– Да, но что ты скажешь дома? Что Шилкин убит при попытке к бегству? – продолжал спорить Дубко.
– Почему нет? Хорошая идея, – Богданов одобрительно похлопал Дубко по плечу. – Так мы и скажем, тем более эта версия вполне может стать реальностью. Везти Шилкина в аэропорт связанным мы не можем, а без веревок на руках и ногах он может выкинуть все, что угодно.
– О чем вы спорите? Шилкин – потенциальная угроза для нас и для нашей страны до тех пор, пока жив. Так зачем обременять страну таким наследием? – вступил в разговор Казанец. – Да его кокнуть мало за все, что он выкинул. Актер он, конечно, отменный. Как с Авадом нас провел! Ведь он с самого начала знал, что шпион – не Авад, а какую сцену разыграл. Я сидел там, в Айн-Зара, и думал, как это Шилкину удалось так быстро расколоть Авада, да еще чтобы тот не произнес ни звука. А он никого и не колол. Посидел в сарае, провел разъяснительную беседу с подопечным и отнес его обратно в дом. Потому и подробностями с нами не поделился, что никаких подробностей-то и не было.
Сам Шилкин высказал свое мнение относительно его участи только к шести утра следующего дня, когда группа Богданова вернулась из Монружа, освободившись от четырех пленников. Поняв, что остался единственной преградой между группой и их возвращением домой, он реально ощутил, что при таком раскладе преданные своему командиру бойцы могут согласиться на его предложение и действительно избавятся от ненужного балласта и лишней опасности. Он потребовал к себе подполковника Богданова, заявив, что будет говорить с ним только наедине.
– Решил напоследок навешать мне на уши новой лапши? – устроившись на стуле возле кровати, проговорил Богданов.
– Нет, я хочу договориться, – ответил Шилкин.
– С предателями Родины я не договариваюсь, – бросил Богданов.
– Я не прошу отпустить меня – только сохранить жизнь, – Шилкин смотрел прямо в глаза Богданову, и было видно, что этот разговор он прокрутил в голове не один раз. – Я понимаю, что ты меня не отпустишь, так зачем попусту воздух колыхать? Отвези меня в Москву, это ведь то, чего от тебя требует начальство.
– Подслушиваешь разговоры?
– Да брось, я прекрасно понял, для чего вы их вели. – Были бы у Шилкина руки не связаны, он бы махнул рукой, выражая свое отношение к инсценированным разговорам членов группы. – Быть может, я и не спец в организации шпионских и контрразведывательных операций, но кое-что про методы нашей конторы знаю.
– И это еще один повод, чтобы оставить тебя здесь, – заметил Богданов, который знал то, чего не знал Шилкин: все разговоры велись не для того, чтобы убедить полковника в намерении его убрать, а чтобы подвести к этому разговору.
– Возможно, и так, только для игр времени не осталось. Ваш самолет уходит через три часа, следовательно, решить вопрос со мной нужно как можно скорее. Так вот, мое предложение такое: я обязуюсь вести себя паинькой во время перелета в Москву, а там вы сдаете меня Комитету.
– Чего ты хочешь в обмен на примерное поведение? – Богданов сразу догадался, что у предложения должно быть продолжение.
– Прежде чем сдать меня, сделай один звонок.
– Мортину?
– Нет, Цецилии Мироновне Фейнберг.
– Ты шутишь! Да за такой звонок я сам окажусь на скамье. – Богданов был удивлен. Имя известного советского психиатра Цецилии Фейнберг, бывшего директора Института судебной психиатрии имени Сербского, не слышал только глухой. – Хочешь, чтобы тебя признали невменяемым и вместо смертной казни отправили в психиатрическую лечебницу?
Богданов намекал на шестьдесят четвертую статью, которая гласила, что за измену Родине грозит срок от десяти до пятнадцати лет с конфискацией или смертная казнь. Однако в случае, если лицо, обвиненное по уголовной или политической статье, будет признано невменяемым, по закону к нему применялись принудительные меры медицинского характера, а это – помещение в психиатрическую лечебницу на пожизненное содержание. Но Шилкин снова удивил Богданова.
– Наоборот, хочу быть уверен, что меня не запишут в умалишенные и не упекут в психушку, – заявил он. – Цецилия Мироновна кое-чем мне обязана, она должна помочь.
Словам Шилкина Богданов не особо поверил, но сделал вид, что обдумывает его предложение. После паузы он заявил:
– Хорошо, я позвоню, но действовать мы будем по моему плану. Здесь, – Богданов вынул из кармана свернутый вчетверо лист бумаги, – капсула с сильнодействующим ядом. Оболочка капсулы в желудочном соке растворяется в течение шести часов. Если не принять противоядие, наступает отравление, а затем мучительная смерть. Гораздо мучительнее, чем долгие годы заточения в психиатрической лечебнице.
– К чему ты клонишь? – не выдержал Шилкин. – Зачем мне все это знать?
Богданов резко наклонился над Шилкиным и насильно затолкал ему в горло капсулу. Какое-то время Шилкин пытался сопротивляться, не желая глотать капсулу, но расклад был не в его пользу. Капсула прошла через гортань в пищевод, и Богданов отпустил Шилкина.
– Зачем ты это сделал? – закричал Шилкин. – Зачем?
– Противоядие есть в Москве, – спокойно ответил Богданов. – Если в аэропорту все пройдет спокойно, мы легко успеем прилететь в Москву до того, как начнется действие препарата. Там тебе дадут противоядие. Тебя, конечно, все равно вывернет наизнанку, но ты точно останешься жить. И если все пройдет так, как я планирую, обещаю, я позвоню доктору Фейнберг и передам ей твою просьбу.
Спустя два часа они уже были в аэропорту и проходили положенные проверки. Шилкин вел себя примерно и даже пытался шутить. В самолет сели без приключений. Стюардесса объявила о взлете, лайнер плавно оторвался от земли. Всю дорогу Шилкин сидел как на иголках, каждые две минуты вскидывая руку с часами, отсчитывая, сколько времени у него осталось. Богданов невозмутимо читал французскую газету, нисколько не беспокоясь о том, что действие капсулы начнется раньше времени. Он один знал, что никакого яда в капсуле нет, это ообычное касторовое масло. Единственный ущерб, который он своими действиями мог нанести изменнику Родины, – это ослабить работу его кишечника.
В аэропорту Шереметьево их встречала целая бригада сотрудников Комитета государственной безопасности во главе с полковником Старцевым. Группу Богданова провели через все терминалы, игнорируя стандартные процедуры. Полковника Шилкина тут же усадили в спецмашину и увезли.
Богданов подошел к полковнику Старцеву.
– Товарищ полковник, группа специального назначения «Дон» операцию выполнила, – отчеканил он. – Объект довели до аэропорта, где он сел на самолет до Лондона. Дальнейшие его передвижения нам неизвестны. Остальных, как и было оговорено, оставили в уединенном месте. В аэропорту до самой посадки означенные лица не появились.
– Да погоди ты частить, – махнул рукой Старцев. – И хватит стоять навытяжку! Скажи лучше, как вам удалось убедить Шилкина добровольно прилететь в Москву?
– Смекалка разведчика, – впервые с начала встречи подполковник Богданов улыбнулся. – Иной раз и касторовое масло творит чудеса.
Он вкратце доложил полковнику о мерах, которые предпринял для того, чтобы доставить полковника в Москву, за что получил особую благодарность от имени Первого главного управления в лице генерал-лейтенанта Мортина.
– Он больше всех переживал, что вам не удастся доставить Шилкина в Москву, а ведь от его показаний зависит судьба многих в Управлении, – полковник невесело улыбнулся. – Да, устроил нам Шилкин головную боль. Не одну неделю разгребать придется, да еще потом терпеть разного рода проверки. Он ведь, паскудник, все наше ведомство под удар поставил.
– Шилкин перед тем, как я скормил ему капсулу, просил кое о чем, – Богданов решил не откладывать сложный разговор. – Просил выполнить одну просьбу.
– Просьбу? Удивительно! В его положении еще и с просьбами обращаться, – возмутился Старцев.
– Быть может, Управлению эта просьба сослужит неплохую службу, – заявил Богданов, все время перелета до Москвы обдумывавший эту тему. – Вам известно имя Цецилии Фейнберг?
– Директор института Сербского? Как же, наслышан, – ответил Старцев. – Так это и есть его просьба?
– Да, он просил позвонить Фейнберг. Хочет быть уверен, что его не запишут в психи и не упекут в психиатрическую лечебницу.
– По его версии?
– Да. Возможно, он преследует совершенно иную цель, но узнать об этом мы сможем, только если позволим Фейнберг с ним пообщаться.
– Цецилия Фейнберг – принципиальный человек, потому ее и поставили главой Института судебной медицины. Двадцать лет она служила на этом посту и была уволена в 1950 году во время кампании по борьбе с космополитизмом. Не пожелала дискредитировать своих подчиненных, которых обвиняли в антипатриотических взглядах и поддержке прозападных настроений. Позднее кампанию свернули, но вернуть должность Фейнберг так и не решились. Так Шилкин думает, что она примет его сторону?
– Возможно.
– Хорошо, Слава, с этим я разберусь. А ты бери ребят и дуйте домой. Вы славно потрудились, пора и отдохнуть.
Богданов попрощался с полковником, подал знак своим, и все вместе они вышли из вестибюля аэропорта. У самого входа стояла машина «ГАЗ-24», за рулем сидел знакомый водитель из числа штабных сотрудников.
– Такси заказывали? – весело крикнул он.
Подполковник Богданов с чувством благодарности вспомнил полковника Старцева, который позаботился и об этом. Как только расселись, водитель завел двигатель, и машина плавно влилась в общий поток, следующий на Москву.
Домой Богданов попал рано, еще и трех не было. В такое время его жена Елена дома бывала крайне редко, поэтому он не рассчитывал застать ее там. Открыв дверь ключом, он вошел в прихожую. Бросил сумку на пол, стянул ботинки, и в этот момент из кухни вышла жена.
– Привет, – поздоровался Богданов. – Не знал, что ты дома.
– Привет, – мягко ответила Елена. – Я тоже не ожидала увидеть тебя.
– Прости, – произнес Богданов, имея в виду тот инцидент при расставании.