ытыми глазами. Две полные млечные груди с торчащими красными сосками и застывшими вокруг них белыми мурашками, нитка крупного голубого жемчуга на шее, раскрытые руки, раскрытые ноги. Вся для меня. В постели, которая была неотличима от другой постели, всего в нескольких метрах отсюда, где полчаса назад была под ее мужем Джессика Каллахан. Но в этот момент меня это не волновало.
А рядом с ней на тумбочке, как обычно полагается в американских гостиницах, тускло отсвечивала твердой темно-зеленой обложкой и тисненым крестом Гидеоновская Библия.
Возвращаться домой в тот вечер Лиз побоялась. Спешить было уже некуда. Песочные часы, где оставалось так мало крупиц нашего общего времени, перевернулись. Начался новый отсчет. Мы остались в отеле. И это была наша вторая ночь. Второй раз уснули мы вместе, рука в руке, но лица наши смотрели в противоположные стороны. Я на спине – в потолок, а она на животе – в подушку. А на следующее утро ни один из нас не пошел на работу.
26. Лиз уходит из дома. Заговор с переодеваниями
(Бостон, 17 января 1992 года)
Звонок раздался только часам к десяти вечера. Я схватил трубку. Она! Слава Богу!
– Ответчик, как ты? Я у мамы в Вашингтоне. Прилетела сегодня вечером.
– Ты в Вашингтоне? Зачем? Почему ты меня не предупредила? Долго собираешься там быть?
– Не знаю еще. Дома оставаться больше невозможно. Пережду здесь несколько дней, подальше от Ричарда, пока не закончится твой проклятый процесс.
– Как прошел разговор с ним? Было тяжело? Отчего ты не позвонила?
– Представь себе, оказалось не так страшно. Во всяком случае, никаких безобразных сцен не было. Просто собрала вещи и ушла. Он не пытался удерживать. – В голосе ее мне послышалось легкое сожаление. – Я давно его подозревала. Правда, никогда в голову не приходило, что с этой… Так что все твои переживания о моей семейной жизни совершенно беспочвенны. И были беспочвенными еще до того, как встретили его в гостинице. Даже совсем чужие друг другу люди могут жить в одной квартире… – Я понимаю, Лиз о многом не говорит, но становится гораздо легче. – Он тоже чувствует себя виноватым. Все виноваты, кроме тебя. А ты больше никогда не будешь ни в чем виноват. И никто тебя не будет обвинять. Я обещаю!
Мне удается разглядеть на другом конце провода, как зашевелились вокруг глаз, предвещая знакомый высверк улыбки, острые морщинки. Как пульсирует, словно пытаясь вырваться из-под кожи, тоненький щемящий живчик на виске. И душа моя наполняется привычным сиянием осеннего леса, которое теперь неразрывно связано с Лиз.
– И Ричард тоже не будет меня ни в чем обвинять? Трудно поверить!
– Он ничего не будет делать, – в голосе что-то очень рассудочное и вкрадчивое, снова заставляющее меня насторожиться. – Послушай, что придумала твоя хитрая любовница… Будучи умным человеком, я не должна называть себя умной. Упс, кажется, уже назвала… Просто я знаю, как тебя защитить… Он, конечно же, тебя узнал. Сам мне сказал. Но вчера, перед тем как уйти, объявила, что он все перепутал. Что тогда в отеле была с твоим братом-близнецом, с Алеком. Когда заполнял анкету тогда в отеле, ты указал лишь свою фамилию, но имя не давал. Я заметила. А у вас с ним фамилия ведь одна и та же? – Я вспоминаю темнокожую девушку на регистрации, долго и внимательно рассматривавшую мои водительские права, и карточку, которую только что заполнил. – В коридоре было довольно темно… Так что ты вообще ни при чем…
Я глубоко закашлялся. Кашель, продираясь наверх, содрал серо-зеленую набухшую кожу внутри горла, которую я тут же с шумом выплюнул. Перед глазами поплыли во все стороны прозрачные золотистые снежинки. Потом издал еще несколько неразборчивых звуков и наконец спросил:
– А что Ричард?
– Честно говоря, не знаю. Непонятно, поверил ли. Обязательно приведи Алека на суд. Пусть наденет пальто и серую кепку, в которых ты был вчера, и сидит рядом с тобой. Ричард убедится, что твой брат-близнец существует на самом деле. И дай ему твои очки в черной оправе.
Обычно я очки не ношу. Но надел их, чтобы заполнить анкету, и не снял еще, когда встретили Ричарда. Память на детали у нее замечательная – мне б такую! – все продумано.
– Это же суд, серьезное дело! А ты тут водевиль с переодеваниями устроить хочешь!
– Обожди, дай сказать. Суд обманывать мы не будем. А Ричарда я уже обманула… – произнесла она это удивительно легко. – Так же, как и он меня… И не в первый раз… Я хочу быть с тобой и буду! Ты слышишь меня?
– Слышу. Но только ему ведь покажется странным, когда он увидит нас обоих с Олегом?
– Ничего странного здесь нет. Теперь, когда все выплыло наружу и не нужно скрывать, Алек пришел посмотреть на мужа своей любовницы. Ну и поддержать брата, которого судят. Законов никаких ни ты, ни Алек не нарушаете… И у Ричарда совсем ничего против тебя не будет… Даже разговаривать с ним не придется… Алек, я так понимаю, все равно вскоре после суда возвращается в Россию.
Есть в ней приземленная мудрость опытной женщины. Она действительно хочет помочь. И зашла в этом так далеко, что теперь ей легче вернуться с другой стороны. Через моего брата.
– Лиз, тебе только пьесы сочинять, водевили с переодеваниями! – я пытаюсь быть веселым, пытаюсь мягко перевести все в шутку. Но чем больше думаю о затее Лиз, тем сильнее она нравится. Хотя полностью я еще не уверен. Ощущение, что вступаю на очень зыбкую почву. – Как-то трудно себе вообразить, что такое в жизни сработает. Ведь даже если и Ричард убедится, что мой брат-близнец существует… он может не поверить, что тогда в отеле это был он, а не я.
– Не волнуйся, – быстро ответила она, хотя и не настолько быстро, чтобы не заметил маленькую заминку, – я его припугнула. Сказала, что, если будет вымещать свою нелепую злобу и ревность на совершенно невинном программисте лишь для того, чтобы отомстить его брату, подниму жуткий скандал на весь город. – Почему-то у меня и на секунду не возникает сомнений, что она действительно поднимет жуткий скандал на весь город. Хотя представить себе, как она это будет делать, не удается. – И я ему правду сказала. Знаешь, мне уже наплевать, что говорят. А вот Ричарду это будет дорого стоить. Он надеется, что скоро станет окружным прокурором, и скандал будет совсем некстати. Начальство не любит громкие скандалы и еще сильнее не любит сексуальные связи прокуроров и защитниц. В особенности с этой защитницей. Ее в прокуратуре хорошо знают. Поверь мне, он побоится. Не станет рисковать всей своей драгоценной карьерой.
Похоже, она знает подлинную цену того, что происходило в ее семейной жизни. И цена эта не кажется ей слишком высокой. Во всяком случае, она готова заплатить… А как же сын Майкл?.. И еще: слишком уж она практична, уверена в себе. Я предпочел бы, чтобы она была более наивной, неискушенной. Не такой опытной. Хотя, конечно, было бы намного сложнее.
Лиз словно бы догадывается, что сейчас со мной происходит.
– Пойми, для меня все это очень тяжело. Но я выдержу, чего бы то ни стоило! Ну все, иди спать, мой дорогой… Привет Алеку! – она начинает звучать весело и немного ненатурально. – Ты никогда о нем ничего не рассказывал. – Я промолчал. – Алло! Ты со мной?
– С тобой, – усмехнулся я. – Конечно, с тобой. С кем мне еще быть?
– Я спросила, чего он в Америке делает?
– Бизнес какой-то. Купить, продать, снова купить. При советской власти фокусником-иллюзионистом работал. Недавно вдруг разбогател.
– Он женат? – в голосе плохо скрытое любопытство.
– Что тебя так интересует его семейное положение? Женат. Так или иначе… ему не мешает… – и сразу же снова спохватился. – Я за брата не отвечаю… Даже за себя не отвечаю…
– Знаю, о чем ты подумал. Но у нас ведь совсем другое! И нас ни с кем сравнивать нельзя. – Легкость, с которой она говорит, может означать и то, что фразу эту уже произносили. И не раз.
– Ты, кстати, рассказала матери, что случилось? – пытаюсь я переменить тему. – Как она отнеслась к твоему неожиданному приезду?
– Я бы не сказала, что пришла в неописуемый восторг. Пожалуй, восторга не было вообще. Она почему-то любит Ричарда. Мне еще многое предстоит ей объяснить… Неважно, все устроится… Да, кстати, продиктуй цифры, которые были тогда за синей птицей. Тут, в Вашингтоне, один знакомый есть, хочу ему показать…
– Не помню. – Я помнил их гораздо лучше, чем мой собственный номер телефона. – А картонку, где они были записаны, давно уже выбросил.
– Жаль… Странное все-таки было совпадение… Ну ладно. Иди спать. Целую тебя, мой дорогой! Ужасно хотелось бы быть сейчас рядом с тобой!
Еще минуту запоздавшее эхо невнятно бормочет что-то очень нежное у меня в голове, но наконец и оно затихает.
Разъединившись с ее голосом, я, покачиваясь, плыву по волнам звучащей внутри меня музыки. Удивительной музыки, которую никогда раньше не слышал. Все звуки, все мысли, приходящие ко мне сейчас в кровать и медленно громоздящиеся друг на друга, связаны с Лиз, живущей по обе стороны границы между явью и сном и так легко переходящей эту границу. Она хочет быть со мной, хочет, чтобы был внутри ее, и это главное… А все мои сомнения не стоят… Через несколько дней мы с Лиз Лоуэлл – скоро она избавится от своей отвратительной фамилии и вернется к девичьей – будем любиться в нашем собственном доме. В залитой бледно-голубым звездным светом спальне со стеклянным потолком. Я провожу пальцами по губам, пытаясь воскресить на них ее поцелуй.
Веки становятся тяжелыми, мысли путаются, и незаметно для себя погружаюсь в сон. И только все еще возбужденный член, мое застывшее мужское естество, засыпать упрямо отказывается. Память у него лучше… Беззвучно распахивается прохладная пустота, втягивает меня, и то, о чем мечтал наяву, еще ярче оживает во влажном тягучем сне, где уже нетерпеливо поджидает Лиз.
27. Олег и Люси
(Кембридж, Массачусетс, 12 февраля 1992 года)
Еще три недели на автопилоте. Лиз по-прежнему в Вашингтоне. Очевидное ночью каждый раз исчезает при свете дня. Сегодня вернулся в Бостон Спринтер. У меня останавливаться он не стал. Договорились встретиться в семь вечера в ресторане рядом с отелем, где он поселился. Про свою встречу со светилом из Джона Хопкинса говорить по телефону не захотел.