Мэнсфилд-стрит, Мэрилебон, Лондон.
16 июня 2011 года. 16.00
– Доброе утро, дорогой Кайл, – Макс, должно быть, прилип к дверному глазку, потому что, стоило Кайлу прикоснуться к кнопке звонка, он тут же распахнул дверь и предстал перед режиссером во всей красе: алый бархатный халат, строгие брюки, белая рубашка с галстуком и рубиновыми запонками.
Макс провел Кайла в длинный холл. Старомодная роскошь стен, обитых безукоризненно чистым кремовым шелком, пугала: так изображали прихожую рая в голливудских фильмах пятидесятых годов. В воздухе стоял запах роз и полироли: эксклюзивный коктейль, разлитый в другую эпоху. Длинные стеклянные панели, вделанные в потолок, давали интенсивный, почти флуоресцентный свет, в котором тяжелые ботинки Кайла выглядели крайне неуместно на фоне сверкающего бело-голубого мраморного пола. Время от времени попадались темные статуэтки и каменные фигурки на белых подставках. Что-то древнеперсидское. И огромное зеркало в позолоченной раме, отразившее каждую пору и морщинку на его помятом лице.
– Симпатичная квартира.
– Спасибо.
Кайл бежал на Мэнсфилд-стрит от самой станции метро «Риджент-стрит» и остановился, только когда увидел здание, где обитал Макс. Холл, в котором он ждал, когда его впустят внутрь, был раз в шесть больше его собственной квартиры, а коричневый ковер, густотой напоминавший медвежью шкуру, простирался от одной мраморной стены до другой. Швейцар в серебряной ливрее позвонил Максу на домашний телефон, чтобы доложить о госте. Кайлу пришлось записать свое имя в журнал в кожаной обложке размером примерно с альбом для марок, пока его не проводили к стальным дверям лифта, отполированным, как зеркало.
Едва открыв дверь, Макс принялся сообщать новости:
– Гавриила перевезут в Англию через пару дней и поместят в больницу. Операция прошла успешно, но он страдает от инфекции.
Кайл вздрогнул и пообещал себе навестить Гавриила, хотя эта идея его совершенно не радовала. Кайла донимало слабое чувство вины из-за происшедшего: он слишком увлекся съемкой и злился на старика и поэтому не стал за ним следить. А еще он хотел спросить Гавриила о том, что там говорил врач о птицах и собаках, и от этого чувство вины только усиливалось. Сцена со стариком на больничной койке после встречи с одним из капканов сестры Катерины была бы ненормальной, безвкусной и абсолютно недопустимой, но все же упускать такой материал не стоило. Вот только Кайл все не мог забыть костлявую руку на стене ванной, он не говорил о ней Дэну до самого рассвета, и с первыми лучами солнца она почти исчезла, выцвела. Они засняли, что осталось, и убежали. Дэн хранил тревожное молчание всю обратную дорогу. И это было плохо. Он должен остаться в деле.
Макс позвонил в нормандский отель чуть свет – ему не терпелось увидеть отснятый материал. Его отношение к случившемуся со Сьюзан и Гавриилом неприятно поразило Кайла – не столько своим легкомыслием, сколько тем, что оно стояло явно на втором месте после съемки.
Соломон согласился обсудить ситуацию только после того, как увидит материал с фермы. У Кайла была с собой пленка, которую он собирался отдать Маусу после встречи: тот собирался работать всю ночь.
– Надо было взять с собой солнечные очки, – сказал Кайл и проследовал за Максом, обутым в лоферы из бычьей кожи, дальше в пентхаус. В этой квартире совершенно не было теней. Яркий белый свет заливал каждый угол, и Кайлу казалось, что даже его тело просвечивает насквозь, – впрочем, из-за этого он странным образом расслабился. Лампы и светильники горели во всех роскошных комнатах, мимо которых они шли.
– Простите?
– Свет, Макс.
– Ах да. Ярковато, если вы к такому не привычны. Но свет, мой мальчик, так же важен для жизни, как вода. Он очищает душу. Открывает сердце. Прочищает мозги. Чувствуешь себя счастливым, правда.
– А по мне, тут как в метро. Вы весь день свет жжете?
Макс кивнул и провел его в комнату – то ли кабинет, то ли домашнюю студию: кожаные кресла перед цифровым экраном.
– Я страдал из-за сезонных расстройств. Депрессия, знаете ли. Это продолжалось много лет, пока я не открыл для себя свет полного спектра. Он изменил мою жизнь. Световые коробы стоят в каждой комнате. На заказ делали. Потолочные светильники имитируют лучи рассветного солнца. Четыре тысячи свечей днем, десять тысяч – ночью и зимой. И еще настольные лампы.
Макс кивнул в сторону залитого солнцем окна:
– Отличная погода же.
Макс посмотрел на Кайла с такой серьезностью, что тому стало неудобно: как будто поспорил со случайным чуваком в пабе, фанатично верящим в полную ерунду.
– Я не искушаю судьбу, Кайл. Я хочу, чтобы моя жизнь была залита светом. Вот поэтому мое скромное убежище таково.
– Понятно. – Если бы тут был Дэн, он бы устроил истерику.
– Вы знаете, что у нашей компании есть определенные интересы в области исследования сезонных аффективных расстройств? В основном, за границей. Но и здесь это приобретает популярность. Мир просыпается для нового света. Могу дать вам несколько ламп домой.
– Нет, спасибо. Люблю полумрак.
– Я настаиваю. Вечером вам доставят пару настольных ламп. Торшер. Может быть, световые коробы для ванной и кухни, для этих жутких лондонских вечеров. И Дэну тоже.
– Правда не стоит…
– Чепуха. Пусть это будет подарок за тяжелую работу. Работа должна быть оценена по достоинству, мой друг. Вы уже довольно глубоко проникли в тайну Последнего Собора. Попробуйте лампы прямо сегодня. Вы сразу заметите разницу, – Макс втянул воздух и задрал подбородок, как будто пришел к какому-то решению, отогнав лишние мысли, и ему стало легче.
– Спасибо.
– Пустое. Я могу просить вас об одном одолжении?
– Да.
– Пожалуйста, больше не называйте меня идиотом.
– Это было очень грубо с моей стороны.
– О, я тоже совсем забыл о хороших манерах. Может быть, кофе? Перекусить? Или поужинаете потом?
Кайл так спешил к Максу, что не ел ничего с самого парома. И больше не спал после той ночи. Иногда он зевал прямо посреди слова.
– Я бы съел что-нибудь. Встал очень рано.
Макс подошел к двери и крикнул:
– Айрис!
– Сэр? – донеслось откуда-то издали.
– Кофе на двоих. Пирожные.
После глуховатого «Да, сэр» Макс вернулся к Кайлу.
– Отличная техника, Макс.
– Да. Я часто смотрю тут срочные заказы и монтажные сборки. Работа не ждет.
Письменный стол выглядел так, как будто на его кожаную столешницу когда-то клал карты Африки сам Сесиль Родс [7]. Макс устроился в одном из двух кожаных кресел, едва не утонув в нем. Над ними нависал плазменный экран диагональю минимум дюймов пятьдесят. Кайл сел в соседнее кресло и полез в сумку за шестью флешками с материалом из Нормандии.
Айрис оказалась маленькой круглой ирландкой с седыми волосами на голове и подбородке. Она внесла кофейник и стеклянное блюдо. Пышный фруктовый кекс с бумажной оборкой казался слишком красивым, чтобы резать его серебряным ножом, который принесла женщина вместе с двумя тарелками, тонкими, как морские раковины, маленькими серебряными вилочками и красными льняными салфетками в серебряных кольцах с монограммой.
– Отличный кекс, – сказал Кайл с набитым ртом.
Айрис ушла, слегка шаркая ногами в тапочках, и закрыла за собой звуконепроницаемую дверь.
Макс смотрел на флешки, и его тонкие губы кривились, как будто от отвращения. К кексу он даже не прикоснулся. Кайл жевал уже третий кусок – нервничал он так, что жрал как в последний раз.
– Это все?
– Да. Маус сегодня сделает монтаж.
– Загрузите все на сайт, как только будет готово. А где Дэн?
– На другой работе.
– Хорошо.
– Я увижусь с ним завтра и обсужу американские съемки.
Макс, казалось, не слушал. Он смотрел на флешки, как будто это были пробирки с культурой бубонной чумы.
– Макс? Макс?!
– Да?
– Как умерла Сьюзан Уайт?
Соломон закрыл глаза:
– Инсульт, – снова открыл, – дома. В мансарде, в Брайтоне. Ее дочь не дождалась ее в Борнмуте и не дозвонилась. Это случилось вчера. Она приехала и нашла мать. Та лежала в куче подушек. Все еще живая. Умерла позже, в больнице, не сказав ни слова. Я звонил днем, чтобы обсудить интервью. Трубку взяла ее дочь, она-то мне и сообщила.
– Вы дружили?
– Недолго. Но недавно снова нашли друг друга.
– Грустно. И странно.
Макс посмотрел на Кайла так, как будто опасался, что тот все поймет.
– Эти флешки… – Кайл не знал, как начать и как объяснить, что там записано, – как и со съемками из Холланд-парк… тут что-то не так.
Макс бесшумно повернулся на кресле. Тронул наманикюренной ручкой слегка дрожащее запястье Кайла. Кожа у него была мягкая, как у младенца, и пахла дорогим кремом для рук:
– Это нелегко для нас всех, Кайл. Гавриил, бедный Гавриил… – Соломон снова закрыл глаза и покачал головой, – вечером я еду в Брайтон. Завтра хоронят Сьюзан.
– Это ужасно. Меня это по-настоящему потрясло, Макс. И Дэна.
– У вас чувствительная и нежная душа, Кайл. Я понял это при первой же встрече, – Макс смотрел Кайлу в глаза, пытаясь понимающе наморщить лоб, – вы увлечены своим делом. Вы художник. Убежденный. Я смотрел ваши прошлые фильмы. Поэтому для этих съемок я выбрал вас. Нашу работу нельзя, просто нельзя бросить из-за этих кошмарных ударов судьбы. Несчастных случаев. Мы этого не позволим. Работа выше нас самих, мы лишь интерпретаторы.
– Но…
Макс покачал тщательно причесанной головой:
– Мой дорогой Кайл. Мы раскапываем ужасные и болезненные тайны. Мы тревожим то, что так долго было погребено. Мы расследуем самые жуткие преступления против людей. Заключение, лишение свободы, манипуляция, контроль, жестокость, убийство. Но мы должны оставаться мужественными, как бы это нас ни пугало. Мы должны стойко вынести все, что увидим и услышим. Мы должны быть начеку, Кайл. Всегда. Именно поэтому я настаиваю на лампах. Мы должны постоянно напоминать себе, что мы на стороне света.