11 марта «Литературная газета» поместила очередную заметку М. Скачкова «Пражские защитники Е. Замятина», поводом для которой послужило выступление газеты «Лидове новины» в защиту Замятина[837]. Задавая вопрос, почему чешские газеты отреагировали на заметку «Руде право» только после перепечатки её в «Литературной газете» (им, конечно, было понятно, что для дальнейшей судьбы Замятина важны только выступления советских официозов), автор демагогически заявлял: «Видимо, они считают, что у советской общественности другое мнение об антисоветских подвигах Замятина, чем у пролетарской общественности Чехо-Словакии. Зря считают! Ошибаются»[838]. Реакция Замятина на продолжавшиеся нападки была более резкой; 27 марта 1932 года он заметил в письме Федину, который сообщил ему про оба выпада «Литературной газеты»:
«На днях пойду туда
<в советское полпредство — Б.Ф.>30 марта 1932 года Е. И. Замятин послал через советское полпредство в Париже «Открытое письмо в редакцию „Литературной газеты“». Копию его он послал Федину с просьбой передать текст «встревоженным друзьям в социалистическом отечестве»[840].
21 апреля 1932 года Павленко сообщал Слонимскому: «Между нами: „ЛГ“ получила, но не будет печатать письмо Е. Замятина с очень формально искусным опровержением заметки „Руде право“»[841]. О том же 21 июня 1932 года, находясь в Швейцарии, Федин писал самому Замятину: «О твоем письме в редакцию „Литературной газеты“ Зоя (Никитина) спросила у Авербаха (ныне падшего ангела[842]), получено ли твое письмо. Авербах ответил: „Получено, но напечатано не будет. Замятин пишет о том, чего он не говорил. Но не пишет о том, что он говорил“»[843]. Свежие новости из России летом Федин мог получить от Слонимского, который в июле-августе 1932 года был в Германии и заезжал проведать Федина. Однако к визиту Брата Федин отнесся настороженно. Как утверждает Р. Гуль, Федин написал ему, что «Мишка приезжал неспроста», а при личной встрече пояснил: уверен, что «Мишка приезжал, конечно, как „порученец“ — узнать, не произошла ли со мной какая-нибудь „эволюция“, которая могла бы привести к „невозвращенству“. Разумеется, в лоб Мишка об этом не спрашивал, а так — очень издалека, вокруг да около. Но я сразу учуял, в чем дело, и столь же „тонко“ успокоил его и через него „власть предержащих“»[844].
Уверенность в том, что «Литературная газета» не будет печатать письмо Замятина, видимо, была вызвана слухом, ходившим в литературных кругах Москвы и Питера о позиции председателя Оргкомитета по созданию единого Союза советских писателей И. М. Гронского, который был против публикации «Открытого письма» Замятина.
Но события повернулись иначе. Вот как рассказывал об этом в 1959 году сам Гронский, вернувшийся в годы оттепели из заключения (арест и заключение, а то и расстрел — непременный удел большинства крупных чиновников сталинской эпохи): «Когда Е. Замятину разрешили выехать за границу (его никто не высылал), то большинство членов Политбюро было против этого решения. Сталин высказался за разрешение и заявил при этом, что Замятин ничего против нас там не напишет. И оказался прав. Интересно, что в „Руде право“ была напечатана статья о том, что Замятин никогда не вернется в СССР. Прочитав эту статью, Замятин прислал письмо в „Литературную газету“. Сергей Динамов, который был тогда редактором газеты, показал мне замятинское письмо и спросил мое мнение о напечатании письма. Я отсоветовал. В этом письме Замятин выступал против статьи „Руде право“. Когда показали письмо Сталину, то он дал распоряжение печатать. В связи с этим у меня со Сталиным зашел спор. Мне было известно, что Замятин встречался с белоэмигрантами и в своих беседах делал недвусмысленные намеки. Я заявил Сталину, что Замятин не вернется и не надо печатать его. Сталин сказал: „Скорее всего он вернется, но легче себе нажить врага, чем приобрести друга“. Я высказал ему свои опасения, но Сталин убедительно доказал мне, что письмо в силу ряда обстоятельств необходимо напечатать. Опубликовали»[845]. В рассказе Гронского много неточностей — это рассказ немолодого человека, которого хорошо потрепала судьба и который не имел возможности проверить себя по документам (его огромный архив, в котором, возможно, хранился и подлинник этого письма Замятина, был изъят при аресте и не возвращен при реабилитации). В частности, из рассказа следует, что разговор со Сталиным о письме Замятина состоялся вскоре после получения в газете этого письма. Между тем, письмо Замятина было опубликовано в «Литературной газете» только 17 сентября 1932 года. Но, тем не менее, на главный вопрос: кто дал указание напечатать письмо, вопреки мнению большинства литчиновников? — рассказ Гронского отвечает верно. Это подтверждает и тот факт, что на следующий день, 18 сентября, письмо Замятина перепечатали «Известия» — понятно, что без указания Сталина такое было бы невозможно. Конечно, Сталина меньше всего интересовала справедливость. Распорядившись опубликовать письмо Замятина, он продолжал свои политические «игры», в которых не всегда могли разобраться его клерки.
«Игра» продолжилась 14 июня 1934 года. В этот день секретарь Оргкомитета писателей П. Юдин отправил Сталину сообщение: «Писатель Замятин прислал из Парижа в Ленинградский оргкомитет заявление (телеграмму) с просьбой принять его в члены Союза советских писателей. Заявление Замятина вызвало сильную поддержку и удовлетворенность этим поступком у беспартийных писателей Конст. Федина, Ал. Толстого, Н. Тихонова, М. Слонимского, Б. Пастернака и др. Поскольку прием Замятина в члены союза связан с вопросами, выходящими за пределы союза писателей, прошу Ваших указаний». На этой бумаге было великодушно начертано: «Предлагаю удовлетворить просьбу Замятина. И. Сталин»[846]. «Игра» продолжалась…
Мих. Слонимский и Петр Павленко(История романов)
Дружба Михаила Слонимского и Петра Павленко продолжалась восемь лет, она была неслучайной, горячей и, думаю, помогала Слонимскому удержаться в объятиях власти. Это вовсе не означает, что Павленко в судьбе Слонимского был злым гением, да он и сам, будучи человеком не бездарным, судьбу имел не радостную. От дружбы двух писателей остались письма Павленко 1931–1938 годов[847], многое говорящие не только об авторе, но и об адресате (сам Павленко, в отличие от Слонимского, писем вообще не хранил, либо уничтожил их в пору массовых арестов в конце 1930-х годов — поэтому письма к нему Слонимского, увы, не уцелели).
К моменту знакомства Слонимского с Павленко у каждого из них была определившаяся биография.
26 мая 1922 г. К. И. Чуковский, знавший Слонимского еще ребенком, записал в Дневнике: «Чудесно разговаривал с Мишей Слонимским. „Мы — советские писатели, — и в этом наша величайшая удача. Всякие дрязги, цензурные гнеты и проч. — все это случайно, временно, не это типично для советской власти. Мы еще доживем до полнейшей свободы, о которой и не мечтают писатели буржуазной культуры. Мы можем жаловаться, скулить, усмехаться, но основной наш пафос — любовь и доверие. Мы должны быть достойны своей страны и эпохи“. Он говорил это не в митинговом стиле, а задушевно и очень интимно»[848].
Эта позиция очень облегчала Слонимскому литературное существование, когда он уже окреп.
По крайней мере четверо из Серапионов (Федин, Слонимский, Тихонов и Груздев) имели очевидный вкус к делам издательским и тем самым — литературно-командным. Именно их имел в виду Н. Чуковский, когда писал: «Единство серапионов не раз помогало им в истории их отношений с другими группами литераторов. Прежде всего это сказалось внутри так называемого „старого“ Союза писателей, возглавлявшегося Федором Сологубом. Они были приняты туда нехотя и сначала заняли самое скромное положение среди разных полупочтенных старцев, чрезвычайно себя уважавших. Но за какой-нибудь год они перевернули в Союзе все и, в сущности, стали его руководством»[849]. В 1929 г. Союзы писателей Ленинграда и Москвы стали соответственно ленинградским и московским отделами Всероссийского Союза советских писателей. Именно Слонимский, Тихонов и Федин стали главными деятелями ленинградского отдела ВССП, затеявшими вместе с лидерами московского отдела реформирование ВССП. Этим они оборонялись от идеологических агрессий РАППа, издательскую же независимость им давала кооперативная собственность: «Издательство писателей в Ленинграде» (ИПЛ) и московская «Федерация». (Главой первого был Федин, а в редакционном совете состояли, имея решающий голос, Серапионы Слонимский, Груздев, Тихонов; секретарем совета служила легендарная подруга Серапионов Зоя Гацкевич, ставшая женой «Серапиона» Никитина). Н. Чуковский рассказывает о дипломатическом умении серапионовских лидеров избегать жестоких ударов РАППа: «„Старый“ Союз писателей в Ленинграде был их главной цитаделью вплоть до создания „нового“ Союза писателей и ликвидации РАПП. Они установили дружественные и деловые связи с родственными им писателями в Москве — сначала с Пильняком и Лидиным, потом с Леоновым и, наконец, с Павленко»