Проследим, однако же, как действовала эта умная и хитрая, по словам товарища прокурора, женщина при самом отравлении Н. Познанского и как она выполнила заранее составленный и обдуманный ею план для совершения преступления.
Имея полнейшую возможность отравить покойного при первом приеме лекарства и тем возбудить предположение, что отрава последовала от ошибки аптеки, смешавшей медикаменты, так как в ней приготовлялось для семейства Познанских одновременно несколько лекарств, в том числе одно с морфием, Маргарита Жюжан дает отраву в последнем, шестом приеме. Но мне возразят, что позднее отравление следует объяснить отсутствием у подсудимой морфия, который она могла похитить у Познанского лишь накануне самого отравления, вечером. Неосновательность подобного предположения обнаруживается из взаимного сопоставления следующих обстоятельств. Морфий постоянно хранился, по показанию полковника Познанского, под ключом в его спальне, и весь вечер накануне отравления свидетель безвыходно находился в этой комнате, из которой отсутствовал временно, когда, вместе с сыном, свидетелем Польшау и М. Жюжан, должен был перейти в столовую для ужина, и потом с теми же лицами возвратился в спальную обратно, где оставался до следующего дня. Далее, если подсудимая была настолько тактична и сообразила не только все свои действия, которыми обусловливалась возможность совершения преступления, но и обдумала заранее все средства к сокрытию следов этого преступления, то почему она на следующий же день, при общем недоумении о причине скоропостижной смерти Николая Познанского, сама заявляет родителям и знакомым покойного, что давала последний прием лекарства, и, наконец, почему обвиняемая не уничтожила самой склянки с лекарством, а, напротив, поставила ее в комнате покойного на таком видном месте, что склянка эта была немедленно замечена. Эта склянка послужила одним из главных доказательств того, что смерть Николая последовала от отравления морфием! Такого рода действия подсудимой, поражающие своей необдуманностью, еще ничто в сравнении с поведением Маргариты Жюжан в, квартире Познанских со дня смерти покойного до дня его погребения. Вот что передавали нам по этому поводу свидетели. Лишь только свидетель Бергер сообщил обвиняемой о смерти Н. Познанского, как она поспешила в квартиру Познанских, настолько подавленная известием, что Бергер решился сопровождать ее на извозчике. По прибытии в квартиру покойного Жюжан уже не покидает ее и проводит все дни в кругу несчастного семейства, разделяя его горе. Во время панихиды она стоит у гроба покойного и усердно молится об упокоении его души, а остальное время просиживает в той комнате, в, которой умер Николай Познанский. Как объяснить такое поведение обвиняемой, которая не страшится упреков совести, которая не бежит из дому, куда она внесла такое горе и осквернила ужасным преступлением, а, напротив, остается в нем?! Воображение человека так прихотливо, ответят мне, что некоторые и преступлением способны гордиться… Нет, господа присяжные заседатели, я наблюдал за подсудимой во время моих с ней объяснений, как защитник и судья, и по впечатлению, произведенному ею на меня, подобное предположение, по меньшей мере, неуместно. Только спокойная и чистая совесть, только безупречное прошлое, только сознание своей невиновности могут создать такую уверенность в самом себе, которая никогда не покидала Маргариту Жюжан и которая приводила в изумление всех окружающих ее, пытливо следивших за каждым ее движением, за каждым почти ударом ее пульса, чтобы обнаружить в ней убийцу.
Таковы улики, господа присяжные заседатели, которые, в связи с известным предубеждением, поставили Маргариту Жюжан в положение обвиняемой. Однако же отравление существует; нам говорит об этом экспертиза, которой мы обязаны верить. Но кто же виновник?! Ввиду этого неотвязчивого вопроса, которого сама защита не желала бы оставлять открытым, я прошу вас, господа присяжные, дозволить мне на время отвлечь ваше внимание от сидящей на скамье подсудимых Маргариты Жюжан и сосредоточить его на одном письменном документе, представленном суду отцом покойного. Заглянем в те заметки, которые оставил после себя покойный Николай Познанский; быть может, в них мы и найдем ключ к тайне, окружающей внезапную смерть бедного юноши.
Беглый, поверхностный взгляд на упомянутые заметки знакомит нас ближе с покойным, нежели все выслушанные нами свидетельские показания. В этих заметках воскресает Николай Познанский со всеми своими юношескими достоинствами и недостатками, со всеми своими высокими стремлениями и даже с каким-то болезненным, так несоответствующим его возрасту отчаянием. «Смешно, – говорит покойный, – разочарование в мои годы!». Чем больше «живешь, тем больше узнаешь, тем больше видишь, что многие мысли неосуществимы, что нет никогда и ни в чем порядка». Простой ли это набор где-то вычитанных и откуда-то заимствованных громких фраз, как заявил нам отец покойного, или же в заметке проглядывает нечто, что, видимо, угнетало молодого человека, к чему он стремился, в чем потерпел неудачу и что привело его к разочарованию в жизни? Я склоняюсь к последнему, предположению и признаю, что приведенная тирада является результатом некоторого личного психического анализа; видимо, покойный рылся в самом себе, проверял себя и вместе с тем страдал, будучи собой недоволен. Должен ли «я упрекнуть себя в чем-нибудь?», – продолжает Николай Познанский и, возбуждая подобный вопрос, отвечает: «Много бы я ответил на этот вопрос, если бы не боялся, что тетрадь попадет в руки отца или кому-нибудь другому и он узнает преждевременно тайны моей жизни с 14 лет. Много перемен, много разочарований, многие дурные качества появились во мне. Кровь моя с этого возраста приведена в движение, движение крови повело меня ко многим таким поступкам, что, при воспоминании их, холодный пот выступает у меня на лбу». Сила воли выработалась «из упрямства, спасла меня, когда я стоял на краю погибели»; я стал атеистом, наполовину либерал. Дорого бы я дал за обращение меня в христианство. Но это уже поздно и невозможно. Много таких взглядов получил я, что и врагу своему не желаю додуматься до этого; таков, например, взгляд на отношения к родителям и женщинам… Понятно, что, основываясь на этом и на предыдущем, я не могу быть доволен и настоящим».
Возбуждая затем другой вопрос: «Светло ли мне будущее?» – Николай Познанский отвечает: «Недовольный существующим порядком вещей, недовольный типами человечества, я навряд ли найду человека, подходящего под мой взгляд, и мне придется проводить жизнь одному, а тяжела жизнь в одиночестве, тяжела, когда тебя не понимают, не ценят».
Разбирая, в заключение, род деятельности, которую намерен избрать для достижения славы, Николай Познанский оканчивает заметки упоминанием о полученном им 18 марта письме от П. и затем, обращаясь к сопернику своему по ухаживанию за П., Ф. И. Ч., заканчивает дневник словами, хотя и вычеркнутыми отцом при представлении дневника судебному следователю, но восстановленными на суде, именно: «что кому-нибудь из двух, ему или Ф. И. Ч., придется переселиться в лучший мир».
Ввиду приведенных мной извлечений из заметок покойного невольно возбуждаются вопросы: какие дурные поступки и качества могли появиться в несчастном юноше с 14-летнего возраста?! На краю какой погибели стоял он, спасенный силой воли?! В чем состоял этот взгляд на родителей и женщин, усвоения которого он не пожелал бы и врагу своему?! И, наконец, что означает этот возглас, которым оканчиваются заметки покойного за несколько дней до внезапной смерти, возглас, вызванный, несомненно, крайним отчаянием, внезапно овладевшим Н. Познанским?!
К сожалению, на все эти вопросы мы не могли получить никаких ответов от лиц, допрошенных на суде и заявлявших о близких, дружеских своих отношениях к покойному. И потому, избегая совершенно произвольных комментирований, мы должны остановиться только на сообщенных покойным фактах, как на основании, еще более парализующем возможность признания виновность М: Жюжан.
Этим я оканчиваю свою защиту и, вручая вам, присяжные заседатели, судьбу подсудимой с полным и бессловным доверием, прошу лишь об одном: не забывайте, что она иностранка и что для правосудия, в его предстоящем приговоре, не существует середины, так как Маргарита Жюжан должна будет или пасть под тяжестью преследующего ее подозрения, или же выйти из залы заседания совершенно оправданной. Мне кажется, что последний исход наиболее соответствует условиям справедливости и беспристрастия в настоящем процессе, который, будучи занесен в нашу судебно-уголовную летопись и занявши место среди разного рода загадочных убийств, возмущающих душу читателя, возбудит, несомненно, одно только недоумение…
Присяжные заседатели вынесли по данному делу оправдательный вердикт.
Дело Левенштейн
Данное дело слушалось Санкт-Петербургским окружным судом 26 апреля 1882 г.
Сущность обвинения Марии Левенштейн по обвинительному заключению состояла в том, что она, придя 2 мая на квартиру Элеоноры Михневой с заранее обдуманным намерением лишить ее жизни, выстрелила в нее дважды из револьвера, однако причинила ей только легкое телесное повреждение.
Основаниями для предания суду Марии Левенштейн послужили следующие данные.
Мария Левенштейн прожила с неким Линевичем 17 лет и имела от него двенадцать детей. На восемнадцатом году совместной с Линевичем жизни последний почувствовал влечение к другой женщине – Михневой и вскоре почти порвал все отношения с Левенштейн. Отношения с Михневой стали сказываться и на отношениях Линевича к детям: он к ним охладел. Видя все это, Левенштейн предложила Линевичу расстаться с ней, оставив у нее детей, на что Линевич заявил, что этот вопрос может быть решен 2 мая.
2 мая 1881 г., будучи в очень тяжелом душевном состоянии, сильно переживая за судьбу своих детей, за семью, ее и свое будущее, Мария Левенштейн собиралась идти на службу к мужу для получения окончательного ответа об их дальнейших отношениях. Выходя из своей комнаты, она увидела через открытую дверь кабинета Линевича приоткрытую дверцу несгораемого шкафа, откуда был виден револьвер. Мрачное настроение и подавленность подсказали ей мысль о самоубийстве. Мария Левенштейн взяла с собой револьвер, решив, что при отрицательном ответе Линевича, то есть если он решит окончательно порвать с ней и не отдаст ей детей, покончить с собой. Затем она направилась на службу к Линевичу, который встретил ее неприветливо. На ее вопрос о детях он грубо ответил, что она может убираться, куда хочет, и детей она не получит. Возвращаясь от мужа, Левенштейн проходила мимо дома, в котором проживала М