Вот парочка показательных примеров. Бонн доказал, что в нервах не содержится «нервного сока». Этот сок, по мнению современников Бонна, содержал некие жизненные флюиды, управлявшие телом. Бонн отверг эту гипотезу. Пойди он чуть дальше, так мог бы стать отцом – основоположником современной неврологии, но этого не произошло.
Пример второй – Бонн был сторонником взглядов Парацельса. Он считал, что все происходящее в организме обусловлено химическими процессами, в том числе и пищеварение. Относительно пищеварения Бонн выдвинул ряд предположений, которые получили подтверждение в экспериментах. Например, он предположил, что слюна не только смачивает пищу, но и участвует в процессе переваривания пищи, или что желчь вырабатывается в печени, а не в желчном пузыре, как было принято считать в то время. Физиология важна для судебной медицины не меньше, чем анатомия, потому что без ее знания нельзя оценить степень причиненного ущерба здоровью, нельзя правильно определить время смерти и много что еще нельзя.
В XVII веке медицинские знания, разумеется, правильные медицинские знания, начали активно использоваться в интересах судебной медицины, легли в основу ряда методов и проб. Так, например, на основе того, о чем писал еще в Древнем Риме Гален, через тысячу с лишним лет была создана так называемая гидростатическая проба, которую также называют плавательной пробой. Она позволяет узнать, родился ребенок мертвым или же умер после рождения (вспомните, что об этой пробе говорилось в первой главе). Эту пробу назвали пробой Галена – Шрейера в честь Галена и Иоганна Шрейера, городского врача немецкого города Цайца. В 1681 году Шрейер применил гидростатическую пробу во время исследования трупа новорожденного младенца и составил об это заключение. Впрочем, пробу можно было назвать и пробой Галена – Раугера, поскольку впервые применил ее в 1670 году для решения вопроса о мертворожденности немецкий ученый Карл Раугер. Но Раугер был не врачом, а физиком и естествоиспытателем, и проводил пробу не официально, по поручению судебных властей, а в порядке частного научного эксперимента. Поэтому он и не вошел в историю как соавтор метода.
Надо отметить, что судебно-медицинские новшества вводились в употребление особым порядком. Если для внедрения в практику нового метода какой-нибудь операции достаточно было сделать научное сообщение, то гидростатическая проба после того, как Шрейер ее применил, рассматривалась на ученых советах трех германских университетов (в Лейпциге, Франкфурте-на-Одере и Виттенберге), прежде чем была рекомендована к использованию в 1684 году. Три года ушло на обсуждение, вот какой неторопливой была научная жизнь в то время, никакого сравнения с нашим стремительным веком.
Кстати говоря, Иоганн Шрейер при помощи гидростатической пробы спас жизнь молодой женщины, которая обвинялась в убийстве ее внебрачного ребенка, а за это полагалась смертная казнь. Но Шрейер доказал, что ребенок родился мертвым. Остается только пожалеть о том, что эта полезная проба не была внедрена в практику несколькими столетиями ранее. Вот наглядный пример того, что мало обладать знанием, нужно уметь им пользоваться. Пример этот можно развить, вспомнив о плавательной желудочно-кишечной пробе, помогающей определить наличие воздуха в желудке и кишках мертвого ребенка. Суть та же, что и при пробе Галлена – Шрейера – одновременно с началом дыхательных движений происходит заглатывание воздуха и проникновение его в пищеварительный тракт младенца. Если в желудке и кишках имеется воздух, то они всплывают в воде, если нет, то тонут. Эта проба называется «пробой Бреслау» по фамилии предложившего ее врача. Догадаться проверять на наличие воздуха желудок и кишечник можно было одновременно с началом использования легочной пробы, но это случилось на два столетия позже – лишь в 1865 году.
Обратите внимание на одно интересное обстоятельство. Образно говоря, родилась европейская судебная медицина во Франции, но вырастили ее в немцы. Почему так произошло? Почему французы, за исключением Николя де Бланьи, не развивали судебно-медицинского наследия, оставленного Амбруазом Паре?
Но при этом французы проявили себя в других медицинских науках. Можно хотя бы вспомнить Шарля де Лорма, который, как и Бланьи, служил при дворе Людовика Четырнадцатого, только не хирургом, а врачом. Бланьи придумал знаменитый костюм чумного доктора, состоявший из длинного плаща, доходившего до пят, брюк, перчаток и шляпы с широкими полями. Костюм шился из вощеной кожи, которую легко и удобно было мыть, впрочем, вместо кожи можно было использовать более дешевую холстину, пропитанную воском. К костюму прилагалась «птичья» маска с длинным, загнутым вниз клювом, который представлял собой примитивный респиратор. В клюв вставлялись мешочки, набитые ароматическими травами. Считалось, что благородные запахи уничтожают некие чумные миазмы, посредством которых якобы передавалось это ужасное заболевание. Надо сказать, что чумной палочке (так называется бактерия, вызывающая чуму) все эти ароматы были «до лампочки», но тем не менее клюв приносил большую пользу – он ослаблял смрад, исходивший от разлагавшихся трупов, которые во время чумных эпидемий лежали повсюду. Да, разумеется, современный противочумный костюм не идет ни в какое сравнение с изобретением Лорма, но для XVII века это изобретение было очень полезным. Как говорится – лучше хоть что-то, чем совсем ничего.
Или давайте вспомним другого французского врача – Рене Лаэннека, который в начале XIX века изобрел такой полезный метод обследования пациентов, как аускультация, или выслушивание, а заодно изобрел и специальный инструмент для этого дела под названием стетоскоп.
История изобретения стетоскопа немного анекдотична. Однажды Лаэннека пригласили к молодой светской даме, у которой были нелады с сердцем. Лаэннек постеснялся напрямую прикладывать ухо к ее груди, как обычно у него было принято, и свернул из бумажного листа трубку для выслушивания. И что же? Оказалось, что через бумажную трубку сердечные шумы слышны лучше, чем при непосредственном контакте уха с телом! Дело в физическом явлении, которое называется резонансом – стенки стетоскопа усиливают выслушиваемые звуки.
При желании можно вспомнить еще не меньше дюжины французских врачей, которые развивали медицинскую науку по различным направлениям в XVII и XVIII веках. Но развитие судебной медицины остановилось на Николя де Бланьи, да и он, честно говоря, никаких переворотов в этой науке не совершал, а просто немного дополнил то, о чем писал Амбруаз Паре.
Так в чем же причина?
Уточнение – законодательного «угнетения» судебной медицины во Франции не было. Французское законодательство давало судебной медицине тот же статус, которым эта наука обладала и в Священной Римской империи германской нации. Привлечение врачей в качестве судебных экспертов было закреплено в ряде французских законов.
Подсказка – обратите внимание на название науки, историю которой мы изучаем.
Какая у нас медицина? Су-деб-на-я! Развитие судебной медицины напрямую связано с состоянием судебной системы. Во Франции в XVI веке начался регресс судебной системы. Суды стали коррумпированными, судебные процессы – формальными. Исход определялся не доказательствами, а размерами взяток, которые получали судьи и эксперты. О каком развитии науки можно говорить в подобной ситуации? Разумеется, ни о каком. Французская судебная медицина начала развиваться только в ХIХ веке, и надо сказать, что темпы этого развития вплоть до настоящего времени оставляют желать лучшего. Да и само положение судебной медицины во Франции довольно удручающее.
Очень важное значение имеет трактат профессора Готфрида Велша «Обоснованное суждение о смертельных ранах» («Rationale vulnerum lethalium judicium»), опубликованный в Лейпциге в 1660 году. Важность его заключается в том, что автор призывает проводить вскрытия тела при всех случаях скоропостижной смерти, даже при отсутствии видимых внешних признаков насилия или отравления. «Сделай вскрытие и только потом говори, что смерть наступила от естественных причин», – пишет Велш. Кроме этого, Велш настаивал на том, чтобы судебные вскрытия проводились опытными врачами, сочетающими хорошее знание медицины со столь же хорошим знанием права. Только такие специалисты, по мнению Велша, могут решать сложные вопросы, касающиеся установления причины смерти, и обосновывать свои заключения в суде. Велш не говорил прямо о выделении судебно-медицинской экспертизы в отдельную специальность, но такой вывод напрашивается сам по себе. Подобно многим ученым, упомянутым в этой и следующих главах, Велш был не только профессором университета, но и городским врачом. Ученый-врач, хорошо разбирающийся в вопросах судебной экспертизы, просто не мог не занять эту должность, не имел шансов.
В «Обоснованном суждении» впервые в истории судебной медицины вводятся фундаментальные критерии оценки смертельных ран и отравлений. Приводить их здесь нет смысла, поскольку смысл будет понятен только врачам. Достаточно упомянуть о том, что наличие четких критериев имеет основополагающее значение для любой науки, для любой экспертизы. В судебной практике есть неформальное понятие «видеть ушами». Подразумевается, что правильное заключение эксперта должно быть составлено таким образом, чтобы, слушая его, судья или кто-то другой «видел» то, о чем идет речь. Разумеется, что для этого нужны критерии.
В 1690 году в том же Лейпциге был издан трактат университетского профессора Пауля Аммана «Практика смертельных ранений» («Praxis Vulnerum Lethalium ex Decadibus Historiarum Rariorum, ut Plurimum Traumaticarum cum Cribationibus Singularibus Adornata»), в котором подробно анализировались телесные повреждения, приводящие к смерти. Это было очень полезное руководство по судебной травматологии, основанное на практическом материале, можно сказать – настольная книга.
Любому специалисту, насколько знающим и компетентным он бы ни был, нужно иметь под рукой руководства и справочники. Постоянно же требуется что-то уточнить или освежить в памяти,