У меня перехватывает дыхание - нет, мне же нечем дышать!.. Бластулы вырастают в сложные структуры вроде клеточных, шипы свиваются узлами, за две-три секунды передо мной проходят все правила древней топографической математики, а потом все возможные исключения из них и нарушения - меняется геометрия локальных пространств.
- Что они делают? - шепчу я.
Дали бешеный толчок эволюции, тестируют все комбинации, начиная от простейших форм, - объясняет производная от моей личности. - В свое время это упражнение широко применялось, хотя и не в столь крупных масштабах. Это было до того, как сформулировали Вывод.
- А чему они хотят научиться?
Если они найдут хотя бы один пример хода эволюции, включающий только рост и развитие без сопутствующих им конкуренции и разрушения, будет доказано, что Вывод неверен.
- Но ведь Вывод неоспорим, - говорю я. - Его невозможно опровергнуть…
Именно так Мы и постановили. Но учащиеся ошибочно полагают, что Мы не правы.
Поле творения превращается в огромный лоскут ткани: каждый анклав - узелок тонких нитей. То, что я вижу, в мое время могло бы стать делом жизни целых цивилизаций: множество направлений развития, все вероятные пути прогрессивного роста…
- Как красиво, - говорю я.
Все это бесполезно, - отвечает я-будущий; у него в голосе горечь. Тут же ему становится стыдно за подобную эмоцию.
- Боишься, как бы они не доказали, что вы неверно учили их?
Нет. Я сожалею о предстоящей им неудаче. Печально передавать грядущей юной вселенной, что какова бы ни была наша природа и пути развития, мы обречены делать ошибки и причинять боль. Но все же это истина, и от нее никуда не уйти.
- Но даже в мое время существовал выход.
Мы-общность выказывает умеренный интерес к сказанному мной. Что такого могло существовать в далеком прошлом, чего они не познали, не улучшили в миллион раз или не отвергли? Я не имею понятия, зачем они активизировали меня.
Но не умолкаю.
- С точки зрения Бога, разрушения, боль и ошибки могут являться составной частью чего-то более крупного, что для Него красиво. Мы принимаем их за зло лишь по причине ограниченности своего восприятия.
Придатки делают вежливую паузу. Я-будущий объясняет со всей возможной учтивостью:
- Мы никогда не встречались с предельными системами, именовавшимися у вас богами. Однако сами Мы весьма близки - или были весьма близки - к богам. И в этом качестве Мы слишком часто совершали ужасные ошибки и причиняли неугасающую боль. Боль не причастна к красоте.
Мне хочется на них наорать. Сбить бы с них спесь! Но вскоре я понимаю: они правы. Их предшественники ужимали галактики, сканировали историю, наращивали скорость жизни вселенной тем, что творили и создавали. Они приблизили Концевремя на миллионы лет, а теперь ждут увидеть новый мир на том краю темной пропасти.
По моим меркам люди и вправду стали подобны богам. Но не обрели справедливости. А больше никого нет. Даже когда человечество было рассеяно по всему космосу, Вывод ни разу не смогли опровергнуть. А ведь и всего-то нужен был один противоположный пример.
- А если так, зачем вы меня возродили? - спрашиваю я у себя-будущего так, что никто больше не слышит. Он отвечает:
Твои мыслительные процессы отличны от наших. Ты можешь быть судебной машиной. Можешь придумать, как нам урезонить учащихся, и помочь нам понять причины, повергшие их в ошибку. Должен существовать какой-то ускользающий от нас фактор. Ты имел тесную брачно-сексуальную связь с древней личностью одного из придатков, входящих в состав координатора Работ Концевремени. Потом в результате каких-то разногласий ваш брак распался. Разногласия имеются также и между комитетом Работ Концевремени и учителями. Это представляется очевидным…
Я опять хочу уткнуться лицом в ладони и завыть от отчаяния. Елизавета! Мы ведь не разводились… До моей записи… Я сижу у себя в придуманной серой клетушке, очертания воображаемого тела теряют четкость. Хочу, чтобы меня никто не трогал.
Меня не трогают.
ВРЕМЯ ПОДХОДИТ К KOHЦУ
Насыщенность пейзажа превышает Наши возможности по обработке данных. Мы стоим у себя на утесе, окруженные полем экспериментов - в каждом из замкнутых анклавов содержится отдельный сложный объект, и все они продолжают извиваться в метаморфозах. Некоторые неярко светятся, как ночные сборщики информации над Нашей частью Школьного мира. Мы столь же примитивны и некомпетентны, как и оживленная Нами древняя личность, погрузившаяся в шок и переживания. Наши придатки молчат. Мы ждем, что будет дальше, и не предоставят ли Нам обещанной связи с координатором Работ Конце-времени.
Древняя личность выходит из изоляции. Она присоединяется к Нашему тихому ожиданию. Надежда еще не полностью потеряна ею. Нам надежда никогда не была нужна. Когда ты подключен к Библиотеке, страх отдаляется и становится не важен; надежда, его противоположность, также делается далека и бесполезна.
Я лелею последние неясные воспоминания о Елизавете, о наших детях - Максиме и Жизель, - обрывки разговоров, черты лиц, запахи… Вновь переживаю события… Смотрю, как секунды слагаются в минуты, а месяцы в годы.
Похоже, что время снаружи идет быстрее. Границы между анклавами рушатся, и бесчисленные плоды экспериментов остаются на широкой равнине. Их развитие продолжается, а теперь они могут еще и взаимодействовать друг с другом. Опытным путем эволюция дает им способность к движению.
Учащиеся симпатичны мне, я хочу быть с ними. Как бы они ни ошибались, их идеалистическая попытка прекрасна. От нее веет юношеской наивностью. Моя ершистая молодость прошла в стране, шатавшейся от одной исторической крайности к другой; родителей, как марионеток, бросало то в надежду, то в отчаяние. Поэтому идеализм и наивность всегда не давали мне покоя.
Такой наивной идеалисткой была Елизавета, когда мы с ней встретились. Я пытался научить ее умению рассуждать, передать свой здравый смысл.
Ярко окрашенные предметы порхают над равниной, узнавая новые грани реальности: чувство пространства, самосознание. Они уже достигли высокого уровня сложности и упорядоченности, но то было в узких рамках. Теперь, если хоть один из них выработал в себе разум, он сможет исследовать других.
Сперва предметы смещаются на пару сантиметров то в одну сторону, то в другую - сверху кажется, будто равнина зашевелилась, по ней бегут волны. Потом они начинают стукаться друг о друга. Рядом с холмами одни зажимают кого-нибудь в кольцо, другие бьются с нарастающей силой. Выпускают отростки, появляются новые органы чувств, и очевидно, что предметы обладают интеллектом.
Если этим процессом управляет Елизавета, то, во что она превратилась, возможно, она по-прежнему руководствуется усвоенным миллиарды лет назад принципом: не получается - дай пинка.
Космических масштабов получился пинок, энергия сгорает с жуткой скоростью…
Да, она такая, думаю я и чувствую, как в памяти становится теплее. Но все же эта женщина развелась со мной. И похожа ли она теперь на ту Елизавету, которую я знал?
Равнина сливается в пляску цветов и оттенков. Ползут хвосты, тянутся лапы, крылья взбивают воздух. Взаимоотношения животных, взаимоотношения растений, новые экосистемы… Но в основе их эволюции лежали не простейшие существа, а уже достаточно сложные, непостижимые для меня формы. Результат каждого отдельно взятого эксперимента становится потенциальным участником новой игры. Чего надеются учащиеся - или Елизавета - добиться, раз за разом повторяя вариации на старую тему?
Разворачивающаяся внизу картина так захватывает меня, что я не сразу замечаю, как переменилось небо. Сверху льется серебро дождя. Наши головы блестят от воды. Над Нами повис перевернутый океан.
Тело резво вскакивает на все восемь ног. Я ощущаю интерес придатков к тому, что у меня в клетушке тепло, и на время перестаю воображать. С новостями лучше иметь дело непосредственно.
Почву колотят ртутные струи. Занавес дождя пересекает равнину и смыкается вокруг холмов, мешая нашему обзору. Кое-где пульсируют нити света. Придатки трещат без умолку.
Чего вы хотите ? - спрашивает чистый бесчувственный голос.
Это говорит координатор Работ Концевремени, а может, и лишь одна из граней этого могучего общества-разума. С Елизаветой у них - ничего общего. Все мои надежды оказываются тщетны.
Сдержанностью учителей после столь долгого ожидания и всех унижений можно лишь восхищаться. Я замечаю почтение, но не трепет; природа координатора Работ Концевремени, крупнейшего из обществ-разумов, не подключенных напрямую к Библиотеке, им привычна.
Мы потеряли связь с вами и Нам необходимо знать причины этого, - говорят придатки.
Ваша работа подошла к завершению.
Почему Нас не сочли достойными узнать об этом и вернуться в нашу Библиотеку?
Ваша Библиотека уничтожена. Мы решили прекратить существование всех систем, которые более не задействованы непосредственно в Работах Концевремени, в целях сбережения энергии.
Но Нас вы оставили в живых.
Ваше уничтожение потребовало бы больших затрат энергии, нежели продолжение вашей деятельности.
От его ледяного спокойствия мне становится холодно. Гибель Библиотеки означает смерь тысяч миров, полных разумных индивидуумов. Геноцид. Ошибка и разрушение.
Но я-будущий поправляет:
Это целесообразно. Мы ожидали, что рано или поздно это случится. Правда, способ выбран странный, но координатор Работ Концевремени весьма масштабен и широк в подходах.
Тем не менее придатки запрашивают полный отчет о принятом решении. Координатор удовлетворяет их просьбу. Приходит ответ:
Учителя неуместны. Преподавание Вывода сочтено бесполезным; координатор постановил…
Я слышу другой голос, едва узнаю его. Елизавета!
Все подтверждения верности Вывода служат лишь тому, что мешают нам искать альтернативные выходы. Вывод стал опухолью мысли, проявлением культурной тирании. Он блокирует нашу волю.