ашеского пострига, мирянка из Киева, игумен из Воронежа для рукоположения во архимандрита, прот. Николай Дулов из Москвы, желавший пострижения в монашество, но не получивший на это благословения Владыки, и многие другие[564].
10 мая 1929 г. скончался прот. Феодор Андреев, и о. Петр участвовал в его отпевании и похоронах в Александро-Невской Лавре. После смерти о. Феодора о. П. Белавский, по свидетельству прот. Василия Верюжского, вошел в число пяти главных советников возведенного в сан архиепископа Димитрия (Любимова). Сам Владыка на допросе 6 декабря 1929 г. показал, что обязанности его секретаря после кончины о. Ф. Андреева исполняли четыре человека, в том числе о. Петр. Кроме того, с сентября 1929 г. свящ. П. Белавский был и «хранителем архива» иосифлян[565].
Первый удар со стороны советских властей на семью Белавских обрушился весной 1929 г. 13 мая был приговорен к высшей мере наказания и 21 мая расстрелян отец матушки Ксении, прот. Василий Бондарев — бывший жандармский подполковник, служивший настоятелем церкви при. Серафима Саровского в пос. Горелово близ Красного Села. Сломленная горем вдова о. Василия Елизавета Александровна переселилась к дочери в дом о. Петра. В сентябре
1929 г. на верхнем, втором, этаже этого дома (ул. Юного пролетария, д. 46), с расчетом остаться там на зиму, поселился и архиеп. Димитрий со своим келейником диаконом Павлом Морозовым и монахиней Анастасией (Куликовой). Все они вместе с о. Петром были арестованы поздним вечером 29 ноября 1929 г. В ходе многочасового обыска у священника конфисковали богослужебные сосуды и кресты. К пяти утра арестованных вывели на улицу. Матушке о. Петра позволили его проводить, она дошла до перекрестка, где был храм, простилась с мужем, получила последнее благословение Владыки и медленно пошла к дому. И тут архиеп. Димитрий сказал: «Прости меня, отец Петр. Из-за меня ты тоже идешь на страдания»[566].
В тот же день арестованных привезли в Дом предварительного заключения (ДПЗ) на Шпалерной улице. Начались допросы по делу церковной группы «Защиты истинного православия». Отца Петра допрашивали четыре раза — с 8 декабря 1929 по 20 февраля
1930 гг. Священник говорил лишь то, что и так было известно
О ГПУ, и, видимо, пытаясь перехитрить следователя, всячески старался преуменьшить свое участие в иосифлянском движении: «Я сознавал и в настоящее время сознаю, что духовенство и та верующая масса, отошедшая от митрополита Сергия за его Декларацию, за его указ о молениях за власть, является непримиримым противником не только митрополита Сергия, но и сов. власти… Повторяю, что таких мыслей у меня не было. Находясь в этой группе, я несколько раз задумывал уйти из этой группы, и удерживала меня только близость владыки Дмитрия»[567].
При этом о. Петр не раскрыл главную тайну — ничего не сказал о хранившемся у него архиве иосифлян и фактически совершил подвиг, сумев с помощью жены уничтожить документы. Свертки с перепиской архиеп. Димитрия, агитационными материалами истинно-православных, различными посланиями, воззваниями и т. п. священник хранил за поленницей дров в коридоре своей квартиры, и агенты ОГПУ при обыске их не обнаружили. Во время свидания с женой, которое проходило в большом помещении, разделенном на две части узким проходом, огороженным металлической сеткой, о. Петр в общем шуме крикнул матушке: «Сожги бумаги, они в дровах». Вернувшись домой, Ксения Васильевна тут же это и сделала, чем спасла от репрессий многие десятки упоминавшихся в документах людей. Батюшка очень рисковал, его слова жене услышала надзирательница, но агенты ОГПУ отреагировали слишком поздно. Они устроили обыск в таицком доме только через два дня, все перерыли, однако бумаги уже были уничтожены. 20 февраля следователь допросил в связи с произошедшим о. Петра, а 5 марта — Ксению Васильевну, но та лишь подтвердила, что сожгла документы. К счастью, матушку не подвергли аресту и суду[568].
Об этом случае писал в своих воспоминаниях А. Ростов, находившийся в марте 1930 г. в одной камере с о. П. Белавским: «В нашу камеру через три недели после моего ареста перевели из двойника молодого, но поседевшего за 5 месяцев заключения отца Петра, настоятеля одной из пригородных церквей… Это был скромный и смиренный, но мягкий человек, оставивший дома престарелую мать, молодую матушку и двух дочек 4 и 2 лет. Он был очень удручен двумя горестями: на первом свидании жена ему сообщила, что через неделю после его ареста умерла потрясенная судьбой сына мать. На том же свидании через две решетки он сказал жене, чтоб спрятала лучше закопанные в дровянике вещи (это была переписка и запасная утварь на случай, если бы довелось потом служить где-нибудь потаенно). Он не знал, что внизу, в узком пространстве между двумя решетками, сидела, скорчившись, надзирательница, которая донесла об этом разговоре, и он потом выдержал допрос с угрозами жене, как сообщнице. Первые дни я с Мих[аилом] Андр[еевским] духовно подбодряли нашего павшего духом батюшку, у которого исповедались»[569].
С конца февраля священник находился в камере № 9 3-го корпуса ДПЗ, а 10 апреля его перевели в камеру № 21. Постановлением Коллегии ОГПУ от 3 августа 1930 г. о. Петр был приговорен к 5 годам лагерей (в обвинительном заключении указывалось, что он входил в «центр организации»). После вынесения приговора батюшку и других осужденных иосифлян поместили в пересыльную тюрьму у Финляндского вокзала, а затем отправили отбывать срок в Соловецкий лагерь. 24 сентября 1930 г. свящ. П. Белавский и еще 16 осужденных по одному делу с ним прибыли на Соловки, а через два дня туда привезли еще одну партию ленинградских иосифлян, в том числе монахиню Анастасию (Куликову)[570].
Первое время о. Петр находился на Большом Соловецком острове, к осени его перевели на остров Анзер. Там батюшке пришлось работать ассенизатором, а летом и осенью вылавливать прибитые к берегу бревна. Однажды тяжелое бревно сильно ударило по ноге, и о. Петра долго потом мучили незаживающие раны. В лагере священнику предлагали доносить на собратьев, отречься от сана, угрожали тем, что арестуют матушку, отберут детей. Отец Петр неизменно держался стойко, отвергая всякие компромиссы, никакие угрозы не могли толкнуть его на бесчестие.
В числе заключенных на Анзере с о. Петром в одном бараке жили два епископа — Уфимский Андрей (Ухтомский) и Котельнический Иларион (Бельский). Отец Петр сумел припрятать епитрахиль, а у еп. Илариона сохранилась архиерейская мантия, все богослужения на Соловках к тому времени были тайными. Так, в Крещенский Сочельник 1931 г. батюшка по благословению еп. Илариона тайно совершил чин Великого освящения воды. До весны 1931 г. о. Петр жил в одном бараке с прот. Василием Верюжским, с которым вечерами любил бродить по берегу моря[571].
В период пребывания на Соловках батюшку поддерживали близкие ему люди. Так, например, схимонахиня Мария (Лелянова) писала о. Петру 22 февраля 1931 г.: «Возлюбленный, дорогой мой Отец! Как ты порадовал меня своей всесторонней весточкой… Вчера видела твою дорогую матушку: она выглядит хорошо, а главное, спокойна. Конечно, ее много утешают детки, да такие интересные, как ваши. Асенька — большое утешение для родителей, а Шурочка по малолетству интересна и забавна. Как хорошо, что для тебя время бежит… Дух дышит везде, и не было ни одного дня, чтобы не вспоминали тебя; но все же хочется воочию видеть, поговорить и послушать. Да будет все святое и сильное с тобой, мой дорогой и любимый Отец. Не забывай всех и меня молитвенно вспоминай»[572]. А летом 1931 г. на свидание с о. Петром приезжала на Соловки его жена. Она также подверглась гонениям, матушку выслали за 101-й километр, и она была вынуждена жить в Луге.
В сентябре 1931 г. батюшка с группой заключенных был переведен на строительство Беломоро-Балтийского канала на командировку «Новая Биржа» в районе с. Надвоицы и Май-Губы. А. Ростов вспоминал, что, работая лекарским помощником на принятии прибывшего с Соловков этапа, он встретил своего духовника по ДПЗ о. Петра, с которым прибыли архиеп. Серафим (Самойлович) и еп. Иларион (Бельский), вскоре разлученные с о. П. Белавским[573].
Работая киркой, батюшка повредил ногу, и эта рана постепенно превратилась в незаживающую язву. Поэтому о. Петр был переведен на легкие работы. Сначала он выполнял отдельные канцелярские поручения, а потом священнику доверили хранение и выдачу чертежей и материалов по строительству канала. Однажды о. Петр встретил среди заключенных диакона храма Воскресения Христова Михаила Яковлева, который погибал от непосильной работы. Батюшка упросил руководившего работами по строительству инженера Терлецкого, и о. Михаила взяли счетоводом в контору. К концу срока заключенным разрешалось жить в частных домах с. Надвоицы. Дважды за время пребывания о. Петра на Беломорском канале к нему приезжала матушка с детьми[574].
19 августа 1933 г. о. Петр был освобожден досрочно «по зачетам». Ему было предложено поехать вольнонаемным на строительство канала Москва-Волга, от чего священник отказался, стремясь вернуться в родные места. Однако жить в Тайцах в собственном доме ему запретили — после заключения разрешалось проживать только за пределами стокилометровой зоны вокруг важнейших городов страны. После ареста о. Петра в его церкви свт. Алексия служил иосифлянский иеромонах Никострат (Лаврешев) — настоятель Александро-Невского храма в Александровском. В апреле 1931 г. он сам был арестован, и в дальнейшем в Алексеевской церкви служили иеромонах Аркадий, прот. Александр Васильев и о. Петр. С 1936 г. служб в храме не было из-за отсутствия священников, но сам он считался иосифлянским до 1938 г. Закрыта церковь была на основе решения Президиума Леноблисполкома от 11 мая 1939 г.