к духовная мать. О. Викторин определил нас на монашескую жизнь. Отслужил для нас специальный молебен у себя дома. Были только батюшка, мать Иоанна и мы с сестрой»[419].
Вплоть до своего ареста о. Викторин поддерживал письменную связь с матерью, братьями и сестрами. Мать протоиерея еще в 1916 г. вторично овдовела, а в 1918 г. со всеми детьми, кроме о. Викторина, выехала в Румынию, в состав которой тогда входила Бессарабия. Брат батюшки Леонид скончался в 1926 г. в Париже, а остальные родственники еще долго жили в Кишиневе. В одном из случайно уцелевших писем о. Викторин осенью 1927 г. писал своей младшей сводной сестре Валерии: «Здравствуй, дорогая, родная моя сестра Валюша! С полной радостью принимаюсь ответить тебе на письмо, которое было получено в мое отсутствие. Из тона всего твоего письма, чувствую, что ты мало веруешь в Бога и больше воспринимаешь все само собой, ибо в противном случае ты никогда не написала бы, что „хлеб да кров — наша цель“.
Деточка моя родная! Они — только средства! Цели у нас с тобою должны быть иные — Христовы… „жизнь будущего века“, и ради этих целей, ради их достижения мы должны жить независимо от условий, создаваемых окружающей обстановкой. Это очень важно! Прочти со вниманием Новый Завет, в особенности Деяния св. апостолов, их послания, в частности, апостола Павла (2 Кор. 11, 18–28), и ты увидишь, что должно быть главенствующим в жизни человека-христианина…»[420]
Во время написания этого письма о. Викторин уже находился в числе активных участников зарождавшегося иосифлянского движения. Как только Заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Сергий (Страгородский) совместно с членами Временного Священного Синода при нем обнародовал свою Декларацию 1927 г. о лояльности советской власти, о. Викторин сразу примкнул к ее противникам, «будучи недоволен не только политической установкой Декларации, но и каноническими нарушениями митрополита Сергия в части образования им Синода». Поведение Владыки Сергия он оценил следующим образом: «Митрополит Сергий издал Декларацию по требованию сов. власти, под диктовку Тучкова, и этим самым погрешил против Церкви… Митрополит Сергий… не написал, что в советской стране запрещено преподавание Закона Божия, закрыты богословские курсы и нет возможности подготовлять пастырей, закрываются монастыри и разгоняются их насельники, в общем, митрополит Сергий, прежде чем писать Декларацию с призывом лояльного отношения к сов. власти, должен был от этой власти потребовать прав Церкви. Этого он не сделал и до последнего го времени»[421].
В качестве представителя приходского духовенства о. Викторин в составе делегации от Ленинградской епархии, возглавляемой епископом Димитрием (Любимовым), 12 декабря 1927 г. побывал в Москве на приеме у Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. Митрополиту Сергию было передано три послания с призывом изменить избранный курс церковной политики, и одно из них, от группы священников и мирян, вручил Владыке о. Викторин. В беседе с представителями Петроградской епархии митр. Сергий среди прочих доводов в пользу Декларации сказал, что за ним большинство церковных людей.
— Истина ведь не всегда там, где большинство, — заметил протоиерей Добронравов, — иначе не говорил бы Спаситель о «малом стаде». И не всегда глава Церкви оказывается на стороне истины. Достаточно вспомнить время преп. Максима Исповедника.
— Своей новой церковной политикой я спасаю Церковь, — веско возразил митрополит Сергий.
— Что Вы говорите, Владыко! — в один голос воскликнули все члены делегации.
— Церковь не нуждается в спасении, — добавил протоиерей Добронравов, — врата ада не одолеют ея, Вы сами, Владыко, нуждаетесь в спасении через Церковь[422].
Вскоре после возвращения делегации в Ленинград, 26 декабря 1927 г., в кафедральном соборе Воскресения Христова был зачитан акт об отделении от Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, подписанный двумя епископами. 28 декабря аналогичный акт подписали шесть видных ленинградских протоиереев, в том числе о. Викторин. В феврале 1928 г. прот. В. Добронравов присутствовал на собрании иосифлянского духовенства северной столицы с участием ей. Димитрия (Любимова) и профессора М. Новоселова, на котором говорилось о разрешении Ленинградского митрополита Иосифа служить священникам, запрещенным митр. Сергием. Весной 1928 г. о. Викторин вошел, в числе других пяти протоиереев, в состав совета, ставшего своеобразным коллегиальным руководящим органом иосифлян при Владыке Димитрии (Любимове). Прот. В. Добронравову было доверено, наряду с о. Николаем Прозоровым, испытывать переходивших к иосифлянам священников.
В мае 1929 г. батюшка принимал участие в многолюдных похоронах своего друга, одного из руководителей и «идеологов» иосифлян протоиерея Феодора Андреева, на Никольском кладбище Александро-Невской Лавры. После смерти о. Феодора о. Викторин в какой-то степени заменил его. Батюшка поддерживал контакты с истинно-православным духовенством из других епархий, в частности, принимал у себя тверского иеромонаха Фотия (Солодова). Через него протоиерей послал канонический разбор причин отхода от митрополита Сергия священнику Ласкееву из Тверской епархии, но не сумел уговорить того присоединиться к Владыке Иосифу. По свидетельству настоятеля собора Воскресения Христова прот. Василия Верюжского, архиепископ Димитрий очень уважал о. Викторина[423].
В 1928–1929 гг. община батюшки продолжала жить активной духовной жизнью. Вместе со своим настоятелем прихожане совершали паломничества в Кикеринский монастырь, Макариевскую пустынь, храмы в Красном Селе, д. Ратчино и особенно часто в Феодоровский Государев собор Царского Села[424].
Агентов ОГПУ очень встревожило, что прихожане о. В. Добронравова «устраивали паломничества по пригородным и сельским церквам, где распространяли контрреволюционные брошюры и листовки в защиту истинного православия». В одной из листовок к неверующим, сочиненной членом приходского совета Никольской церкви Виктором Барабановым, говорилось: «…я по молодости увлекался столь приманчивыми фразами коммунаров… Очень долгое время меня мучила совесть, что я свое драгоценное имя „христианин“ променял на лживое пустословие приверженцев диавола в лице предтечи антихриста, которые главной своей задачей поставили борьбу с религией и насаждение атеизма и безбожия… Сколько кощунства, всякого рода издевательств, грубых и тонких насмешек над самыми дорогими чувствами верующих, явных и скрытых подкопов под нашу веру встретишь во всех родах и видах современной советской литературы!» После богослужения духовные дети о. Викторина часто собирались у него на квартире за чаепитием, «где певчие пели стихи, велись беседы, а Мейер Иван декламировал свои стихи». Позднее свидетели на допросах объясняли поступки о. Викторина желанием «сколотить крепкое ядро ревнителей за истинное Православие», что, вероятно, было недалеко от истины. Эта деятельность и стала в дальнейшем основным обвинением протоиерея со стороны ОГПУ[425].
В конце 1929 г. начались массовые репрессии против иосифлян. 29 ноября был арестован архиепископ Димитрий, а с ним еще более 40 священнослужителей и мирян. В обвинительном заключении по их делу от 22 июня 1930 г. среди прочего говорилось: «Церковь святого Николая во главе с протоиереем Викторином Добронравовым, видным деятелем организации, группировала в своем приходе преимущественно интеллигенцию, антисоветски настроенный слой населения. Архиепископ Дмитрий весьма уважал и ценил Добронравова как хорошего работника — пропагандиста и организатора прихода и нередко советовался с ним, считаясь с его мнением»[426].
Чувствовалось, что о. Викторину недолго оставалось быть на свободе. Тяжелым ударом для него стало закрытие Никольского храма 26 февраля 1930 г. После этого он перешел служить в другую иосифлянскую церковь города — св. Пантелеймона на Пискаревке, где оставался до конца апреля 1930 г., а затем служил келейно на квартирах духовных детей. Об этом времени бывшие прихожане батюшки вспоминали так: «Хотя церковь и не была в центре города, стали опасаться за батюшку все больше и больше и с его благословения решили усилить молитву. Каждый прихожанин должен был читать „Живый в помощи…“ в одно время — в 11 часов вечера. Кроме того, мать Иоанна поехала за молитвой к шамординской схимонахине Антонии, которая в то время уже была смертельно больна раком. Та ее успокоила и сказала, что пока батюшке ничего не грозит в смысле расстрела. Она сказала о том, какой батюшка замечательный духовник, и как будто назвала его „смиренномудрым“… В 30-м году церковь, где служил о. Викторин, закрыли. Но он еще успел отслужить литургию и освятить воду, которую потом долго хранили. Даже в 40-м году, когда церквей уже не было, тем более иосифлянских, эту воду давали умирающим в Муроме в утешение. После закрытия своей церкви о. Викторин сказал: „Моя песенка спета. Служение по домам не может продолжаться долго“.
Последнее лето, что батюшка о. Викторин был на свободе, обычного паломничества собрать не удалось, и батюшка решил отслужить ночное моление с литургией дома. В это же лето он сам поехал один в Саров и Дивеево. Поехал туда больным, но исцелился на источнике преп. Серафима. У него начиналась гангрена на ноге. Из Сарова вернулся здоровым. Своим духовным детям говорил: „Ездите по монастырям, пока они еще есть, набирайтесь молитвенного духа монастырского“. Так его духовные чада и проводили летние отпуска в монастырях… Перед арестом о. Викторин решил раздать своим верным людям антиминс и св. сосуды. Он считал это более надежным для их сохранения. Матушке Антонине он дал малую чашу, казначее большую, а двум сестрам дал антиминс и сказал, как спрятать. Велел сделать доску поглубже, как пенал, и чтобы крышка задвигалась. Вложить туда антиминс и задвинуть, а потом зашпаклевать и написать на ней икону „Спаса Златые Власы“, и чтобы никто об этом не знал. Милостью Божией удалось все сохранить до Мурома… После этого о. Викторин попросил написать ему кипарисовый наперсный крест, иконописный. Это он приготовил себе для тюрьмы, т. к. у него был от прихожан крест из чистого золота, который он всегда носил, и во время паломничеств он далеко был виден. Его предчувствия сбылись»