ь румянец смуглых щек.
Афанасий Афанасьевич не сразу заметил эту перемену в своей питомице, как это всегда бывает относительно тех, кого мы видим ежедневно.
Но раз заметивши, он вдруг почувствовал в своем сердце нечто совсем иное, чем то, что называется отцовскою любовью.
Первое время это только ужаснуло его. Он — старик, загубит молодую жизнь. Разве Аленушка может любить его иною любовью, как только любовью дочери? На этот вопрос он с болью сердца отвечал сам себе отрицательно.
Он стал отдаляться от девушки. Последняя, видимо, заметила это и удвоила свои ласки, думая, что чем-нибудь огорчила дорогого дядю.
Эти ласки ножами резали бедное сердце Горбачева.
Он начал входить сам с собою в некоторое соглашение. Да какой он еще старик! Ему всего сорок седьмой год. Он свеж и здоров, ни на голове, ни в бороде еще нет ни одного седого волоса. Чем я не муж Аленушке?
Наконец он решился высказать Агафье свою затаенную мысль.
— Да неужели, родимый, и впрямь осчастливить Аленушку захотел? — радостно воскликнула последняя.
Горбачев понял, что нашел в Агафье союзницу.
— Осчастливить! — улыбнулся он. — Да сочтет ли она это за счастье? Тоже неволя идти за старого.
— За старого? — даже всплеснула руками Агафья. — Это ты-то, батюшка, старый!.. Не греши, родимый, десять молодых за пояс заткнешь… вот ты какой старый. Да уж и любит она тебя, как отца родного…
— То-то, же как отца… — грустно молвил Афанасий Афанасьевич.
Агафья спохватилась.
— И как мужа полюбит… как Бог свят полюбит… Да дозволь я ее поспрошаю…
— Поспрошай…
Агафья Тихоновна «поспрошала», и сватовство ее оказалось вполне удачным.
Это было в декабре 1549 года, а в январе 1550 состоялась свадьба Аленушки с ее приемным отцом Афанасием Горбачевым, свадьба, наделавшая, как мы уже заметили, переполох среди новгородских кумушек.
— Связался черт с младенцем… — судили и рядили они. — Цыганское отродье узаконил… девчонку… Уж рубил бы дерево по себе, взял бы вдовицу какую честную… а то на-поди, с приемной дочерью обвенчался. Басурман, уж подлинно басурман… Не даст ему Бог счастья!..
В силу роковой случайности, последнее предсказание злобных женских языков оправдалось на деле.
VБез матери
Слишком полно, но, увы, и слишком коротко было счастье новобрачных.
Прошел год с небольшим этой жизни, полной того нежащего и тело и душу семейного покоя, жизни, которая редко выпадает для супружеских пар и того, более чем на три столетия отдаленного от нас времени, и с которой уже почти совершенно незнакомы современные супружеские пары.
Этот покой дается лишь чистой, освященной церковью взаимной любовью, прямой и открытой, без трепета тайны, без страха огласки и людского суда — это тот покой, который так образно, так кратко и вместе так красноречиво выражен апостольскими правилами: «Жены, повинуйтесь мужьям своим», и «Мужья, любите своих жен, как собственное тело, так как никто не возненавидит свое тело, но питает и греет его».
Только под солнцем согревающей любви мужа может возрасти тот пышный, редкий и роскошный цветок, который называется любящей и покорной женою.
Такою именно женою и стала Елена Афанасьевна, вышедши замуж за своего приемного отца Афанасия Афанасьевича Горбачева.
Но, повторяем, не долго владел счастливый муж таким сокровищем. Она предупредила правду слов какого-то старинного, давно забытого поэта:
«Прекрасное все гибнет в дивном цвете,
Нет ничего прекрасного на свете!»
Елена Афанасьевна действительно погибла «в дивном цвете».
С открывшегося горизонта счастья Горбачева вдруг раздался грозный громовой удар именно тогда, когда на этом горизонте, казалось, не могло зародиться ни одного облачка, а напротив, сияла заря чудной надежды.
Он готовился быть отцом.
Эта надежда осуществилась, но вместе с криком ребенка — девочки, криком, возвестившим о новой зажегшейся жизни, раздался болезненный, стонущий вздох матери — вестник жизни угасшей.
Это был последний вздох. Елены Афанасьевны Горбачевой не стало.
У постели умершей матери и колыбели новорожденного младенца рыдал неутешный вдовец.
Казалось, укор небесам готов был сорваться с его уст среди этих рыданий, так неожиданно, так, казалось, безжалостно было разбито его счастье, была разбита его жизнь. Как контраст, в эту горькую минуту почти нечеловеческой скорби припомнился Афанасию Афанасьевичу еще тот недавний вечер, всего несколько месяцев тому назад, когда он, вернувшись из лабаза домой и оставшись наедине с своей ненаглядной Аленушкой, той самой Аленушкой, которая теперь бездыханным трупом лежит перед ним, а тогда сияла красотой, здоровьем и счастьем.
Как живо помнит он это, как вишня, раскрасневшееся прекрасное лицо, эти полузакрытые длинными ресницами жгучие глаза, с блестящей на них радостной слезой, и эти коралловые губки, прошептавшие ему отрадные, теперь ставшие роковыми слова о своем материнстве.
Он помнит, как сильно забилось тогда его сердце, как нежно прижал он к своей груди трепещущую, сконфуженную признанием жену.
Мелькают в его памяти незабвенные дни ожидания этого самого существа, спящего сном невинности в колыбели, которому суждено было своею жизнью отнять жизнь матери, разговоры, мечты, и снова чуть было слова упрека судьбе не сорвались с языка Горбачева, и чуть не окинул он взглядом ненависти и вражды это маленькое, красненькое, сморщенное существо, причинившее ему такое великое горе.
Но взгляд упал на колыбель и как бы чудом изменился, — это был взгляд отца.
Что-то теплое и сладостное зашевелилось в душе Афанасия Афанасьевича, и он в тихой горячей молитве опустился перед божницей.
В ней и в проснувшемся отцовском чувстве нашел он силу перенести страшную утрату.
Укор небесам замер на его устах и заменился словами полной покорности Провидению.
С пышностью, соответствующей любви и богатству мужа, совершены были похороны так безвременно покинувшей этот мир юдоли и слез жены.
На кладбище одного из богатых монастырей новгородских до сих пор есть близ церкви вросшая уже в землю и покрытая мхом каменная плита, с надписью о почивающей под ней возлюбленной жене новгородского купца Елене Афанасьевне Горбачевой. Надпись еще уцелела, но находившийся над ней текст из Священного Писания стерла всесокрушающая рука времени.
В несколько дней после смерти жены Горбачев так страшно изменился, что знакомые с трудом узнавали его. Из бодрого, крепкого мужчины он обратился вдруг в какого-то расслабленного старика, с помутившимся взглядом и поседевшими волосами.
В течение нескольких месяцев он почти не занимался делами и ни с кем не разговаривал.
Но время взяло свое. Острая боль пораженного сердца притупилась.
Первая улыбка трехмесячной Аленушки, — девочку окрестили в честь матери Еленой, — вызвала улыбку и на исхудалое лицо несчастного Афанасия Афанасьевича.
С этого дня он заметно оживился и стал поправляться физически; сознательность ребенка породила гордое сознание отца, что он не одинок, что у него есть для кого жить, для кого трудиться.
Время шло, Аленушка подрастала на руках у Агафьи Тихоновой.
Добрая женщина, горько оплакивавшая свою первую питомицу Аленушку, перенесла, подобно отцу, всю свою горячую, почти материнскую любовь к умершей матери на полуосиротевшую дочь. Она берегла ее пуще глазу и, казалось, жила и дышала только ею.
И для Горбачева настали сравнительно красные дни. Первый лепет ребенка чудной гармонией врывался в его душу и как бы лил в его тело живительный бальзам. Первые слабые шаги дочери укрепили, казалось, совершенно силы отца для дальнейшего жизненного пути.
Таков неисповедимый закон природы, такова благая воля Господня, дающая маленьким, слабым существам великую силу врачевать скорбные раны взрослых и сильных.
Аленушке шел уже седьмой год, когда отец первый раз повел ее на могилу матери.
До тех пор она ходила туда с Агафьей, которая скорее голосом сердца, нежели языка, сумела внушить ребенку любовь к покойной матери и благоговение перед ее памятью.
Афанасий Афанасьевич еженедельно посещал могилу своей жены, любил быть там в полном одиночестве; даже присутствие дочери, казалось ему, нарушило бы ту душевную гармонию молитвы об упокоении души дорогой для него женщины в селениях праведных.
Он и не догадывался, что под влиянием Агафьи Тихоновой в сердце его дочери уже давно и глубоко укрепилось чувство любви к покойной и что он на могиле последней может смешать свои земные слезы мужа с чистыми слезами любящей дочери.
В одно из воскресений, после обедни в том самом монастыре, где была похоронена Елена Афанасьевна и куда неукоснительно ездил Афанасий Афанасьевич и Агафья с Аленушкой, последняя, видя, что отец направляется из церкви не к ожидавшему их за оградой экипажу, куда ведет ее няня, вдруг стремительно схватила его за рукав и тоном мольбы сказала:
— К маме!
Горбачев остановился в недоумении.
— К маме… ты хочешь к маме?.. — переспросил он дрожащим от внутреннего волнения голосом.
— Хочу к маме… — прошептала девочка.
— Пойдем… милая дочка… пойдем… веди меня к маме… — взял он Аленушку за руку.
Последняя твердой, уверенной поступью пошла по направлению к кладбищу, крепко держа за руку своего отца.
Агафья Тихонова с немым восторгом и со слезами радости на глазах созерцала удалявшуюся от нее парочку и, когда они скрылись на повороте дорожки за палисадниками, возвела очи к безоблачному июльскому небу, на котором, как бы сочувствуя ее радости, весело играло полуденное солнышко.
Аленушка привела Афанасия Афанасьевича прямо к надгробной плите своей матери и, оставив его руку, набожно опустилась на колени. Отец пал ниц рядом с дочерью.
Горячая была его молитва. Окончив ее, он взглянул на Аленушку и из глаз его ручьями брызнули слезы, это были слезы восторженного обожания, появившегося в его сердце к молящейся дочери.