ольцев ходила в церковь, где пел хор братства, а также в церковь, где находилась чудотворная икона Божией Матери Скоропослушницы. За ранними обеднями хором прихожан управлял архимандрит Сергий. Сначала он сердито косился на новых пришельцев и рассматривал их поверх очков. „Что за нашествие иноплеменных…“ — бормотал он себе в бороду. Потом привык и часто беседовал с нами… В Лавре тоже были чудесные великопостные службы. Особенно хорошо пели братия из полунощницы „Се Жених грядет в полунощи“. Сначала едва слышно пел только один клирос, затем откликался другой. Затем опять немного громче первый. Создавалось впечатление, что действительно Жених грядет откуда-то издалека. Вот Он приближается. Вот громче, торжественно грянули оба клироса: Жених здесь, близко, среди нас…»[657]
В конце 1920-х гг. в Лавре спасалось много знаменитых подвижников благочестия. Монахиня Вероника сберегла ценные свидетельства о схиигумене Гурии (Комиссарове), архимандрите Сергии (Бирюкове) и, прежде всего, о старце Серафиме Вырицком: «Мне Бог привел в это время быть келейницей у о. Серафима. Много светлого и много тяжелого переживала я в эти годы. Надо было уметь поговорить со всеми приходящими и очень внимательно следить, чтобы воля и благословение батюшки были переданы в точности. Иногда он принимал очень многих. Под конец уставал так, что валился с ног. Мне было жаль его, и я пыталась уговорить стучавшихся в поздний час в дверь его келлии прийти на другой день, но батюшка строго выговаривал мне за это: „Нельзя: обидятся. Я сам скажу, что и когда надо“. И, еле живой, приказывал допустить к себе пришедших… Иногда в моей жизни случались сильные искушения… Мучительно бывало, тяжело и одиноко. Иду к батюшке, прошу благословения навестить знакомых, чтобы отвлечься. „Это зачем? Помощи от людей ждете? Только один Бог силен помочь. Если хотите, поезжайте к Блаженной Ксении или к окошечку батюшки отца Иоанна. А к людям за утешением идти нечего“». Приезжавший в Лавру в апреле 1928 г. бывший управляющий Петроградской епархией епископ Мануил (Лемешевский) взял послушницу Варвару и еще одну сестру «из-под руководства матушки С(ерафимы)» и передал «под руководство отца Серафима». Владыка еще несколько лет, до арестов 1932 г., переписывался с сестрами, давая им духовные наставления[658].
Пример В. С. Враской-Котляревской был не единичным. Во второй половине 1920-х гг. сразу несколько высокообразованных женщин, представлявших различные слои интеллигенции, обратились к вере и вступили в общины бывших сестер Иоанновского монастыря. Так, с конца 1927 г. входила в общину на территории Лавры Татьяна Николаевна Васильева, до этого работавшая библиотекарем в Совете народного хозяйства и Педагогическом институте и получившая образование в Швейцарии.
Она родилась 25 октября 1886 г. в Петербурге в семье инженера-технолога, в 1905 г. в родном городе окончила с медалью женскую частную гимназию Шаффе, в 1906–1908 гг. училась в Швейцарии и хорошо знала немецкий, французский и английский языки. До 1918 г. Т. Н. Васильева работала конторщицей в Русско-Азиатском банке, затем до 1921 г., как уже говорилось, в Совнархозе, а в 1921–1927 гг. — в Педагогическом институте. На допросе в марте 1932 г. она так говорила о своем пути к принятию монашеского пострига: «…я воспитывалась в интеллигентной семье, семье потомственных почетных граждан, которые выражали всегда верноподданнические чувства монарху, были верными патриотами императорской России, с ее державным укладом. Принадлежу к той семье, к той, вернее, интеллигенции, которая в связи с наступлением гибели веками сложившегося монархического строя потеряла под собой почву и встала на путь идеологических исканий. Излишне отрицать то, что насаждение советского строя в России подействовало на меня угнетающе»[659].
Постриг сестру Татьяну в мантию с именем Сергия в Николо-Феодоровской церкви Лавры архимандрит Алексий (Терешихин). После ареста 22 августа 1930 г. матушки Серафимы (Голубевой) именно монахиня Сергия возглавила общину.
Первые аресты сестер последовали в связи с тем, что почти все они присоединились к иосифлянскому движению, которое ОГПУ преследовало особенно жестоко. Из 14 сестер общины в 1928 г. лишь две — инокиня Варвара Враская и монахиня Иоанна (Кундрюцкая?) — духовная дочь епископа Мануила (Лемешевского), последовали за Заместителем Патриаршего Местоблюстителя митр. Сергием. Остальные после приезда в Ленинград митрополита Серафима (Чичагова) временно перестали посещать богослужения в лаврских храмах. Владыка Мануил 28 марта 1928 г., вскоре после своего освобождения из Соловецкого лагеря, написал письмо матушке Серафиме (которую он хорошо знал по совместной борьбе с обновленчеством в 1922–1923 гг.), прося ее повлиять на отошедших от митрополита Сергия архиереев: «Всечестная матушка Серафима!
Простите, что не так много напишу, как хотелось бы, на душе слишком тяжело. Да, наконец, за каждое слово написанное должен буду отвечать своею совестью.
Вчера, 14/27 марта, состоялось постановление Синода (в составе и его нового члена: архп. Курского и Обоянского Ювеналия, вернувшегося по окончании 5 февраля срока своей высылки из Соловков) об увольнении от занимаемых кафедр: митр. Иосифа Одесского, еп. Димитрия Гдовского, еп. Сергия Нарвского, архп. Серафима Угличского, еп. Варлаама Любимского, еп. Евгения Ростовского, Иерофея Никольского, Алексия (Буй) Воронежской епархии и о запрещении в священнослужении. Не будем здесь спорить, законно или незаконно это постановление, своевременно или нет, это сейчас неважно, самое главное — все эти архипастыри (и, конечно, прилежавшие к ним пастыри) должны на этот раз подчиниться и объявить всем верующим, что, как запрещенные, они не дерзают служить.
Они могут апеллировать, требовать суда епископов — таковой и будет согласно постановлению Синода, но до суда или до своего раскаяния в нарушении церковного послушания — служить они ни в коем случае не должны. Технически представляется это в следующем виде. Синодское постановление в четверг 16/29 будет подписано членами Синода, затем оно будет разослано по адресатам — в Ярославль, Ленинград, Устюжну и т. д. Со дня получения под расписку этих синодских указов запрещение сие вступит в силу. До этого, очевидно, пройдет около недели. Матушка, на Вас также лежит обязанность их увещевать. Если их нельзя вразумить, убедить в их неправоте, то для Вас остается еще умолять их. Умоляйте слезно, умоляйте их не служить. Подумайте сами, какое потрясающее впечатление на верующих произвело бы сообщение еп. Димитрия о закрытии храма. Вы скажете: какие наступают дни, и закрыть храм — никогда. Но так мог бы рассуждать только слепец, меня охватывает священный трепет, страх от одной только мысли, что было бы со мной, если бы я, будучи запрещенным, стал бы служить?
Как ни грустно и ни тяжело было бы знать Вам, но все же приходится убедиться, что постановление Синода — более соборное решение, нежели единичное распоряжение митр. Иосифа и т. д. Подумайте, какая скорбь охватывает меня. Я теряю в лице отпавших пастырей лучших своих друзей и молитвенников, вместе с ними Вас, Ваших и моих духовных чад… Но как я могу теперь быть с Вами, раз Ваши руководители ослушаются и станут продолжать служить. Подумайте о последствиях этого. Я знаю, что Вы много можете сделать для умиротворения их, больше, чем даже Вы чувствуете. Прострите к ним свою мольбу и мою мольбу, которую я Вам передаю, и приходите поскорее под сень Св. Александра Невского.
Ваш искренний…»
Однако это письмо не повлияло на позицию монахини Серафимы. Видимо предвидя это, епископ Мануил вскоре послал другое письмо сестрам лаврской общины: «Сочувствую всем вам, скорблю глубоко за м. Серафиму. Не зная многого происходящего, она по-своему, конечно, права но… все же делатели раскола в торопливости своей излишней пошли по пути лукавствующей ревности о Господе. Многие из них лишились спокойствия духа, а это первый признак того, что они не во всем правы. Я и наших, отнюдь, не собираюсь всецело оправдывать или закрывать на все ими сотворенное глаза. Думаю, что м. Иоанна благую часть избрала, что временно отойдет от всего этого, не разрывая молитвенного общения чрез посещения Лаврского богослужения с митр. Серафимом и Сергием — ради единства Церкви»[660].
28 апреля, в день приезда епископа Мануила в Ленинград, среди встречавших его на Московском вокзале была и мон. Иоанна. Прямо с вокзала Владыка поехал в Лавру на могилу своей матери, скончавшейся, когда он был в лагере. На другой день, вновь посетив дорогую ему могилу на Никольском кладбище, епископ прошел в келью схииеромонаха Серафима (Муравьева), где побеседовал со старцем, инокиней Варварой Враской и своими духовными детьми. Затем состоялась длительная, затянувшаяся за полночь дискуссия Владыки с собравшимися в келье мон. Серафимы (Голубевой) руководителями иосифлян. Но каждая из спорящих сторон осталась на своих позициях.
По свидетельству инокини Варвары, еп. Мануил так сказал ей о своих переживаниях: «Страшно все это и, главное, совсем не вовремя. Теперь как никогда надо бы нам всем сплотиться. Жаль мне их. Все это мои лучшие друзья. Но не могу я идти с ними против моей совести». 30 апреля, вновь зайдя к старцу Серафиму, епископ благословил сестру Варвару и мон. Иоанну посещать «Сергиевские» церкви и причащаться в Лавре, а на поступки, в которых они сами не могли разобраться, испрашивать благословения у отца Серафима. На вопрос сестры Варвары: «Владыко, Вы отдаете нас под руководство отца Серафима?» — еп. Мануил ответил: «Не совсем. Можете писать мне. Спрашивайте батюшку Серафима. С полным послушанием в наше время очень трудно, хотя оно и полезно и нужно в духовной жизни»[661]. В тот же день вечером в бывших митрополичьих покоях Лавры состоялась встреча еп. Мануила с иосифлянами, на которую пришли около 200 человек. Беседа продолжалась более двух часов, но спорящие стороны так и не пришли к согласию.