я копия одного из загадочных истуканов с острова Пасхи, неизвестно как оказавшаяся здесь, в центре Бостона. Эта короткая мизансцена на грани трагизма и гротеска чего-либо, кроме раздражения, у меня не вызывает.
Любит, должно быть, поразвлечься мой Защитничек. Теперь он еще крышку своей черепной коробки приподнимет, чтобы я убедился, что мыслей у него там тоже нет?.. И чего он все время ерничает, ухмыляется, пытается изобразить что-то весьма непонятное и многозначительное? А ведь на самом деле же ничего из себя не представляет. Ухмыляющаяся пустота. Вроде зубных протезов на дне круглого стакана с водой. Клацают тихонько, как кастаньеты, изображая веселье, и только пузырьки поднимаются на поверхность…
Наконец Адвокат всем телом поворачивается к мне и снова усмехается. В этот раз с симпатией. Но глаза остаются совершенно серьезными. Короткие пальцы задумчиво копошатся в аккуратном овале новой, победоносно густой бороды, будто он наигрывает на губной гармошке. Но звуков на свет не появляется. (Должно быть, она все-таки оказалась настоящей. А необычайная урожайность кожного покрова напрямую связана с избытком жизненной энергии.) Адвокатская пантомима заканчивается разведением рук и опущенной физиономией. Потом он идет к своему мерседесу, терпеливо поджидающему его с заросшим ледяными чешуйками ветровым стеклом и торчащей сбоку стальной антенной. Размахивает рукой, словно указывая Ответчику направление к метро. (Спасибо большое. Без него уж, конечно бы, заблудился.) Останавливается, треплет перчаткой самодовольную лоснящуюся мерседесову морду.
– Не волнуйтесь. Все будет хорошо, – произносит он своим бодрым, ничего не выражающим голосом. – Да, тут еще вот какое дело. Я получил вчера ответ из Земельного управления Израиля. Пришлось задействовать старые контакты. Так бы еще месяц тянулось. У нашей Истицы действительно было там наследство. Довольно большой участок земли в Хайфе. Прадед купил в девятьсот одиннадцатом году. В самом центре города, на горе Кармель, – деловито выворачивает он наизнанку жалобу Истицы, так что сразу вспыхивает вся не слишком приглядная подкладка. – Но недели три назад участок национализировали как недвижимость, невостребованную более восьмидесяти лет – у них там закон такой, – и уже начали застраивать. И весь хитрый замысел Эрона рухнул сам собой.
Словно в подтверждение его слов, люк рядом с мерседесом выплевывает струю шипящего пара.
Так вот откуда растут ноги моей судебной эпопеи! Из показаний Арона! Вот для чего он уговорил Инну сделать себя опекуном и начать этот нелепый процесс против единственного родственника здесь, в Америке! Вот ведь гнида! Боялся, что она может передумать и назначить опекуном меня! Одна грань моего кубика Рубика стала на свое место… Но теперь неважно… Обещал Ароновой жене, что о кагэбэшном прошлом Арона рассказывать Адвокату не буду. Надо держать слово. Чтобы не выскочило случайно, хотя вся эта дурацкая история охоты за наследством и оказалась совсем ни о чем…
– Но не полностью. Иеп, – неторопливо продолжает Адвокат и подкрепляет свои слова предостерегающим жестом указующего пальца. Потом, немного подумав, подкрепляет жест пальца новыми словами: – Вместе с участком в Хайфе прадед купил через десять лет еще один в центре подмандатной Палестины. Тогда это была британская колония. Цена его гораздо меньше. И этот участок израильтяне могут тоже в любой момент национализировать. На территорию, где он находится, сейчас претендуют палестинцы, а наша страна израильский контроль над ней не признает. Так что у наследников, если это будут американские граждане, будет много проблем.
Ну вот, теперь и ближневосточный конфликт вмешался в мой процесс. Еще чуть-чуть – и до ООН дойдет… Похоже, дяде Шимону будет чем заняться в ближайшее время… Да и Арон от моей Истицы так просто не отстанет…
Адвокат нажимает невидимую кнопку у себя в кармане. Как видно, давно уже прирученный мерседес благодарно вспыхивает в ответ хозяину красными огнями на выгнутой лакированной заднице. Все его застоявшееся тело, туго перетянутое узким ремнем из хрома, нетерпеливо подрагивает. Хозяин с треском закрывает зонт. Отработанным борцовским движением обхватывает брифкейс и, ощерив заросший волосами зубастый рот, садится в машину. Лицо у него сейчас, как у проктолога, только что закончившего заурядную операцию и с наслаждением сдирающего с себя грязные резиновые перчатки. Жесткие глаза на секунду задерживаются на подзащитном. Никакого представления о том, что прячется по ту сторону от них, у меня нет и, по-видимому, никогда не будет.
Мерседес урчит на холостых оборотах, почувствовав внутри себя хозяина, потом начинает негромко верезжать. Брезгливо плюет в мою сторону из черной круглой дырки в заду облачком ядовитого сизого дыма. Сверкающие россыпи начинают кружиться в колесах. Наконец, испортив воздух и воинственно выпучив длинные желтые клыки, срывается с места в зернистый блеск мокрого асфальта.
И я остаюсь один. В стеклянных офисах гаснут последние огни. Передо мной, застилая дорогу, мелькают снежинки – выбеленные холодом хлопья несбывшихся испугов и страхов – под склоненным стеблем понурого сиротского фонаря. На месте, где стояла машина Защитника, черная лужа с золотыми разводами. Как видно, сверкающий чопорный мерседес незаметно для прохожих ходит под себя.
Еще одного дня в моей жизни как не бывало. Маленькая промоина от свернувшего в сторону и замедлившегося потока времени. И еще несколько сотен долларов плавно перетекут сегодня сквозь эту промоину на текущий счет Адвоката с моего очень быстро текущего счета.
Интересно, сколько он так доить меня будет? А может, все-таки позвонить Ароновой жене? В ее темный, набитый старой мебелью дом, пропитанный лекарствами и корицей? Поговорить с этой шестицветной женщиной из нехорошей сказки братьев Гримм, сидящей сейчас, поджав полные ноги, на низком диване? Спросить о подробностях сделки, которую она предлагала Адвокату в прошлый раз? А дальше играть по слуху… Правда, слух вот у меня плохой… Но можно попытаться… Понять, что она хочет. Отделить зерна от плевел…
Я начал было обдумывать эту мысль, но другая неожиданно вытеснила ее: непонятно, почему звонила она Адвокату, а не мне?
24. Ричард будет вести дело
(Бостон, 13 января 1992 года)
Последнее время вижу Лиз не чаще чем раз в неделю. И все время странное чувство, что она отдаляется, становится более непроницаемой для меня. Боится испортить сложившийся образ? Что-то важное оберегает от моего настырного любопытства?
Предыдущие шесть дней ничего, кроме работы, не происходило. Шесть намертво слипшихся страниц в книге жизни Грегори Маркмана. Перевернул, чтобы никогда к ним не возвращаться. Но, начиная с тринадцатого, события происходят с убыстряющейся скоростью. И притормозить так быстро вдруг рванувшееся время уже не удается.
Про разговор с Ароном рассказывать ей не стал. Она ведь не знает про телегу, которую он катит на меня. Не знает о том, как пытался прикарманить Истицыно наследство. О том, что работал на ГБ. Никогда она не поймет, что значит быть завербованным в Советском Союзе… Скоро и в России никто понимать не будет.
– Слушай, Ответчик, ужасно не хочу быть гонцом, приносящим плохие вести, – задыхается в трубке голос Лиз. Я только что пришел на работу и сижу за компьютером в своем стеклянном кубике. – Но чем раньше ты узнаешь и передашь Джерри, твоему Адвокату, тем лучше. Объяснять, откуда у тебя такая информация, не нужно. Понимаешь, Ричард будет вести твое дело.
– Ч-черт!
– Вот именно… Но я уверена, что произошло это случайно и он ни о чем не догадывается.
Плохо верится в такие случайности. Важные вещи случайно не происходят. Но возражать не стал.
– А впрочем, какая разница, кто будет помощником прокурора в моем процессе? Это ничего не меняет.
– Нет… Все это не есть хорошо… Разница большая и меняет многое. Он человек дотошный. Любой, кого он обвиняет, становится врагом. Особенно когда ведет дела, связанные с жалобами женщин на преследования. Можешь на него положиться, обязательно оправдает самые худшие твои ожидания. Я знаю… У помощников прокуроров здесь как в футболе. Контактный спорт, где считают очки. Кто сколько обвинительных приговоров добился. Наберешь достаточно очков – и повысят, сделают прокурором. Ричард уже довольно близко. Ни одного процесса не проиграл, – продолжает докладывать любимая женщина и одновременно тайный агент во вражеском лагере. Интонация ее сейчас никак не связана с тем, что она говорит. Сквозь мембрану трубки в наступившую тишину незаметно, как чай из чайного пакетика, просачивается ее дыхание. И сразу же проступает прекрасный ритм. Ритм вздыхающего матраца у меня в спальне. – Конечно, простая формальность. Но скажи адвокату… Поверь мне, нам есть чего бояться… Но ведь совсем недолго осталось… И мне даже труднее, чем тебе…
– Да не боюсь я его совсем! – Осторожно втягиваю из телефонной трубки ее дыхание. Секунду держу его во рту, перекатываю языком, затем с наслаждением проглатываю. И это еще больше придает настойчивости. – Не хочу, чтобы ты жила у него в квартире на Back Bay, спала в одной постели с ним, чтобы он… – конец фразы я выкрикиваю уже не ей, а про себя. И то, о чем я сейчас кричу, очень ярко, очень отчетливо вспыхивает в голове.
– У тебя слишком развито воображение. Скоро все изменится. Что-нибудь придумаю… А квартира, кстати, и моя тоже! По крайней мере половина.
Дело, разумеется, не в квартире, просто ей не хочется обсуждать свои семейные дела…
– Слушай, давай встретимся.
– Не сегодня.
– Это уже десятое «не сегодня» подряд. Сколько можно? Десять дней не виделись. На самом деле еще надо добавить вчера. Помнишь, я зашел в обед на работу, а ты не могла со мной разговаривать? – словно пальцем на счетах, отщелкиваю дни, когда мы не виделись. – Так что получается целых одиннадцать.
– А у тебя неплохо с арифметикой! Но мы действительно должны чуть-чуть обождать…