– Не бойся. – Она придавила живчик указательным пальцем. – Я за тебя не пойду! Даже не мечтай!
У нее воображение работает быстрее, чем у меня… Неужели она способна после всего лишь нескольких встреч сломать свою так хорошо налаженную жизнь?! Вот уж никогда бы не подумал! Нет, все это не совсем всерьез. Хотя бы потому, что кроме (нелюбимого?) мужа есть еще любимый сын. Да, наверное, тысяча причин, о которых не имею никакого представления…
Или это история моей неудачной женитьбы и Андрюшиной болезни так подействовала и она расчувствовалась, а после будет жалеть?.. Она же уверена, что не стану говорить «одно слово»…
– Хочешь, скажу это слово прямо сейчас?
Правду ли я услышал от себя самого? Не знаю… Но это неважно! Все что угодно, лишь бы не дать ей повод подозревать в нерешительности…
– Нет, ты должен все обдумать.
– Ладно, поговорю со своим внутренним голосом. Он у меня покладистый… А тебе обдумывать ничего не нужно?
– В этот раз решать будешь ты… – Улыбка ее незаметно погасла. Лицо стало задумчивым. – А затем всегда будем решать мы оба… Нет, я буду лишь советовать, а решать будешь все равно ты…
Разговор затихает сам собой. Теплая бархатная тишина, вернувшаяся откуда-то из детства блаженная тихота, в которой мое молчание уже полностью слилось с молчанием Лиз, незаметно обнимает, укачивает. И так хорошо, что не только думать – дышать забываешь… Прихотливая баюкающая мелодия этой тихоты – наверное, ни на одном инструменте воспроизвести ее нельзя, – мелодия нашего со-молчания, вплетенная в приглушенный шелест машин за окном, кажется такой хрупкой и такой драгоценной, что можно разрушить ее всего одним неуклюжим словом…
Но звук телефона разрывает ее в дребезжащие клочья. Звонок настолько резкий, настолько враждебный, что уже нет сомнений в том, кто на другом конце провода. Переворачиваюсь на бок и приподнимаюсь на локте. И вижу, как рука моя, точно в замедленной съемке, плывет по воздуху к аппарату. Заставляю себя поднять внезапно налившуюся свинцом трубку. Внимательно слушаю ее. Шнур в ладони становится нестерпимо горячим.
Трубка глубоко дышит, потом раздается хорошо уже знакомое шуршание. Шуршание, поджидающее, когда выйду из себя. Беззвучный вдох и вслед за ним выдох. Прямо в ухо. Это длится не меньше минуты. Потом глухой треск, и чужое дыхание вдруг оказывается совсем близко. Спрашивать что-либо у шумно дышащей трубки явно бесполезно… Если бы все происходило лет шесть назад, я бы не сомневался, что нас подслушивают… Ударяю по рычагу. Короткие гудки. Отбой. Отбился на время.
– Наверное, опять моя неугомонная Истица, – отвечаю я на незаданный вопрос. Шваркаю на кровать трубку, которая сразу же начинает втягивать в себя воздух в комнате. – Это уже не в первый раз. Похоже, в ее больную голову приходят дикие идеи, ей надо их проверить, но не решается заговорить. Я думаю, она боится и весь этот процесс затеяла, чтобы обезопасить себя от меня. Если вообще понимает, что делает.
– Откуда ты знаешь, что это она?
– Кроме нее некому.
– На самом деле есть еще кое-кому… Это мог быть Ричард… Нанял человека и выследил нас. Ему просто… Или сам стал замечать… Вчера был ужасный день. Устроил безобразную сцену… Неважно, я справлюсь… Забудь об этом!
Она смотрит не отрываясь на черную гирю трубки, и во взгляде столько затаенной боли, страха и решимости, что мне почему-то становится стыдно… (Может, действительно, Ричард? Но зачем помощнику прокурора звонить мне днем? Он что, думает, Лиз возьмет трубку? А ночью, когда жена мирно спит рядом на их квадратной кровати, зачем звонить?) Все эти вопросы вслух сказаны не были. Но, конечно же, она их услышала…
– Ты прав, если бы заподозрил, действовал бы совсем иначе. Не стал бы молчать в трубку, чтобы спугнуть тебя… Да и я бы тут же поняла… актер из него никакой…
Нет, это должна быть моя Истица… Больше некому… Позвонить в полицию? Но уж больно не хочется с ними связываться… Буду всегда после звонка Лиз выключать на ночь телефон…
Она выходит из ванной, элегантно обернутая в махровое полотенце. Потом полотенце само сползает с бедер. И через секунду сережки, фосфоресцирующие трусики, когтистый лифчик, блузка, юбка, жакет – одно за одним – послушно скользят по воздуху, сами собой возвращаются на свои первоначальные места у нее на теле. Я по-прежнему в кровати. Натянув до подбородка влажную простыню, внимательно слежу. Обряд ее одевания стал теперь неотъемлемой частью наших встреч… Хотел ли бы я, чтобы это происходило каждое утро?
Все сразу делается совсем будничным, за окном начинается унылый моросящий дождь. Сквозь асфальтовую корку земли, омытую небесной влагой, быстро прорастают черные грибы зонтов.
Моя женщина-счастье – уже в своем темном деловом костюме и белой блузке, но все равно голая, что бы она на себя ни надела, – останавливается у высокого зеркала, в котором легкая рябь от отразившейся лампочки. Электрический свет стекает на пол, полощется маленькой лужицей под ногами.
Я на время перестаю для нее существовать. Она придирчиво изучает каждую черточку у себя в лице. Будто пересчитывает оставшиеся деньги. Подправляет расплывшуюся от любви косметику. Несколько раз моргает самой себе. Сменяет левый профиль на правый, потом снова на левый. Проводит по груди, по бедрам. Повторяет ладонями их изгибы. Удлиняет линию глаз, добавляет немного блеска губам. Озабоченно морщит лоб. Не разжимая губ, бормочет стоящей против нее. Два одинаковых подкрашенных рта в двух сантиметрах друг от друга недовольно скривились. Зрачки расширяются, так что от радужки остается тонкое кольцо. Должно быть, от того, что она видит, лучше ей не становится. С этим напоминающим поставленную на попа стиральную доску зеркалом у нее уже свои счеты. С первого дня не поладили.
Продолжая доштриховывать что-то в лице, сдувает упрямую каштановую прядь. Словно разозлившись, что не полностью владеет своей красотой, смазывает ладонью откорректированный образ и высовывает язык. Но зеркало шуток не понимает и остается невозмутимым.
– О чем ты думаешь, Ответчик?
– Пытаюсь запомнить, вытащить из зеркала твое отражение. Фотографировать себя ведь ты не даешь. А мне тебя не хватает. Запрячу где-нибудь здесь, в комнате, и буду рассматривать по ночам… Наверное, меня очень легко соблазнить. – Хочется отвлечь ее от мыслей о моем прошлом, о Истице, о Ричарде. Слишком много против нас… – Плоть слаба. Особенно крайняя.
– Только не твоя, – быстро включается она в игру. Взгляд наносит точный удар ниже пояса, и тело мое привычно отзывается.
– Тебе виднее.
– Я тебя сейчас изобью! – Маленький твердый кулачок упирается мне в грудь. – Маниак сексуальный! – двоегласие иа она медленно, со вкусом погладила губами. Оглянулась на рябое зеркало, которое, как видно, не дает ей покоя. – А казался таким деликатным, таким в себе неуверенным! В первый раз, когда шли ко мне, даже подумала, что ты побаиваешься и у нас ничего не получится…
– Раньше я женщин никогда не боялся. Всегда можно было прекратить.
– А теперь?
– А теперь я пытаюсь вспомнить, сколько раз мы были вместе.
– Что ж ты такой тупой? Ведь не все можно сосчитать. Для счета разделить надо на части. А у нас непрерывное… даже когда не видим друг друга… Вот ты, вот я, и дальше чем до двух вообще считать не нужно… Не вставай… – Целует Ответчика, потом ласково проводит пальцем ему по щеке. Странно чувствовать кожей ткань ее блузки. Волна мандариновых запахов с головой накрывает меня. – Лежи и думай о нас… Я позвоню вечером, Риччи. – Словно ладонью со всего размаха врезала по щеке! – Упс! Извини, дорогой! Я оговорилась. – Совсем по-девчоночьи закрывает ладонью рот. – Не обращай внимания. Прости меня. – Наверное, уже думает, что сказать своему Риччи!
В будильнике на тумбочке рядом с кроватью тикает тишина. Я пробую осторожно пощекотать взглядом удаляющийся затылок. Но она не оборачивается, хотя, разумеется, знает, что сейчас смотрю на нее. Жалобно скрипнули петли, дверь захлопнулась, и ее не стало. Вынырнула стремительно на пару часов и тут же вернулась в иную свою жизнь. Ту, о которой я ничего не знаю.
И комната моя пуста. Пуста, как никогда раньше.
Сны, увиденные в ту ночь, были похожи на короткие цветные фильмы. Странным образом их лирический герой хоть и выглядел как я, но сильно от меня отличался. Скорее, напоминал брата… и это злило… Мы путешествовали с Лиз на машине по Лазурному Берегу и непрерывно ссорились. Каждый пытался подчинить другого. Примирение – но очень бурное примирение! – происходило только в постели… Так что проснулся к утру совершенно измученный и опустошенный.
14. Тень мужа Ричарда
(Бостон, 20 октября 1991 года)
Через час после того, как она ушла.
– Ответчик, мы должны быть осторожнее! – Я против воли чувствую огромное облегчение. И не могу что-либо с собой поделать. И злиюсь, изливаюсь злостью, на себя за это… Самому себе я тоже привираю? Чтобы не рисковать, не принимать решения? – Ты ведь не от мира сего. Живешь в своем виртуальном пространстве, среди ноликов и единичек. Про американское судопроизводство никакого представления не имеешь. Но я-то – дура! Старая дура, потерявшая голову от любви!
– Успокойся, за те несколько минут, что расстались, ничего не произошло! И я уже не могу слышать про твой возраст! Запомни раз навсегда, он для меня совсем неважен.
– Да, но важен для меня…
Странно, что она так настойчиво об этом говорит. Лишь для того, чтобы я ее разубеждал?
– Ну и разбирайся с ним сама!.. Давай завтра снова встретимся, а? Предлагаю на том же месте и в то же время… Мне в прошлый раз понравилось… понимаю, тебе сейчас трудно. Надо что-то решать…
– Надо? Да, конечно…
– Так ты уже не хочешь, чтобы произнес одно слово?
– Нет, что ты! Я хочу! Я очень этого хочу! Просто если Ричард узнает, обязательно устроит так, что ему передадут твое дело. Тогда оно будет длиться годы! И все эти годы тебе придется платить адвокату. Он обескровит тебя полностью! – В светлом голосе ее такая тревога, что у меня невольно становится тепло на душе. – Будет раскапывать твое прошлое. Находить все новые и новые обвинения. Заставит твою несчастную Истицу написать новую жалобу. А потом еще одну. Я знаю, это вполне в его духе. Сделает так, что вся твоя компания будет только о тебе и говорить, и ты не сможешь там работать. Свяжется с ее родственниками…