– А давай на ставок сходим, – предложил Миша, – там сейчас так красиво. Ты, когда ни будь, была ночью на ставке?
Ну конечно же она ночью на ставок никогда не ходила. Что ей там ночью делать?
– Лунную дорожку посмотришь, это такая красота. – расхваливал ночные красоты Миша.
Уходить так далеко от домов Нине конечно же страшновато было, мало ли что у него в голове. Но она ведь не дура, неужели она вовремя не заметит, если ситуация начнет выходить из-под контроля. Если что заметит, то убежит, да и постоять за себя она сумеет. Да нет, пустое все это. Не способен он на подлость, вон какой добрый и ласковый, как говорят в народе: «хоть к ране прикладывай». И Нина согласилась на ночную прогулку, они свернули направо и пошли к ставку на Рокиту.
Утром следующего дня гости опять собрались, чтобы уже окончательно проводить Володю в армию. Пришли правда не все, набралось только на один ряд столов. Нина сидела напротив меня. Слезы ручьем текли по ее щекам, и она никак не могла их остановить. Она бросала жалостливые взгляды в сторону Мишуни, сидящего на другом конце столов и делающего вид, что Нину он вообще не знает. Да, не зря ее подруги предупреждали, и зря она им не поверила. Каким же козлом оказался этот Миша, а таким добреньким прикидывался.
Я догадывался о том, что случилось, да и не только я, это понимали все сидящие за столом. Нина была моей соседкой, с которой мы были знакомы с детства, и мне было ее очень жалко. У людей очень злые языки, и через пару дней об этом будет знать половина села. После этого выйти в селе замуж за нормального парня ей будет невозможно. А как к этому отнесутся ее родители?
Ее родители построили дом на нашей улице сравнительно недавно, лет восемь назад. Место выбрали не самое удачное, не доходя десятка метров до знаменитой рудки возле Коли Грека. Раньше на этом месте были только огороды, так как еще осенью, в период дождей, низ этих огородов всегда затапливался. Зимой эта вода замерзала, и детишки с удовольствием катались на этом безопасном катке, так как глубина там была не более сорока сантиметров. Родители Нины были не очень общительны. Мать была домохозяйкой, а где работал ее отец, я даже не знаю. В отличие от родителей, Нина была очень общительной. Она дружила с моими соседками Олей и Ниной, и со мной, и с моей сестрой Аллой. В детские игры мы всегда играли вместе, но играли или в нашем дворе, или во дворе Оли и Нины. Я об этом тогда не задумывался, но во дворе у Нины К. мы никогда не играли. Заходили иногда к ним во двор, чтобы позвать Нину играть, но дальше калитки не проходили. А у них в доме никто из нас вообще никогда не был. Я не знаю точно, но наверно ей запрещали приводить в дом своих друзей.
О происшедшем родителям Нина конечно же ничего не сказала, и от соседей они об этом ничего не узнали, так как соседи к ним в дом не ходили. Тяжелого объяснения с родителями ей удалось избежать, и все было бы хорошо, если бы не начал расти живот.
Когда начал расти живот, Нина сходила к Мишуне поговорить, но он ничего и слушать не хотел.
– Да таких как ты у меня десяток наберется. Не могу же я на всех жениться, я ведь не мусульманин какой-то, – философствовал он.
– Так ведь ребеночек будет, – пыталась разжалобить его Нина.
– Это твои проблемы, ну аборт, что ли сделай. Ну куда я тебя приведу, сама подумай, в эту развалюху? – говорил он, показывая на свою хатку. – Чтобы и тебя и мать придавило, когда она завалится? Мне сначала нужно новую хату построить, а потом уже жениться.
Нина ушла ни с чем. Придется все рассказать родителям. Но как это стыдно будет сделать, особенно перед отцом. Разговор с родителями она все откладывала, протянула еще две недели, а потом рассказала все матери. Та была в шоке. От своей умной и рассудительной дочери такого она никак не ожидала. Узнавший эту новость отец кричал на Нину весь вечер: «Ты что, дура? Как ты могла с ним связаться? Про его похождения ведь все село знает. Ты что, ни разу об этом не слышала?» Ну конечно же она об этом слышала, но не поверила. Встал вопрос, что делать дальше? Им такой зять, а Нине муж и даром не нужен, поэтому о свадьбе и речи быть не может. Оставалось сделать аборт, чтобы дочь нормально школу закончила, и забыть все, как страшный сон. Нина в душе еще лелеяла надежду, что Мишуня на ней все-таки женится, но родители об этом и слышать не хотели. А дальше в ход этой истории вмешалась сама судьба. Зимой Мишуня кого-то машиной сбыл насмерть и сел на семь лет. Его мать умерла, когда он сидел в тюрьме, и оставшаяся без присмотра хатка действительно завалилась. Больше о Мишуне Нина ничего не слышала, но злость и на него, и на всех таких как он мужиков в ее душе осталась.
После окончания школы Нина связалась с каким-то женатым мужиком, который поселился с ней в доме ее родителей. Соседи не понимали, почему на это равнодушно смотрят ее родители? Частенько к их дому приходила жена этого мужика, привозя маленького ребеночка на санках, и просила Нину не разрушать их семью, но Нина была безжалостна. Слезы этой женщины ее абсолютно не трогали. Заставив мужика развестись с женой, она его выгнала, и привела домой другого. И опять к дому Нины приходила женщина, везя в коляске девочку.
– Опять эта женщина пришла, – говорила соседка.
– Это не та, это другая, – говорила другая соседка. – У той был мальчик.
Соседи удивлялись, ну как из такой хорошей и миленькой девушки такая стерва выросла? Но Нина себя стервой не считала. Она мстила этим похотливым козлам и за себя, и за других поруганных ими девушек, которым они сломали жизнь. Нина развела и эту семью, и опять выгнала разведенного мужика. Ей уже нечего было терять, и она продолжала им мстить. Сколько так продолжалось я не знаю. Я уехал из села и очень долго мы с Ниной не виделись.
Через сорок лет после выпуска со школы я впервые попал на встречу выпускников нашего класса. Мы собрались в нашем классе, в котором учились два года. В этом классе я увидел и Нину К. Она просто сидела за одним из столов и слушала рассказы о нашей жизни за прошедшие сорок лет. Она сильно постарела, и сидела очень грустная. Что она здесь делала было не совсем понятно, ведь она была на два года младше нас, и к нашему классу никакого отношения не имела. Я подсел к ней и спросил о ее жизни за это время. Увидев меня она обрадовалась, но рассказывать о своей жизни Нине явно не хотелось, узнал только, что она была замужем, но детей не было, теперь опять одна.
Через пять лет, на следующей встрече выпускников, я узнал, что Нина умерла.
Мария
Мария проснулась от холода. Провела рукой по постели. Михаила рядом не было. Проспала, что ли? В хате еще темно, и за окнами ненамного светлее. Сколько же сейчас времени? Будильник стоит на столе, и чтобы посмотреть время, нужно еще дойти до стола, а вылезать из-под одеяла в такой холод совсем не хочется. Вчера вечером муж предлагал протопить на ночь печку, чтобы ночью теплее было, но она сказала, что не нужно, мороз не очень сильный. Зря она не согласилась. В ногах, свернувшись калачиком лежит рыжий кот Васька. Ему наверно тоже холодно. Сделав над собой усилие Мария встает и подходит к столу. Будильник показывает без пяти минут шесть. Ничего она не проспала. Муж то чего вскочил в такую рань? Ему чего не спиться? Или никак не может привыкнуть к тому, что он уже на пенсии и на работу идти не нужно? Если бы он не ушел, то она, может быть, и не замерзла бы. Мария берет с вешалки тулуп мужа, опять залазит под одеяло и сверху накрывается тулупом. Попробует немного согреться, а потом уже и вставать будет. Торопиться ей некуда, в хозяйстве у них только поросенок и куры, покормить их она еще успеет, а на работу в колхоз она уже давно не ходит. Теперь им уже дети помогают. Они живут в Киеве, у них свои семьи, а дома они с мужем остались вдвоем.
Детей у нее двое, близняшки – Сережа и Нина. Сережа считается старшеньким, тогда в сорок первом он родился первым. Почему-то вспомнилась страшная зима сорок третьего года, наверно это от холода, из-за того, что она замерзла. Тогда тоже было очень холодно.
Мужа забрали на фронт в первые дни войны, и она осталась одна с двумя младенцами на руках, а через три месяца в село пришли немцы. Первую зиму они пережили нормально, хватило и продуктов, и заготовленных мужем дров, а вот на вторую зиму пришлось очень туго. Весной сорок второго она часть огорода лопатой вскопала и немного картошки посадила, а вот дров на зиму ей заготовить не удалось. Вторую зиму жили впроголодь. Своей картошки хватило только до Нового года, потом пыталась занимать у соседей. Сначала давали, жалко им было деток маленьких, но потом перестали, самим стало есть нечего. Удалось правда договориться, что будут ей отдавать картофельные очистки. И на том им спасибо. На этих очистках и продержалась она с детишками до начала марта. А в марте уже и очистки редко кто отдавал. А с дровами тогда совсем беда была. За зиму она сожгла весь свой плетень, и ворота, и калитку. Вокруг дома больше никакой изгороди не было и с сжигать больше было нечего. Те, у кого остались мужчины, в смысле деды и подростки, разбирали заброшенный колхозный коровник, и бревна таскали домой, но куда ей одной бревно притащить. Оставалось только ходить в лес за хворостом. До ближнего, бывшего колхозного леса, всего километр, но там нет хвороста, это сосновый лес, а те немногие палки и сучья, которые упали с деревьев, уже давно подобрали. Ближайший лиственный лес, тоже бывший колхозный, – это ольховник, но до него от дома больше трех километров. Одно хорошо, ветки там растут низко, и ольха легко ломается, не нужно с собой топор брать, и без него тяжело вязанку дров нести. Да и много ли на себе принесешь, максимум на три раза кое как протопить печь хватает. В ту зиму только три раза в лес и сходила, уж больно тяжело туда по глубокому снегу ходить, последний раз думала, что домой вообще не дойдет.
А весной стало еще хуже. Детки по нескольку дней оставались голодными, просили кушать. А что она могла им дать? Иногда что-то удавалось выпросить у соседей, но они теперь делились едой редко, сами голодали. А детки жаловались: «Мама, животик болит. Дай покушать». Скоро они умрут на ее глазах, и она не сможет спасти их от голодной смерти. Тогда то она и решила отвести их в лес.