Поселился Владыка Максим в Серпухове у бывшей духовной дочери известного московского протоиерея Романа Медведя Меланьи Тимофеевны Капинкиной. После того, как служивший в храме свт. Алексия на Тверской ул.о. Роман стал убежденным сторонником митрополита Сергия, М. Т. Капинкина ушла от него и выбрала себе в качестве нового духовника епископа Максима. Судьбе угодно было «сделать ее сердце ареной духовной брани» между Владыкой и отцом Романом. Живя в Серпухове, Меланья Тимофеевна писала горячие письма своему бывшему духовному отцу. Он отвечал ей столь же страстно и внимательно. Предметом переписки служили церковное разделение, вопрос об отношении к власти, проблема молитвы за коммунистов и т. п. Отличавшаяся светлым умом и большим литературным талантом, М. Т. Капинкина удачно воспроизводила пламенную аргументацию своего нового духовника.
Отец Роман, зная, с кем он имеет дело, пользовался своей огромной эрудицией для отражения ударов высокого противника. После ареста и ссылки Меланьи Тимофеевны за то, что она приютила у себя «таганского старца», часть ее переписки с отцом Романом Медведем сохранилась. Арестована М. Т. Капинкина была 24 ноября 1930 г. одновременно с бывшей серпуховской кухаркой епископа Максима Евфимией Ивановной Поздняковой, 18 февраля 1931 г. Коллегия ОГПУ приговорила их к ссылке[352].
Вместе с Владыкой Максимом в Серпухов из Москвы переехал его келейник Василий Федосеевич Трусов. Он родился в 1907 г. в д. Демкино Рязанской губернии в семье рабочего, окончил 4 класса училища и с 1923 г. прислуживал в московских храмах Грузинской иконы Божией Матери и «Никола Большой Крест», где и познакомился с Владыкой. В начале 1929 г. В. Ф. Трусов принял от епископа Максима монашеский постриг с именем Косьма. Уже после ареста Владыки, в марте 1930 г., он ездил в Казань к иосифлянскому епископу Нектарию (Трезвинскому) и был там рукоположен во иеромонаха. Отец Косьма служил в храме Высоцкого мужского монастыря г. Серпухова, был арестован 15 ноября 1930 г. по делу организации «Истинное Православие» и 18 февраля 1931 г. приговорен к 10 годам лагерей.
На допросе о. Косьма вспоминал о поездке 9 мая 1929 г. вместе с еп. Максимом в Каширу, где они останавливались у священника Александра иве. Вихорни Михневского района, где Владыка служил в местной церкви. Следует отметить, что после ареста 7 марта 1929 г. епископа Алексия (Буя) Владыка Максим около двух с половиной месяцев окормлял воронежских иосифлян, в храмах которых в это время поминали еп. Алексия за обычным богослужением, а еп. Максима и архиеп. Димитрия (Любимова) — на сугубой ектенье. Имел епископ Серпуховский контакты и с украинскими иосифлянами — благочинным протоиереем Максимом Журавлевым из Криворожского округа и благочинным протоиереем Антонием Котовичем из Александрийского округа.
В Москве немногочисленные иосифлянские приходы (три основных и еще четыре временно примыкавших к движению) также почувствовали твердую опору в лице нового архиерея. Влияние «таганского старца» все возрастало, и особенно оно усилилось, когда ленинградскими иосифлянами была введена в литургийный чин «Молитва о святой Церкви», получившая среди верующих название «Молитвы относительно большевиков». Молва приписывала авторство этой молитвы епископу Максиму. Участь его была решена. Власти знали Владыку Максима как врача, т. е. советского служащего. Появление его во главе епархии Истинно-Православной Церкви казалось ОГПУ непростительной дерзостью. Свое новое великое служение Владыка нес недолго. Он был арестован 24 мая 1929 г. в Серпухове у себя на квартире.
Об обстоятельствах ареста Владыки сохранилось свидетельство проживавшего с ним в одной комнате протоиерея Сретенской церкви Серпухова Никиты Илларионовича Игнатьева: «Возвращаясь откуда-то вечером, Владыка Максим и отец Никита заметили в окнах своего жилища свет. Насторожились: „Что-то неладно: в доме — свет горит, и в нашей комнате светло…“ Отец Никита пошел с черного ходу: хозяйка, увидав его, замахала ему, чтобы он уходил. Оказалось, в комнате их был обыск: один милиционер рылся в вещах, другой дремал за столом. Отец Никита пытался увести Владыку Максима, но тот решительно отказался: „Мне придется пойти — там облачение, там митра!“ Он не пожелал оставить в руках милиции свое архиерейское облачение, пошел в комнату и был там арестован…»[353]
После ареста епископа Максима о. Никита уехал в Москву, где несколько месяцев служил в Крестовоздвиженской церкви, затем, предполагая неизбежный арест, прибыл в Казань к епископу Нектарию (Трезвинскому), который назначил его служить в храмах Иранского округа Вятской епархии. В ноябре 1929 г. по подозрению в укрывательстве о. Никиты был арестован его брат — настоятель Серпуховского собора прот. Димитрий Илларионович Игнатьев, но, временно освобожденный под подписку о невыезде, он нелегально уехал в Одессу. Серпуховские органы ГПУ разослали запросы о необходимости ареста скрывавшегося в с. Городище под Казанью прот. Н. Игнатьева и живущего в Одессе прот.д. Игнатьева, но этот розыск результата не дал. В следственном деле отмечалась тесная связь о. Никиты с еп. Максимом. В дальнейшем прот. Никита Игнатьев около 45 лет тайно служил в Вятской епархии, счастливо избегая арестов, и умер одним из последних иосифлянских священников — 25 марта 1974 г.[354]
В мае 1929 г. был арестован не только еп. Максим, но и целый ряд иосифлянских священнослужителей г. Серпухова: благочинный иеромонах Парфений, настоятель Высоцкого монастыря архимандрит Пантелеймон (Орлов), игумен Никон (Хрилоковин), настоятель Спасо-Занарской кладбищенской церкви протоиерей Николай Боголепов и некоторые другие. Всех их Особое Совещание Коллегии ОГПУ 5 июля 1929 г. приговорило к различным срокам заключения. Владыка Максим отвечал на допросах так осторожно и умело, что следственные органы не могли ему инкриминировать ничего, кроме самого факта тайного монашества при одновременной работе главным врачом Таганской тюрьмы, и «ограничились» приговором 5 июля 1929 г. к 5 годам заключения в лагерь (по статье 58 пункт 10, т. е. за контрреволюционную пропаганду).
На допросах епископ Максим неизменно повторял одно и то же, а именно: тайное монашество он принял потому, что не хотел афишировать перед советской властью своих личных религиозных убеждений. На вопрос же о том, какой епархией он управлял, Владыка отвечал, что никаких административных обязанностей у него не было и что он жил как «епископ на покое». О своих религиозных убеждениях и духовной жизни он категорически отказался рассказывать, мотивируя отказ интимностью этой области. Дружба с Патриархом Тихоном была также известна следователю. На вопрос, что же их сближало, Владыка Максим ответил: «Полная аполитичность, полная лояльность к советской власти и духовное сродство молитвенных устремлений и аскетических опытов».
Епископ рассказал следователю и о факте отказа Патриарха Тихона тайно благословить одного из деятелей Белого движения. Передавая об этом заключенным на Соловках врачам, Владыка говорил о чрезвычайной осторожности Первосвятителя, не показывавшего окружающим своего подлинного глубинного отношения к вопросам политики, но строго доверительно открывшего своему не менее осторожному другу огромную радость по поводу деятельности митрополита Антония (Храповицкого) за рубежом. «Как они там все хорошо понимают и меня, по-видимому, не осуждают», — со слезами на глазах однажды высказывался Патриарх, имея в виду деятельность так называемых «карловчан».
Подробно рассказывал епископ Максим о неоднократных попытках убить Патриарха Тихона. Однажды какой-то якобы сумасшедший бросился с ножом на выходившего из алтаря Первосвятителя. Вопреки ожиданию, вместо Патриарха из алтаря вышел кто-то другой. И «сумасшедший», «разумно удивившись», — не нанес вышедшему никаких ранений. Другой раз, когда был убит келейник Первосвятителя, убийца бегал по Патриаршим покоям, но не заметил Патриарха, сидевшего в кресле. Несколько попыток отравить Святейшего было совершено посредством присланных медикаментов.
Говорил Владыка Максим и о некоторых своих разногласиях с Патриархом Тихоном. Главное из них заключалось в том, что Святейший был оптимистически настроен, веря, что все ужасы советской жизни еще могут пройти и что Россия может возродиться через покаяние. Епископ же склонен был к пессимистическому взгляду на совершающиеся события и полагал, что люди уже вступили в последние дни предапокалиптического периода. «По-видимому, — улыбаясь (что было редко), заключил Владыка Максим, — мы чуточку заразили друг друга своими настроениями: я его — пессимизмом, а он меня — оптимизмом».
Патриарх Тихон скончался 25 марта 1925 г., будучи, по словам Владыки Максима, «несомненно отравленным». Епископ также категорически утверждал о подложности опубликованного в советских газетах так называемого «Завещания» Патриарха. При этом он ссылался на авторитетное мнение по этому вопросу своего брата, профессора уголовного права А. А. Жижиленко[355].
В конце октября 1929 г. епископ Максим прибыл в 4-е отделение СЛОН (печально знаменитого Соловецкого лагеря особого назначения) с одним из этапов новых заключенных. Комендант лагеря доставил его в 10-ю роту, где помещались работники санитарной части, и, введя в камеру, представил: «Вот вам новый врач, профессор, доктор медицины, Михаил Александрович Жижиленко».
«Мы, — рассказывал профессор И. М. Андреев (Андреевский), — заключенные врачи Санитарной части лагеря, подошли к новому товарищу по заключению и представились. Новоприбывший коллега был высокого роста, богатырского телосложения, с густой седой бородой, седыми усами и бровями, сурово нависшими над добрыми голубыми глазами.
Еще за неделю до прибытия доктора Жижиленко, нам сообщили наши друзья из канцелярии Санитарной части, что новоприбывший врач — человек не простой, а заключенный с особым „секретным“ на него пакетом, находящийся на особом положении под особым надзором и, что, может быть, он даже не будет допущен к работе врача, а будет переведен в особую, 14-ю роту т. н. „запретников“, которым запрещается работать по своей специальности и которые весь срок заключения должны провести на „общих“ тяжелых физических работах. Причиной такого „особого“ положения доктора Жижиленко было следующее обстоятельство: он, будучи главным врачом Таганской тюрьмы в Москве, одновременно был тайным епископом, нося монашеское имя Максима, епископа Серпуховского.