ейших контактов у батюшки с Духовной Миссией не было — вскоре началась частичная эвакуация, а затем и связь Осьминского района с Псковом надолго вообще прервалась.
В конце октября 1943 г. немецкая администрация убеждала о. Алексия эвакуироваться, но он категорически отказался, а через несколько дней началось уничтожение деревень и насильственная эвакуация населения. 6 ноября карательный отряд немцев пришел и в Козью Гору. Сначала они подожгли три государственных учреждения: больницу, амбулаторию, машинно-тракторную станцию и несколько жилых домов, а затем направились к церкви. Протоиерей вышел к карателям и убедил оставить храм и прилегающие дома в покое, при этом снова отказавшись эвакуироваться. Вскоре немцы ушли из деревни в сторону Поречья.
В январе 1944 г. Осьминский район освободили советские войска, и тут же начались проверки и аресты местных жителей, сотрудничавших с оккупантами (порой необоснованные). В апреле 1944 г. офицер госбезопасности посетил о. Алексия и указал, что на основании собранных о нем данных, тот «ничего плохого не сделал и может продолжать служить, никто… никакой неприятности не причинит»[532].
В это же время батюшка подал прошение о принятии в состав клира Ленинградской епархии, но в телеграмме временно управляющего епархией архиепископа Григория (Чукова) заведующему канцелярией Ленинградского митрополита прот. Павлу Тарасову от 11 мая 1944 г. было указано: «Необходимо запросить Митрополита Николая (Ярушевича) о снятии запрещения и воссоединении протоиерея Кибардина». 1-го июня о. Алексий написал доклад митрополиту Ленинградскому и Новгородскому Алексию (Симанскому) о церковной жизни Осьминского района в период оккупации, где среди прочего отмечал: «В сохранившихся храмах сначала совершали богослужения немецкие пасторы, крестили русских детей по лютеранскому обряду, произносили речи-проповеди. Русский народ, сохранивший веру отцов и дедов, хотел иметь русских православных священников, и жители тех мест, где сохранились храмы, стали искать православных священников… Почти в каждом селении имеются часовни. Жители деревень имеют обычай в свои местные праздничные „заветные“ дни приглашать священника для совершения богослужения в часовне и совершения треб в деревне — приходилось довольно часто ездить или, вернее, ходить пешком, за неимением транспорта, километров за 10–15 и далее»[533].
13 июля 1944 г. в письме к управляющему епархией архиепископу Псковскому и Порховскому Григорию о. Алексий рассказал о своем служении в годы войны, отметив, что в 1928 г. он был, как иосифлянин, запрещен епископом Петергофским Николаем (Ярушевичем) в священнослужении, но в сентябре 1943 г. после покаяния принят в общение в Пскове Управлением Духовной Миссии с благословения Экзарха Прибалтики митрополита Сергия (Воскресенского). Однако Владыка Григорий, видимо получив соответствующий ответ от митр. Николая об условии снятия наложенного им запрещения, предложил повторно принести покаяние в Ленинграде, что о. Алексий и сделал 19 августа 1944 г. в Спасо-Преображенском соборе, будучи в тот же день воссоединен с Московской Патриархией в сущем сане протоиерея[534].
21 августа резолюцией Владыки Григория батюшка был утвержден настоятелем Покровской церкви и служил в Козьей Горе еще около года (к Пасхе 1945 г. Патриарх Алексий I наградил его наперсным крестом с украшениями). Весной 1945 г. архиеп. Григорий пригласил о. А. Кибардина быть преподавателем готовившихся к открытию в Ленинграде Богословско-пастырских курсов, но этому назначению помешал посланный 15 мая прот. Павлом Тарасовым уполномоченному Совета по делам Русской Православной Церкви резко негативный отзыв о политической неблагонадежности отца Алексия: «…был близок до революции к царскому дому. После революции встал на непримиримую позицию по отношению к советской власти. Когда возник иосифлянский раскол, Кибардин примкнул к нему и был одним из самых активных руководителей в районе г. Пушкина. В этот самый период активно с церковного амвона выступал против советской власти…»[535]
Уже летом 1944 г. у супруги о. Алексия резко ухудшилось здоровье, и она была помещена в ленинградскую больницу. 23 сентября батюшка просил прот. Павла Тарасова прислать вызов на проезд в Ленинград для доклада о церковных делах архиеп. Григорию и в связи с необходимостью взять из больницы жену. А 12 июня 1945 г. о. Алексий подал прошение архиепископу о переводе на приход, расположенный в окрестностях города, так как Фаина Сергеевна находилась под постоянным врачебным наблюдением ленинградских профессоров (она скончалась в 1947 г.). Владыка благосклонно отнесся к рассмотрению вопроса и 3 августа назначил прот. А. Кибардина настоятелем церкви Казанской иконы Божией Матери в пос. Вырица[536]. В это время МВД снова устроило проверку батюшке и, не найдя ничего предосудительного, разрешило поселиться в Вырице.
Здесь с осени 1945 г. до кончины преподобного старца иеросхимонаха Серафима Вырицкого — 3 апреля 1949 г. — о. Алексий был духовником святого. Пастыри взаимно окормляли друг друга и вели долгие духовные беседы. Около трех с половиной лет продолжалась их дружба и братская любовь. Позднее, в письме благочинному от 17 января 1956 г., протоиерей А. Кибардин так писал об отце Серафиме: «Я чту его как великого старца. Конечно, я небольшой человек, чтобы предлагать свое суждение… Но я знаю, и свидетелем был отношения к старцу Святейшего Патриарха Алексия, которого старец благословил заочно своим родовым образом Спасителя. Образ этот находится у Святейшего. Это было в 1948 году… Митрополит Григорий (Чуков) вызвал меня для представления Патриарху Алексию. Я был на приеме у Святейшего и передал Ему от старца: „Иеросхимонах Серафим из Вырицы — в миру Муравьев Василий Николаевич — просит Вашего, Ваше Святейшество, благословения и земно Вам кланяется“, — и при этом я земно поклонился.
„Знаю, знаю его, — ласково сказал Патриарх, — а как он здравствует?“ Я ответил, что духом он бодр, а телом изнемогает, так как очень много у него бывает посетителей с горем и скорбями… Святейший меня благословил и сказал медленно и раздельно: „Передайте ему от меня, что я прошу его святых молитв“. Кончился прием, слышу в публике голос: „Вот ведь за Патриарха вся Церковь молится, а он просит молитв схимонаха…“ — „Ну, это не простой схимонах, а старец“, — произнес неизвестный…»[537]
Старец Серафим и митрополит Григорий понимали, что советские власти не оставят прот. А. Кибардина в покое, как ревнителя памяти Императорской Семьи. Ведь отец Алексий по своей детской вере и непосредственности со многими делился рассказами о пребывании в Царском Селе и служении при Феодоровском Государевом соборе. Умудренные Богом старшие пастыри прекрасно знали, что самое лучшее для него решение — удалиться от мира в тишину монастырских келлий. В дальнейшем они видели батюшку в числе кандидатов на епископский сан.
Обращаясь к епископу Лужскому Алексию (Коноплеву), сам отец Алексий 21 сентября 1957 г. писал: «По милости Божией, я был близок к приснопамятному иеросхимонаху Серафиму, бывшему духовнику Александро-Невской Лавры, который последние дни своей жизни жил и скончался в Вырице. Я с 1945 г. до дня его кончины — 3 апреля 1949 г. — был его духовником.
Он мне дважды сказал: „Ты будешь архиереем“, в первый раз при начале знакомства — в 1945 г., а вторично пред своей кончиною. Мне слова старца были очень неприятны — предсказывали смерть супруги — в 1947 г. она скончалась…
В 1949 году, после кончины иеросхимонаха Серафима, был в Вырице благочинный, покойный прот. Мошинский. Он передал мне благословение и привет от митр. Григория и сказал: „Владыка меня спрашивал, что думает о. Алексий об архиерействе?“ „Что вы ответили?“ — спросил я. Ответил, что „о. Алексий о монашестве не помышляет и о епископстве тоже, считает себя недостойным!“ „Правильно, — ответил я, — так и передайте Владыке“. Как видите, Ваше Преосвященство, к монашеству я не стремился и никогда бы не поверил и не согласился бы, если бы кто стал мне говорить, что мое настроение изменится»[538].
Отец Алексий причастил иеросхимонаха Серафима перед его кончиной Святых Таин, служил первую панихиду и провожал старца в последний путь на земле. Преподобный Серафим завещал своему духовнику четыре серебряных позолоченных предмета: небольшую чашу, дароносицу, крест и Евангелие в окладе. Они были переданы о. Алексию внучкой старца, но хранились в Казанской церкви.
После кончины о. Серафима протоиерей Алексий еще почти 10 месяцев прослужил в Вырице. О том, каким он был священнослужителем, говорит докладная записка благочинного Пригородного округа прот. Александра Мошинского от 27 мая 1949 г.: «Протоиерей Алексий Кибардин свое пастырское служение при вырицкой Казанской церкви проходит с должным благоговением, истово совершает богослужения и сопровождает их поучениями. В то же время заботится о благолепии храма и умело ведет хозяйственную часть храма…»[539]
Видимо, благодаря ходатайству митр. Григория, определением председателя Верховного Совета СССР от 18 ноября 1948 г. с о. Алексия была снята судимость 1931 г. Однако активная деятельность протоиерея, его растущее влияние на верующих вызывали раздражение властей. Перед кончиной при. Серафим сказал батюшке: «Я назвал тебя архиереем и смутил тебя. Похоронишь меня, а на пасхальной неделе и не захочешь, а тебя возьмут и дадут 25 лет — это архиерейская почесть. Далеко будешь служить, и тебя будут слушаться как архиерея. А как побудешь архиереем, встретимся — будешь ходить ко мне на могилку и на могилку жены своей — мы будем рядом лежать. Я умру, а ты после меня еще 15 лет проживешь»