Существует и свидетельство проживающих в Петербурге дочерей протоиерея Феодора Андреева Анны и Марии: «О. Викторина Добронравова мы помним хорошо. Он был очень известен. Высокого роста, с темно-каштановыми волосами и одухотворенным лицом, он был очень красив. Несмотря на молодость (33 года), держался степенно. О. Викторин открыто придерживался крайне критического отношения к церковной политике митрополита Сергия. Он несколько лет был настоятелем церкви св. Николая… Здесь же он и жил со своей семьей в церковном доме. Прихожане любили и глубоко чтили своего батюшку, и, когда после закрытия церкви о. Викторина перевели на Ржевку, многие из них стали туда ездить»[428].
Уход о. В. Добронравова из Пантелеимоновской церкви был связан с тем, что ее «двадцатка», вопреки мнению настоятеля прот. Николая Ушакова, в апреле 1930 г. провела перерегистрацию прихода без оговорок некоторых спорных пунктов в договоре о приеме в свое пользование храма. По этому вопросу о. Викторин вместе с двумя другими протоиереями даже ездил в Моденский монастырь (близ г. Устюжна) к отбывавшему там ссылку Владыке Иосифу. На допросе 18 января 1931 г. батюшка так говорил об этой поездке: «К митрополиту Иосифу в Устюжну я ездил совместно с Ушаковым и Вознесенским один раз. Ездил я к нему за указаниями как быть в дальнейшем в деле перерегистрации двадцаток. Я был против того, чтобы двадцатки регистрацию проводили без оговорок изданного на этот счет советской властью узаконения. Я и другое со мной духовенство поэтому и прекратили в ней служение»[429].
В вопросе о регистрации приходов о. Викторин занимал даже более радикальную, чем Владыка Иосиф, позицию. Сам митрополит 23 октября 1930 г. показал на допросе: «Добронравов, Вознесенский и Ушаков приезжали по поводу своего отхода и непризнания регистрации. В своих разговорах они хотели меня убедить осудить перерегистрацию „двадцаток“, но я был против их предложения и говорил, что раз эту регистрацию требует гражданская власть, то ее нужно производить… Получили упрек за излишнюю „ревность не по разуму“ и совет — не упорствовать в своем самочинии, останавливать своих духовных чад от распространения слухов о храме Воскресения, который будто бы нельзя посещать, как зарегистрированный, и самим не удаляться от него и служащих в нем»[430].
Вторую же просьбу о. Викторина и единомысленных с ним протоиереев митр. Иосиф удовлетворил. После ареста архиеп. Димитрия роль практического руководителя движения перешла к ей. Сергию (Дружинину), не обладавшему достаточным авторитетом. Многие распоряжения епископа оспаривались ленинградскими истинно-православными священниками, и Владыка Сергий стал настойчиво просить о. Викторина быть его помощником, но батюшка не соглашался, опасаясь провокации со стороны ГПУ. В беседе с митрополитом приехавшие из Ленинграда протоиереи выразили недовольство действиями ей. Сергия, превысившего, по их мнению, свою власть. Под их влиянием Владыка Иосиф послал епископу «десять заповедей», отчасти урезавших его права в управлении. Из разногласия по поводу перерегистрации приходов не следует делать выводы о каком-то серьезном конфликте о. Викторина с митрополитом Иосифом. Владыка переписывался с батюшкой, уважая его душевную стойкость и пламенную веру. На допросе 9 октября 1930 г. митрополит говорил: «В письме на имя священника Викторина Добронравова, носящем характер зашифрованности мысли, я писал, что та борьба, которую ведет сов. власть с Истинной Православной Церковью, есть борьба не с нами, а с Ним, Богом, Которого никто не победит, и наше поражение, ссылка, заточение в тюрьму и т. п. не может быть Его, Бога, поражением. Смерть мучеников за Церковь есть победа над насилием, а не поражение»[431].
Владыка Иосиф был арестован в ссылке 9 сентября 1930 г. по делу «Всесоюзная организация „Истинно-Православная Церковь“», и в это же время новая волна гонений обрушилась на ленинградских иосифлян. Их аресты продолжались с 22 августа 1930 г. по 22 апреля 1931 г., пик пришелся на конец декабря. Одним из первых 19 сентября арестовали о. Викторина, недавно вернувшегося из Сарова и Дивеева. За батюшкой приходили домой, но не застали его и вызвали повесткой в ГПУ, где и схватили. Всего по делу «контрреволюционной монархической организации истинно-православных» проходило 89 человек, следствие велось девять месяцев, обвинительное заключение было составлено 30 мая 1931 г. на 76 человек, в том числе 50 священнослужителей. Всех арестованных поместили в Дом предварительного заключения на ул. Воинова (Шпалерной).
О. Викторина допрашивали семь раз с 19 сентября 1930 г. по 12 мая 1931 г. Держался он достойно, отвечал кратко и жестко, виновным себя не признал. В то же время батюшка не скрывал своих убеждений и смело говорил о негативном отношении к антицерковной политике советской власти и позиции митрополита Сергия. Ответы же на конкретные вопросы следователя, как правило, были уклончивыми: «О том, чтобы я встречался с Новоселовым, не помню, но отрицать того, чтобы я с ним встречался, не могу»; «Что именно я получал от Егунова, т. е. какие документы он мне передавал, я не помню» и т. д. Лишь на «дополнительном» допросе 2 апреля 1931 г. о. Викторин сознался, что свои документы хранил у прихожанки, бывшей послушницы Иоанновского монастыря Ольги Грум-Гржимайло. Однако на ее судьбу это не повлияло, О. Грум-Гржимайло осуждена не была и после Великой Отечественной войны, проживая в Ленинграде, служила псаломщицей в Николо-Богоявленском соборе[432].
Сохранились несколько открыток батюшки родным из Дома предварительного заключения с обратным адресом: Ленинград, ул. Воинова, ДПЗ № 25,1 корпус, камера № 207. Одна из них, от 14 мая 1931 г., была адресована детям: «Поздравляю тебя, дорогая моя деточка, Зоинька родная, с днем твоего рождения и с днем твоих именин. Да наградит тебя в жизни Господь всем необходимым — здоровьем, радостью и благополучием.
Мамочку, Иринушку и Симушку поздравляю с дорогой новорожденной и именинницей и прошу их беречь и заботиться о нашей дорогой малюточке — папиной „богомолочке“. Позавчера, во вторник, меня несказанно порадовала мамочка своим посещением. Я даже потом и не верил — так был рад и счастлив. Мамочка выглядит молодцом — на вид. Берегите ее, не раздражайте ее — слушайтесь, чтобы неприятности от ваших шалостей не причинили бы ей расстройства.
Я здоров. Целую тебя, дорогая деточка, Зоинька, много, много. Благословляю. Да хранит тебя Господь на многие долгие годы в полном здоровье и благополучии. Мамочку, Ириночку, Симушку и всех также целую. Господь с вами. Любящий вас папа»[433].
К этому времени о. Викторин уже девять месяцев сидел в одиночке и только в мае 1931 г. ему было разрешено свидание с женой. Следующее свидание с родными состоялось только осенью, перед этапом, но видел их мученик через две решетки. На эту встречу матушка взяла с собой старшую дочь Ирину. Она через год после этого умерла от туберкулеза, и сбылось предсказание о. Викторина, что Ирина будет Христова невеста. 8 октября 1931 г. Коллегия ОГПУ на своем судебном заседании по делу истинно-православных вынесла В. Добронравову наряду с о. Никифором Стрельниковым самый суровый приговор — «заключить в концлагерь сроком на десять лет». В составленном после канонизации священномученика Зарубежной Русской Православной Церковью его житии говорится об отправлении осужденных иосифлян в лагерь: «Матушка Афинагора пишет, что они изучали запасные пути Выборгского района, когда узнали, что о. Викторина и других заключенных будут сажать в вагоны на запасных путях. Этап заключенных задержался, и в 11.30 вечера матушка ушла. Позднее она узнала, что задержка отправки была из-за одного заключенного, который бросился в Неву. Сестра матушки дождалась о. Викторина, и когда заключенных повели, получила благословение от батюшки и потом обо всем рассказала»[434].
Сначала о. В. Добронравов был отправлен в Сибирь — в Мариинский лагерь, где находился на общих работах. В одном из писем оттуда, 5 февраля 1932 г., он писал жене: «Береги, родная моя Нюрочка, свое здоровье. Я беседовал с нашими врачами о твоем состоянии, и они меня изрядно успокоили. Но главный мой успокоитель — ты знаешь Кто?! На Него я возлагаю все упование, ожидая от Него милостей и щедрот. В дни твоего рождения и твоего Ангела я буду усиленно просить у Господа благодатной помощи и радости тебе, дорогая моя радость и награда мне, грешному… Молитвенными делами занимаюсь среди дел, вспоминая в эти моменты и тебя с детками, и родителей, и сестер, и братьев, и всех близких моему сердцу и дорогих мне по заповеди Спасителя. Почаще, родные мои, становитесь и вы перед дорогими образами и по завету Спасителя „непрестанно молитеся“ — возносите к Нему и ваши молитвенные гласы, — что приятно и полезно душе и сердцу верующего, ибо это благо в очах Божиих. Во сне, недавно, я видел в облаках трех прекрасных, в белоснежных одеждах, ангелов и сразу же — в ослепительной белизне и как бы в серебряном излучении — Матерь Божию. Несколько же дней назад, также во сне, видел на чистой большой стене икону Воскресения Христова, как изображает ее художник Нестеров. Икона в дубовом киоте, а по краям ея в подсвечниках горят ярким, но спокойным светом белые восковые свечи. Дома я почти не видел снов. Здесь же и в ДПЗ ночь не проходила, чтобы мне что не приснилось»[435].
Вскоре о. Викторина перевели в Карелию — в Беломоро-Балтийский лагерь. Здесь он сначала участвовал в строительстве канала, а после окончания фельдшерских курсов работал фельдшером, что, возможно, сохранило ему жизнь. В общей сложности батюшка находился в заключении шесть лет и три месяца и, освободившись досрочно «по зачетам» 7 декабря 1936 г., 24 декабря приехал на ст. Оксочи Окуловского района Боровичского округа Ленинградской (ныне Новгородской