— Что ты тут…
— По делам, на консультации был. Верочка, хорошо, что зашла, снимки глянь.
Он включил негатоскоп. Вера подошла и увидела…
— Саша, тут саркома, судя по форме. Миосаркома. Тебя из-за нее вызвали?
— Да.
— Ты ей уже сказал? — в ординаторской появился Юрий Нилович.
— В процессе.
— Что сказал? Что тут происходит?
— Сядь. Это снимки твоей матери.
Вера просто сползла на стул.
— Миосаркома?
— Нет. Это метастаз. Мы сейчас говорили с твоим мужем, поражены печень и легкие. Он считает, что стрельнуло из молочной железы. Не знаю. Не уверен. Но все плохо. Сегодня мы взяли биопсию из метастаза. Будет видно, хотя, Вера, это все равно приговор. Можно немного облегчить боль и продлить жизнь, и все. Можно провести лучевую и химиотерапию. Я направлю в институт онкологии. Прости, Верочка. Я не хотел.
— Да, в институт онкологии. Саша, мы же можем бороться? Да?
Ответа она не услышала и повторила свой вопрос, а они смотрели в ее глаза, полные слез, и понимали, что она знает правду, только принять ее не может и цепляется за соломинку, хотя и той тоже нет. Ничего нет, кроме правды, ужасной, пугающей, нет, просто страшной, потому что без вариантов.
— Мы с Юрием Ниловичем звонили в институт онкологии, они не хотят брать, — Саша запинался, но говорил.
— Лучевую терапию надо? — Вера обращалась к Юрию Ниловичу.
— Надо, но…
— Никаких но. Я сейчас позвоню.
Она действительно позвонила своей директрисе, а потом перезвонила минут через двадцать. Место в онкологии для ее мамы было. Даже скорую с носилками институтскую ей дали и двух санитаров.
Вот так Ирину перевели в Институт онкологии. Положили и начали лучевую терапию
Результаты биопсии оказались совсем неутешительными. Даже установить источник опухоли не представлялось возможным. А она росла несмотря на лучевую терапию. Вот эта в мышце росла, а узлы в печени начали уменьшаться, нет, не регрессировать, а распадаться… А еще появился кашель.
Но Вера верила, непонятно во что, верила и молилась…
Только ее молитвы никто не слышал, кроме мужа, который был рядом и помогал, как мог.
Еще надо было работать. Вера использовала оба отпуска, и даже брала за свой счет. Но деньги с неба не падают, они имеют особенность заканчиваться, причем в самый неподходящий момент. Саша, казалось, просто жил на работе и в частном центре, где получал тридцать процентов от того, что зарабатывал, зато все легально. Он терпеть не мог всю нелегальную медицину, в его понятиях главным был закон, и Веру ругал, но там другая область и другие отношения. Хотя за время отпусков и болезни мамы клиентура у нее поубавилась, и очень значимо.
Просто работать было сложно. Настроение не то, внешность не та, глаза заплаканные, с мешками и синяками. Похудела так, что все просто падало, но это не радовало, вот совсем не радовало. И в зеркало смотреть не хотелось, и жить не хотелось… Потому что зачем жить одной, без самых дорогих и близких людей. Она еще не пережила смерть бабушки, а тут мама угасает на глазах, она уже весит тридцать шесть килограмм. Выглядит как скелет, обтянутый кожей, и только опухоль выпирает на бедре.
А еще атмосфера в палате, в той самой, где лежит мама. Эта гнетущая и мрачная атмосфера ожидания конца… И разговоры — кто что не успел сделать… И уже никогда не успеет… Один день — они казались живыми и даже строили планы… А другой — все лежали отвернувшись друг от друга, лицом к стенкам, чтобы не видеть чужую боль, ведь своей за глаза хватает…
Вернувшись домой из этого земного ада, Вера была никакой и морально, и физически. Саша приходил домой, если не дежурил, вымотанный в нет. Вера подавала ему ужин, он ел и смотрел в ее пустые глаза. Что он мог ей сказать? Что все образуется? Что все будет хорошо. Так не будет, уже никогда не будет. Чем он мог поддержать ее? Того, что она хотела, он дать ей точно не мог. Он работал и старался заработать хоть что-то, потому, что не платили. Зарплату просто не платили за отсутствием денег, а кушать хотелось, а платить врачам в онкологии приходилось, потому что они тоже хотели есть, и им тоже не платили зарплату.
И так изо дня в день. Только бы мама жила…
Больные ждали Веру около смотровой, она успела сделать все процедуры и посмотреть только одну. Ее пригласили к телефону.
Вера бежала в институт онкологии. Звонок лечащего врача вывел ее из состояния равновесия. Срочно, просто сию минуту явиться пред его светлы очи. Что случилось, он объяснять не стал. Своих больных пришлось кинуть на Олега.
Вот насколько золотой человек этот Олег. Сколько раз он ее выручал и выручает. Безотказный совсем. Да и Даулет ее отпустил, просил только позвонить, сообщить, что там с мамой. Сказал, что поговорит с начальством, чтобы отпуск она не брала, что разделят ее нагрузку. Деньги-то ей ой как нужны. Он же понимает, что такое больная мать.
О чем только не думала она по дороге. Но вот, наконец, и здание института. Первым делом пошла не в палату, а к лечащему врачу.
— Игорь Дмитриевич, доброе утро. Что случилось, почему такая срочность?
— Вера Юрьевна, я выписал Ирину Вениаминовну. Забирайте.
— Почему, у нее же еще лучевая терапия.
— У нее поднялась температура. Вы понимаете, что это значит.
— Сколько?
— Под сорок. Мне не нужна смертность в отделении. Забирайте. Прямо сейчас.
Вера была просто в шоке. Мысли путались. Решение не возникало. Даже как ей одной забрать мать было не понятно. Нужна машина, Ирина не сидит после операции на позвоночнике. Значит, нужно искать скорую. И она бы попросила машину в своем институте и ей бы не отказали, но не сегодня.
Только завтра.
— Мы можем подождать до завтра, или хотя бы до после обеда. Я попробую организовать скорую институтскую.
— Нет сейчас. Вызовите такси.
— Но ей нельзя сидеть!
— Ей уже все равно, можно сидеть или нельзя, не понятно, что ли. Вызывайте мужа и забирайте.
Вера позвонила в отделение Саше. Он сказал, что у него плановая операция через полчаса и ближайшие часа два он будет занят. Но врач-онколог был непреклонен.
— Пусть переносит операцию или справляйтесь сами.
Через полчаса подъехал Саша на служебной машине больницы скорой помощи. Они забрали перепуганную и ничего непонимающую Ирину домой. Объяснять, почему ее выписали не закончив курс, предстояло одной Вере. Саша убежал к своим пациенткам.
Но объяснять не пришлось. Та все поняла.
Наркотиков не хватало.Выписывали только половину нужного количества. Саша приносил частично с работы, у Веры их не было, не пользуются наркотическими препаратами в кожвене. И еще давал препараты Юрий Нилович.
Вера переехала к матери в квартиру. Саша ночевал один дома, потому что надо было выспаться и отдохнуть. Он оперирующий гинеколог, работающий на три полные ставки. Но иногда он оставался с Ириной на ночь, чтобы Вера поспала.
Вот и сегодня он сидел рядом с ее кроватью. Они говорили, укол сделал свое дело, боль временно отступила.
— Я давно хотела тебе сказать, Саша. Ты хороший зять и муж для моей дочери тоже хороший.
— Да ладно Вам. А какой я должен быть по-другому? Я люблю Веру.
— Я говорю, что оставляю ее в надежных руках. Ты береги ее, она слабая, знаешь?
— Знаю. Я берегу.
— Почему у вас нет детей? В чем причина?
— На этот вопрос ответить не могу. Все в порядке у обоих, даже тест на совместимость делали. Но ничего, будут. Даже не думайте, обязательно будут.
— Обещаешь?
— Я?! Да! Сам заинтересован, — он улыбнулся.
— Она так много и часто болела в детстве, может повлияло? Ангина за ангиной, и где она их брала?! А потом эта история со зрением. Мне сказали, что она рожать сама не сможет…
— Кесарево сделают.
— Она и ослепнуть может, ты знаешь?
— Я все знаю, у нас нет секретов, я же говорил, что с Верой я навсегда. Я давал повод усомниться?
Она положила свою руку на его.
— Нет, не давал, Сашенька. Просто мне за нее очень страшно.
А потом она сделала вид, что уснула, он сделал вид, что поверил, только слезы все катились и катились из ее глаз…
Этот разговор должен был состояться, но Вера тянула и тянула. А потом ее вдруг прорвало.
— Мама, мы никогда с тобой не говорили. Ругались, кричали друг на друга, но не говорили. Почему?
— Не знаю, некогда было. Все дела, работа. Жизнь прошла. У меня так точно прошла. Но ты знаешь, умирать не страшно…
Вера замолчала и молча смотрела на маму. Сказанное не укладывалось в ее голове.
— Ты не понимаешь, дочка, ты просто не понимаешь, умирать действительно не страшно. А почему не говорили? Так все суета, жить было некогда. Я старалась заработать. Хотела, чтобы жили не хуже, чем другие. Хотела, чтобы у тебя было все. Пахала, как лошадь. Что я видела в жизни кроме работы? Ничего.
— Я так хотела, чтобы ты была рядом. Помню случай, я тогда во втором классе была. Во вторую смену училась. Я ложилась спать, а тебя еще не было с работы, я вставала, а ты уже ушла. Мы жили в одной квартире и не виделись с тобой целую неделю. Но в пятницу, я хорошо помню, что это была пятница. Бабушка забрала меня из школы. Мы ехали домой, я сидела у окна в тридцать втором автобусе. Автобус тронулся, и я увидела тебя… Ты бежала по улице на работу. Мне так хотелось остановить автобус, хотелось догнать тебя, обнять, прижаться… Но я не могла. Я просто смотрела в окно и плакала, а ты даже не знала, что я была рядом, за стеклом… Бабуля тоже не поняла, стала допытывать, по какому я получила четверку или того хуже. Я же не получала. Я всегда хотела, чтобы ты мной гордилась. Я училась не для себя, а для тебя. Но вы мной не гордились, вам всегда чего-то недоставало. Вот Элочка дольше занимается, вот Оленька умеет вязать и шить, вот у Ирочки такая фигурка. Все были хороши, кроме меня, а я так хотела… Я ведь хотела, чтобы вы меня любили…
— Для кого я жила?! Вера, что ж ты говоришь такое?!
— Просто времени поговорить не было, никогда не было. Главное, чтобы все было правильно, а что там в душе… А какая разница, что в душе. Главное преподнести всем счастливую оболочку. Все играют какие-то роли, все стараются выглядеть счастливыми и респектабельными. Участливо спрашивают: «Как у тебя дела?», хотя и дела твои никого не интересуют. Так, дежурный вопрос. Все становится дежурным. Звонок матери или свекрови, он так и называется — дежурный звонок, дежурная улыбка на работе, чтобы никто никогда не понял, что у тебя внутри. Да и кому есть до этого дело. Главное — выглядеть. Вот и стараешься выглядеть, овладеваешь в совершенстве этим искусством и затем, наверно, сама забываешь, кто же ты есть на самом деле. Потому что за этим выглядеть перестаешь быть самим собой.