Матушка Серафима (Голубева) в свою очередь послала приглашения приехать в Новгородский район некоторым бывшим сестрам Иоанновского монастыря, и те откликнулись на призыв. Так, 20 мая 1936 г. вместе с матушкой и монахиней Марией в одном доме стала жить монахиня Феврония (Гринь), состоявшая ранее в лаврской общине. В 1930 г. она была приговорена к 3 годам ссылки, после отбытия которой странствовала по Льговскому району Курской области, читая по умершим. К моменту ее приезда в д. Новая Мельница уже жили и другие бывшие насельницы Иоанновского монастыря — монахини Алексия (Михалина Губаревич), Иоанна (Мария Губаревич), Юлия (Пелагея Лаврухина), Антония и др.
Возглавляла возрожденную общину по-прежнему матушка Серафима. Она приняла постриг в схиму и, вероятно, была возведена в сан игумении. В частности, в августе 1957 г. при пересмотре следственного дела матушки 1937 г. жительница д. Новая Мельница М. М. Николаева показала на допросе, что Серафиму сестры назвали «матерью игуменьей» и «у игуменьи был сын Сергей, слабоумный человек, про которого говорили, что он раньше был летчиком и сошел с ума». Другая свидетельница, Н. Я. Носкова, также показала, что матушка являлась игуменьей и отметила: «Голубева была благообразная старушка, ее все соседи уважали и называли ее матушкой Серафимой. Могу только одно сказать, что она часто на дому молилась, и на моления к нам даже приезжали какие-то люди из Новгорода»[672].
Постригал матушку в схиму архимандрит (или, возможно, тайный епископ) Алексий. Он же мог возвести схимонахиню Серафиму в сан игумении. О. Алексий несколько раз в месяц тайно совершал богослужения в своем доме, а также в доме матушки Серафимы. Монахини зарабатывали себе на жизнь пошивом одежды и стежкой одеял на дому, иногда выходили на работу в местный колхоз, а сестра Екатерина (Суворова) также трудилась чернорабочей на черепичном заводе. Почти все члены общины имели паспорта, кроме мои. Февронии и о. Алексия.
В конце лета 1937 г. работники Новгородского городского отдела НКВД приступили к массовой фабрикации дел священнослужителей, и группа иосифлянских монахинь быстро привлекла их внимание. Первые допросы свидетелей начались уже 31 июля, а аресты сестер были проведены с 10 по 19 ноября 1937 г. При этом матушку Серафиму и о. Алексия арестовали 13, а мои. Сергию (Васильеву) — 17 ноября. Всего в Новгородскую тюрьму по делу «антисоветской нелегальной секты иосифлян» были заключены 10 человек, кроме трех названных, также монахини Феврония (Гринь), Мария (Кузнецова), Екатерина (Суворова), Серафима (Терешихина), две мирянки — Анна Степанова, Анна Михайлова и тайная монахиня Мирония (Мария Трояновская), уже отбывавшая ранее 3 года заключения в Свирском лагере.
Важным источником для фабрикации дела стали показания свидетельницы Е. Щегловой, дочери священника, желавшей реабилитировать себя, так как у нее были арестованы муж, брат и отец. На допросе 21 ноября 1937 г. Щеглова показала, что она присутствовала на нелегальном собрании 8 ноября в доме мои. Серафимы (Голубевой), которая якобы говорила о том, «что мы, иосифляне, пойти с советской властью не можем, так как эта власть является властью антихриста-сатаны и ее признавать не должны, тот, кто признает и идет за советской властью, то они являются детьми антихриста. Враждебно высказывалась против советской власти за то, что якобы невинно страдают духовенство и монахи, церкви позакрыли, а хороших людей ссылают и мучают по тюрьмам». Другие же, в том числе о. Алексий, будто бы говорили, что на предстоящих выборах в Верховный Совет СССР нужно голосовать за своих, а не за коммунистов: «Если пройдут коммунисты и будем мы за них голосовать, это равносильно тому, что завязать себе петлю на шею». По словам Щегловой, монахини ставили себе целью не работать в учреждениях, так как этим они помогали бы советской власти, а ходить по рынкам, очередям и высказывать недовольство нехваткой продуктов, керосина и т. п.; жительница же Новгорода, бывшая дворянка А. В. Михайлова, которая в феврале 1937 г. познакомила Щеглову с матушкой Серафимой, якобы ездила в Ленинград и Москву на встречи с бывшими высланными священнослужителями, привозила от них духовную литературу и вовлекала в организацию новых членов[673].
В ходе обысков на квартирах арестованных никаких «вещественных доказательств» найдено не было, и тогда следователи стали «выбивать» признания из допрашиваемых, а если это не удавалось — подделывать протоколы допросов. Архимандрит Алексий допрашивался дважды — 18 и 19 ноября, и на втором допросе признался в том, что на «собраниях» монахинь выражал недовольство закрытием церквей, гонениями на духовенство и монашество, «восхвалял» жизнь до революции, но категорически отверг обвинения в том, что он говорил о непризнании советской власти и называл ее антихристовой. Мон. Сергия также частично признала вину, отрицая агитацию против колхозов и голосования за кандидатов в депутаты Верховного Совета СССР.
Мон. Феврония показала, что схиигумения «вовлекала» в их общину «новых членов»: «Особое внимание Серафима Голубева обращала на женщин, которых наставляла на путь истинный: почитать иконы и религиозные праздники, сохранить веру отцов наших». Сама же матушка Серафима на первом допросе 13 ноября лишь сказала, что приехала с сыном-инвалидом в Новгород, так как «жизнь здесь гораздо дешевле, чем там, где я жила до приезда сюда». Согласно же протоколу второго допроса от 14 ноября она признала все обвинения в антисоветской деятельности. Однако подпись матушки на нем совершенно не похожа на предыдущую. Если ранее она была сделана четким беглым почерком, то второй допрос коряво подписан дрожащей рукой. Таким образом, видно, что вместо матушки подписался другой человек, или же она была замучена физическими пытками до такой степени, что даже приблизительно не могла повторить свою вчерашнюю подпись[674].
Полностью отвергли обвинения монахиня Мирония (Трояновская) и А. В. Михайлова, не помогла и очная ставка последней с Щегловой. Но уже 27 ноября 1937 г. было составлено обвинительное заключение со стандартными обвинениями всем арестованным: «Голубева Серафима Владимировна является руководительницей антисоветской нелегальной секты иосифлян, созданной ею совместно с архимандритом Терешихиным в г. Новгороде и в районе. Систематически в своей квартире и квартире Терешихина устраивала антисоветские сборища членов секты, где обсуждались контрреволюционные вопросы о непризнании советской власти и ожидали ее свержения, проведении агитации и против коммунистов, выставленных кандидатами в Верховный Совет, распространении клеветнических измышлений и обвиняли совправительство в гонении на религию и духовенство». 10 декабря 1937 г. Тройка Управления НКВД по Ленинградской области приговорила матушку Серафиму, отца Алексия и монахиню Серафиму (Терешихину) к высшей мере наказания, 15 декабря их расстреляли в Новгороде, остальные семь осужденных были приговорены к 10 годам лагерей[675].
Сфабрикованность дела стала очевидной уже в 1939 г. 5 марта и 20 апреля муж А. В. Михайловой написал новому наркому внутренних дел Л. П. Берии, что за два месяца до ареста его жены следователь НКВД Н. Лимов предложил ей доставлять сведения о «малоизвестных лицах», и так как она не выполнила задание, арестовал ее. 16 апреля 1939 г. подобное заявление наркому написала из лагеря и сама Анна Васильевна: «Голубева жила вместе со своим психически больным сыном-пенсионером и рассказывала мне, что, перенеся много горя со смертью взрослой дочери и мужа, приняла монашество. По упразднении монастыря она жила с сыном, а в Новгороде еще и с двумя старушками. По поручению следователя я должна была выяснить, кто их объединяет и вообще все об их жизни. Голубева в разговоре со мной всегда была сдержанна, и ничего конкретного сказать следователю я не могла. После этого разговора через два месяца я была арестована, и на допросе помощник Лимова Сергеев старался меня уверить, что я одних убеждений с Голубевой, посещала их молитвенные собрания, чего никогда не было, и знаю какого-то их архимандрита, и вела по их указанию агитацию против выборов. Я все это отрицала, как могла». В декабре 1939 г. о своей невиновности написала в НКВД и М. А. Трояновская. Она указывала, что ее обвинили, главным образом, в поездке по заданию архимандрита Алексия в г. Старая Русса «на вербовку верующих», между тем, она в этом городе вообще никогда не была[676].
По указанию из Москвы Новгородский городской отдел НКВД был вынужден в марте 1940 г. провести проверку дела, в ходе которой фактически все допрошенные свидетели заявили, что об антисоветской деятельности осужденных им ничего не известно. Характерными являются показания М. А. Богдановой: «На вопрос следователя об антисоветской агитации Степановой я следователю ответила отрицательно, заявив, что об этом мне ничего не известно, но мне подсунули готовый протокол допроса, и я его подписала, не читая… Прошу считать, что это выдумка следователя, который меня допрашивал». Позднее (в 1956 г.) уже сама выжившая в лагере А. А. Степанова так говорила в Управлении КГБ о протоколе допроса, на котором она якобы полностью признала свою вину: «Показаний, которые записаны 21 ноября 1937 года следователем Никифоровым, я совершенно не давала и более того, такие показания он мне не зачитывал… Протокол допроса в 1937 г. в период следствия я подписывала, но в моих показаниях в то время подобного смысла совершенно не было».
1 апреля 1940 г. Новгородский отдел НКВД признал в заключении по итогам проверки, что в отношении Михайловой и Степановой «какой-либо антисоветской деятельности не установлено», и их необходимо освободить, а пять других отбывавших срок в лагере — «бывшие монашки эти обряды сохранили по день ареста. Указанные лица собирались в своих квартирах и устраивали молебствия». Поэтому для них предлагалось заменить заключение в лагере административной ссылкой. Однако постановлением Управления НКВД по Ленинградской области от 10 июля 1940 г. приговор был признан правильным и пересмотру не подвергался