., его могила в Окуловке сохранилась и до сих пор посещается верующими.
Монахиня Иоанна (Лежоева)
Монахиня Иоанна (Лежоева). 1910-е гг.
Монахиня Иоанна (в миру — Анна Яковлевна Лежоева) была одной из ближайших духовных дочерей святого праведного отца Иоанна Кронштадтского. Она родилась в 1869 г. в Петербурге в богатой купеческой семье, окончила в столице Патриотическую Рождественскую школу. Девушка с юности хотела принять монашеский постриг и замуж не вышла. О ее близости к о. Иоанну свидетельствуют письма батюшки. Так, например, 10 июня 1901 г. Кронштадтский пастырь писал игуменье Леушинского монастыря Таисии, что Анна Яковлевна сопровождала его в начале июня в поездке в Сурский монастырь и пожертвовала на обитель 200 рублей. Лежоева с самого начала возведения Иоанновского монастыря принимала деятельное участие в его построении и в 1903 г. стала насельницей обители. Сначала она проходила послушание старшей свечницы, а с 1904 г. исполняла обязанности казначеи. 17 декабря 1907 г. Лежоева была определена послушницей монастыря по указу Санкт-Петербургской Духовной консистории[768].
В 1907–1908 гг. в обители был устроен храм-усыпальница о. Иоанна Кронштадтского, освященный во имя ев. пророка Илии и ев. царицы Феодоры (имена отца и матери батюшки). Средства на его строительство дала, как сообщалось в периодическом издании «Колокол», одна петербургская жертвовательница, пожелавшая остаться неизвестной. Теперь известно, что это была Анна Яковлевна. Сохранилось опубликованное свидетельство монахини Викторины (Кореневой), считавшей мон. Иоанну (Лежоеву) своей «духовной матерью»: «На средства матушки была устроена усыпальница о. Иоанна Кронштадтского. Батюшка Иоанн говорил:
„Как ты, матушка, приготовила мне место успокоения на земле, так я для тебя приготовлю место на Небе“. Сама монахиня Иоанна была очень кроткого нрава. Ее келейница говорила, что никогда не видела, чтобы матушка вышла из себя — она всегда была мирная и любвеобильная… Как духовная дочь о. Иоанна, она от него при жизни получила благословение писать записочки, класть их за образ и вынимать с молитвой, и с полной верой поступать так, как написано в записочке. Так она и поступала. Даже к нам идти или нет. Она клала записочку. И если выходило не ходить, так тогда не приходила. Так она делала каждый раз… Отец Иоанн ее сохранял, и она умерла своей смертью. Он сказал ее сестрам, что она замолит весь их род»[769].
Анна Яковлевна приняла монашеский постриг в мантию с именем Иоанна от священномученика епископа Гдовского, позднее митрополита Петроградского Вениамина (Казанского), 19 ноября 1911 г. в Иоанновском монастыре, а 9 марта 1912 г. была утверждена казначеей обители[770]. Эти обязанности мон. Иоанна успешно исполняла до закрытия монастыря в 1923 г. 29 марта 1917 г. матушке была вынесена благодарность Святейшего Синода. После образования в 1919 г. при храмах обители приходского совета мон. Иоанну избрали его членом и казначеем совета. В это время, вплоть до 1923 г., монахиня также исполняла послушание помощницы настоятеля храмов обители.
Осенью 1923 г. матушка в числе других сестер активно боролась против закрытия монастыря и выселения его насельниц, в частности, 20 сентября подписала соответствующее заявление в президиум Петроградского губисполкома. Но в конце года ей пришлось покинуть родную обитель и поселиться в небольшой общине вместе с игуменьей Ангелиной и еще двумя сестрами по адресу: ул. Полозова, 22–37. После закрытия монастыря матушка, не зная, кого выбрать своим духовником, обратилась с этим вопросом к викарию Петроградской епархии епископу Гдовскому Димитрию (Любимову). Владыка ответил ей: «Лучше, чем отец Викторин, не найдешь, ступай к нему»[771]. С того времени монахиня Иоанна окормлялась у известного петроградского протоиерея Викторина Добронравова, с 1919 г. служившего настоятелем церкви свт. Николая Чудотворца при Доме-убежище для престарелых актеров им. Марии Савиной на Петровском острове.
Священномученик Павел Гайдай
В конце 1927 г. о. Викторин стал одним из активных участников оппозиционного советской власти и Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому) иосифлянского движения. Матушка Иоанна также присоединилась к иосифлянам и до закрытия 8 февраля 1930 г. Никольской церкви была ее прихожанкой. Бывшая казначея имела большое духовное влияние на прежних насельниц Иоанновской обители, и многие из них также стали иосифлянками. Митрополит Иоанн (Снычев) в одном из своих трудов, в частности, писал о переходе к сторонникам митрополита Иосифа «до 50-ти монахинь во главе с монахиней Иоанной из упраздненного Ивановского монастыря»[772].
После закрытия Никольского храма неизбежная угроза ареста нависла над отцом Викторином, который вместе со своими духовными детьми перешел в Пантелеймоновскую церковь на Пискаревке. В эти трудные дни матушка Иоанна поехала к проживавшей в Ленинграде после разгрома Шамординского монастыря юродивой схимонахине Антонине просить ее молитв за своего духовника. В сентябре 1930 г. протоиерей В. Добронравов все-таки был арестован, приговорен к 10 годам заключения и отправлен в Беломоро-Балтийский лагерь. По некоторым сведениям, матушка Иоанна в это время находилась под домашним арестом. В город святого Апостола Петра о. Викторин уже не вернулся (он был расстрелян в 1937 г.).
Сохранилось описание совместной жизни сестер на ул. Полозова после кончины в 1927 г. схиигумении Ангелины: «После ее смерти сестры разошлись, и осталась матушка Иоанна одна со своей келейницей инокиней Наталией в одной комнате на первом этаже. Вскоре к ним приехала начальница Сурского подворья [на самом деле, бывшая заведующая Вауловского скита Иоанновского монастыря] 90-летняя матушка Евпраксия, и Наташе приходилось обслуживать обеих. Главное, они были разных толков: матушка Евпраксия была сергианка, а матушка Иоанна — иосифлянка. Трудно им было вместе молиться. Они обе были лишенцы, т. е. им не давали хлеба (хлеб был по карточкам). Они питались за счет благодетелей. У матушки Евпраксии была большая вера в батюшку о. Иоанна Кронштадтского. Вот захочется ей чего-нибудь, она и молится ему: „Батюшка, дорогой (так она его звала), как хочется хлебца или булочки хочется“, а то скажет „апельсинчика“, — и через некоторое время на окошке появлялось то, что она просила, — кто-нибудь да принесет. Всегда бывала услышана»[773].
7 октября 1933 г. матушка Иоанна была арестована по делу «нелегальной церковно-монархической группы монашествующих». Всего по этому делу проходили 30 иосифлян, в том числе канонизированный в 2000 г. Архиерейским Собором Московской Патриархии священномученик иерей Павел Гайдай, старец священник Алексий Колесов, диакон Филимон Юдин, монахини и миряне. Их обвинили в проведении тайных богослужений на квартирах (все иосифлянские храмы в Ленинграде, кроме одного, уже были закрыты) и антисоветской деятельности.