И действительно, арестовали о. Алексия 21 января, а осудили в день Пасхи — 17 апреля 1950 г. В постановлении на арест говорилось, что он занимается в Вырице антисоветской агитацией, призывает в церковных проповедях верующих молиться за заключенных и арестованных лиц. Но в дальнейшем на следствии эти темы никак не фигурировали, видимо, органы госбезопасности решили ограничиться казавшимся им «беспроигрышным» обвинением священника в пособничестве немецко-фашистским оккупантам.
Проходивший шесть часов обыск в доме батюшки на ул. Кирова, 45, ничего не дал, многодневные допросы о. Алексия во внутренней тюрьме Управления Министерства государственной безопасности СССР по Ленинградской области с 22 января по 18 марта 1950 г. также желаемого результата следователям не принесли. Протоиерей категорически отрицал все обвинения в сотрудничестве с СД, немецкой военной разведкой и т. п. Тогда органы госбезопасности стали оказывать давление на свидетелей, что дало свои плоды. Угрожая двумя годами тюрьмы, следователям удалось запугать монахиню Евфросинию (Дмитриеву), которая согласилась подписать сочиненные за нее показания об антисоветских и прогерманских проповедях о. Алексия в годы войны. Видимо, таким же методом обработали кучера И. П. Старухина, заявившего, что он два-три раза отвозил письма А. Кибардина немецкому коменданту в Осьмино. А бывший староста Новожилов показал, что он слушал на собрании районных старшин доклад о. Алексия о его лагерной жизни, и в нем якобы были антисоветские заявления. В составленном 22 марта обвинительном заключении говорилось, что прот. А. Кибардин был «завербован комендантом Военной немецкой комендатуры для контрреволюционной работы в пользу гитлеровской Германии»[541].
Состоявшееся 17 апреля 1950 г. закрытое судебное заседание Военного трибунала войск МВД Ленинградского округа было далеко от объективности. На него не вызвали ни одного из запрошенных о. А. Кибардиным в заявлении от 8 апреля свидетелей: его домработницу Е. Я. Масальскую и бывшего командира партизанского отряда И.В Скурдинского, которые могли подтвердить постоянную помощь священника партизанам, а также членов приходского совета Покровской церкви Е. А. Кузнецову и А. К. Прокофьеву, которые знали, что в военных проповедях батюшки не было ничего пронемецкого и антисоветского.
Судебное заседание оказалось недолгим, но и его протокол свидетельствует о фальсификации дела. Стала отказываться от «своих» показаний мои. Евфросиния, начали путаться в излагаемых фактах Старухин и Новожилов. Относительно слов последнего о. Алексий заметил: «Эти показания не Новожилова, он и на очной ставке со мной мялся, не зная, что сказать, это редакция следователя. Новожилов не был тогда и на собрании». Священник по-прежнему отрицал свою вину и в последнем слове заявил: «Мне трудно оправдаться в предъявленном мне обвинении, хотя я и не виноват. Я оказывал помощь партизанам, следовательно, я оказывал помощь советской власти, а оказывая помощь советской власти, я не мог идти против нее. Я уже старик, моя участь в ваших руках, и я прошу взвесить все и вынести справедливый приговор»[542].
Однако приговор был абсолютно несправедливым — 25 лет исправительно-трудовых лагерей с конфискацией всего имущества и поражением в правах на 5 лет. В кассационной жалобе о. А. Кибардин указывал, что его свидетели не были вызваны в суд, и просил хотя бы не конфисковывать изъятые при аресте церковные предметы и деньги прихода — 5,5 тыс. рублей, а также вещи внуков. Но определением Военного трибунала от 8 мая 1950 г. приговор был оставлен в силе, и во всех просьбах священнику отказали. Отца Алексия отправили отбывать срок в так называемый Ангарлаг, или по-другому, Озерлаг. Этот лагерь представлял собой около 30 отделений в отдаленном районе Иркутской области на границе с Красноярским краем, в бассейне реки Бирюсы и вокруг строящейся трассы Тайшет — Братск.
Ко времени приговора батюшке уже было почти 70 лет, и он страдал рядом заболеваний. В его врачебной тюремной справке от 21 января 1950 г. говорилось: «Годен к легкому труду, этапом следовать может — возрастные изменения, гипертония, нервно- и атеросклероз». За годы заключения состояние здоровья о. Алексия существенно ухудшилось. В лагерных документах 1954 г. указывалось, что он является инвалидом и в трудовой деятельности участия не принимает[543].
Батюшка принял обрушившиеся на него испытания с глубочайшим смирением и лишь сокрушался, что ранее не последовал советам старца Серафима и митрополита Григория принять монашество. Позднее, в 1957 г., он писал: «От Господа зависят судьбы человека! Вдруг в 1950 году меня, совершенно для меня неожиданно, арестовывают, судят и даже Военным трибуналом, осуждают на 25 лет в сибирские лагеря. На свидании последнем я сказал сыну: „Помнишь, в прошлом году старец Серафим, а раньше митроп. Григорий говорили мне о монашестве? Я не послушал их, и вот теперь меня отправляют в сибирскую лавру-монастырь, учиться повиновению, терпению и послушанию. Буди воля Божия“. Сын меня утешал, успокаивал: „Пройдет 3–4 года, — говорил он, — и ты вернешься“. Разве думал он в тот момент, что слова его окажутся пророческими. Я попал в самые строгорежимные лагеря — Озерлаг около Иркутска, Переписка разрешалась там один раз в году. Режим был каторжный; мы не считались людьми; каждый имел нашитый на спине и на колене номер и вызывался не по фамилии, а номер такой-то. Действительно, Владыко Святый, Господь управляет судьбами человека! Я это испытал!»[544]
В лагере батюшка стал настоящим старцем. Господь дал ему дар рассуждения и утешения. К нему относились, действительно, как к архиерею, многие обращались за советами, просили благословения на все дела. О. Алексий говорил впоследствии, как благодарил он Господа за эту ссылку — как нужен оказался он в этом месте, скольким людям Господь посылал через него помощь и как нужны в заключении верующие люди для спасения душ многих.
Родственники протоиерея в 1990-е гг. рассказывали: «Заключенные лагеря, где находился батюшка, работали на лесоповале. Ввиду преклонного возраста отца Алексия и его болезненности, как правило, он или нес обязанности дневального по бараку — мыл полы, выносил „парашу“, поддерживал огонь в печи; или подбирал сучья на лесоповале. И вот однажды не выдержало сердце старого пастыря — с несколькими верными заключенными он тайком ушел в тайгу, где отслужил короткий молебен о здравии томящихся в неволе и скорейшем их освобождении. В тех условиях это было подлинным подвигом. Ведь донос последовал незамедлительно. Лагерное начальство, учитывая старческий возраст отца Алексия, „милостиво удостоило“ его „всего“ семи суток пребывания в холодном карцере».
Сохранились письма о. Алексия к родным из мест заточения. По ним можно изучить географию Озерлага. Тайшет, Чуна, Шиткино, Чукша, Алзамай, Ново-Чунка, Невельская — такие названия населенных пунктов значатся в обратных адресах на конвертах. Батюшку неоднократно перебрасывали из одного отделения лагеря в другое. Это была умышленная травля, санкционированная лагерным начальством. Сам отец Алексий писал 8 мая 1955 г. родным: «Этапы — такая тяжелая вещь, что и представить Вам трудно, особенно, когда этапируемый еще и инвалид и нагружен своими же вещами, как верблюд. Прибудешь на новое место, временно приходится быть и без постели, и без определенного места, правда, временно, но все же неприятно».
Сначала, за три с половиной года, протоиерею удалось отправить лишь пять писем. В первом из них говорилось: «Сегодня 18-е октября 1950 года. Милого дорогого Алешеньку поздравляю со днем Ангела, а папу и маму — с именинником. Дай, Господи, всем нам здоровья и возможности снова видеть друг друга. В такие дни, как сегодняшний, сердце особенно больно сжимается от воспоминаний. Только молитва и надежда на милость Божию умиротворяют скорбящую душу. Писать часто я не могу — от меня это не зависит… Из продуктов можно прислать сухарей серых своего печения (не кондитерских) и даже наполовину с черными, сахару и обязательно чеснока с луком. Без поддержки Вашей мне будет очень трудно выдержать… Вышел из барака на воздух. Кругом гористая местность, покрытая лесом. Небо с нависшими снежными облаками. Унылая осень — унылое настроение. Для души пространство не является препятствием. Послал Вам в воздух привет и благословение. Живите с Богом!»
Следующую весточку отец Алексий отправил родным только 11 декабря 1951 г.: «Я здоров сравнительно для своих лет и благополучен по милости Божией. Милость Божию, по Вашим молитвам, являемую надо мною, грешным, я чувствую всегда. Впредь не забывайте же меня в своих молитвах. За Вашу любовь да воздаст Вам Господь. Об очень многом, о своих переживаниях хотелось бы поделиться с Вами, но в письме всего не напишешь… Ежедневно я вспоминаю всех Вас в своих недостойных молитвах».
В лагерях особого режима заключенные отбывали срок в той же одежде, в которой были при аресте. Правда, все добротные и хорошие вещи тут же отбирали у них уголовники. Поэтому в своих письмах батюшка постоянно просил: «Из вещей мне ничего не надо!» В жестокие сибирские морозы престарелый пастырь носил легкое осеннее пальто.
14 января 1953 г. отец Алексий писал: «Не нахожу слов, как благодарить Вас за ту сыновнюю любовь, которую проявляете Вы по отношению ко мне — своему горюну-отцу. Благодарю Господа Бога за Вас, моих детей. Прошу, чтобы Он воздал Вам Своею милостью за Вашу любовь и память обо мне, грешном. Сколько горя и скорби, выпавших на мою долю, я причинил Вам и покойной матушке! Не посетуйте на меня — ибо от Господа пути и судьбы каждому человеку. Буди Его святая воля! Не желал бы я никому испытать тех скорбей… Такова моя участь — доля, предназначенная Господом… Мое здоровье удовлетворительное. Конечно, возраст сказывается — силы уходят, но все же бодрюсь и горячо молю Господа, чтобы дал мне возможность повидать Вас и по-христиански умереть… Конечно же, пусть будет как угодно Господу. Слава Богу, время идет к весне, а зима стоит суровая — морозы до 55°… Любящий Вас деда Алеша».