Дерево глубоко дышит. Ствол равномерно раздувается и опадает. Нелепо кривляясь, прыгают с ветки на ветку похожие на деловитых обезьян человечки судейского племени с прижатыми к телу большими желтыми конвертами. Лица различить невозможно, будто у них капроновые чулки натянуты на головы. Мне даже показалось, что среди них мелькнула моя, Ответчика, душа. Впрочем, не уверен. Не знаю, как она выглядит.
Даже когда меня не станет, Древо будет продолжать расти. И новые ядовитые мутно-серые плоды созревать будут на шелестящих от ветра ветвях.
Внезапно в узком просвете между листьями появляется солнце. Как видно, свернувшиеся в блестящую спираль лучи свили там свое гнездо. Две женщины, осененные Древом, стоят в пандан у подножия лицом ко мне. Покрытый струпьями и трещинами бугристый ствол, в котором вьется зеленоватая плесень, разделяет их. Залитая тонким жемчужным свечением Лиз, будто вытянутая из мутного воздуха прозрачным неводом, и по другую сторону Блаженная Инна. На левой вытянутой ладони ее, как и раньше, наша синяя птица-хранительница. Она покачивает из стороны в сторону своей вытянутой головой, поднимает вверх крылья и, не отрываясь, грустно смотрит на меня своими совершенно круглыми глазами.
Сейчас я вижу обеих женщин насквозь, словно тела и у Инны, и у Лиз стали до бесплотности прозрачными.
Освещение понемногу меняется, становится все более тревожным. Солнечное гнездо растворяется среди листьев. Женщины стоят в полной тишине, но голоса их бьются, глухо сталкиваясь, внутри моей головы. Я недоуменно перевожу взгляд с одной на другую, пытаясь понять, почему они становятся настолько похожими. Виде́ние приобретает объем, но в нем не хватает воздуха, внутри трудно дышать. Слишком низко пригнулись к земле ветви Дерева. Слишком много на них тяжелых плотных листьев.
На минуту высовывает из-за ствола совсем рядом с Лиз свою сверкающую, как выпуклое зеркало, загорелую лысину мой Защитничек. Вслед за лысиной, над которой зависло маленькое облачко темноты, появляется кадыкастая выя. Лица рассмотреть не могу, но уверен, что это он. Наклонив близоруко голову, будто поверх очков, смотрит на меня и начинает трясти Дерево. Листики протоколов осыпаются с ветвей. Пару раз с силой ударяет костяшками по стволу. И тогда, словно затычки выпадают у меня из ушей, я слышу приглушенный, но отчетливый звук. Ствол совершенно трухлявый! Точно в подтверждение моей догадки, прирученная синяя птица на ладони Блаженной Инны начинает радостно трепетать крыльями, стряхивая с них росу.
Защитничек между тем что-то там произносит. Слов разобрать не удается. В ответ жемчужная Лиз из племени бостонских браминов смеется, запрокинув лицо. Убедившись, что клиент опять его не понимает, Защитник разводит руками, заговорщически подмигивает. Потом сплевывает, полоснув меня коротким косым взглядом. Мелкие невнятные жесты пальцев копошатся в воздухе, перебирая друг друга. Вытягивает руки вперед и вдруг ныряет вниз головой! Будто его и никогда не было здесь. Стыдно, наверное, стало, что столько времени морочит мне голову, и вот решил провалиться сквозь землю.
И сразу же вслед за Защитником исчезает в густой листве протоколов и повесток синяя птица.
Свет медленно вытекает из запрокинутого вверх лица Лиз, оседает на склоненной фигуре Блаженной Инны. Они переходят друг в друга, становятся совсем неразличимыми, как это бывает лишь во сне.
Я отворачиваюсь от женщин своего процесса, глубоко дышу носом и ртом одновременно и наконец незаметно проваливаюсь в сон.
32. Разговор с Лиз в ночь перед приговором
(Бостон, 20 февраля 1992 года)
Еще через три дня. Ежедневная заочная встреча наших голосов на тоненьком мостике, протянутом над восточным побережьем американского континента, над тысячей миль заснеженной земли.
– Ответчик, ты дома?
– Нет.
Короткая пауза.
– А-а, понятно… Да, действительно, дурацкий вопрос… Другое хотела сказать… Ну что, Алек согласился пойти в суд? – После первой же фразы все пространство между Вашингтоном и Бостоном снова схлопывается, и Лиз теперь совсем рядом.
– Согласился. Он еще с детства любит, когда нас путают. Пару раз экзамены за меня сдавал в университете, иногда ходил к девочкам на свидания вместо меня. И они не замечали… А тут такая возможность, суд в Бостоне… Представляю, как он будет облизывать эту историю в Питере… Ты ничего не рассказываешь про свою столичную жизнь.
– Ну что ж… – Голос в точности такой же, как и минуту назад. Ни тембр, ни интонация не меняются. – Пару дней назад встречалась со своей приятельницей, Люси. Она здесь, в Вашингтоне живет. Оказывается, она хорошо знает Алека и не слишком высокого мнения о нем… Массу интересного сообщила… Как видно, он бабник и врун… Хотя и ей, конечно, доверять полностью нельзя. Очень уж обижена на него. Пришлось выяснять самой. – Что ей пришлось выяснять самой?.. Вот ч-черт! Надо же, как не везет! Странно, что только сегодня упомянула о встрече с Люси. Что-то с ней происходит. – Правда… Откуда я знаю, что ты там делаешь?
Такого поворота я не ожидал! Может, теперь, когда узнала про Ричарда, и меня подозревает?
– Лиз, ты просто сошла с ума!.. Вы что, меня тоже с Люси обсуждали?
– Тебя мы с тобой завтра обсудим, – прозвучало на полтона выше, чем все, что она говорила раньше. – После того как закончится суд. Целую тебя… Влюбленный.
Что-то насмешливое и грустное в том, как Лиз это произносит. Или я перестал чувствовать интонации, перестал слышать то, о чем она не говорит?.. И ничего о том, что переедет ко мне, когда вернется в Бостон… Настроение у меня резко меняется. Надвигается что-то очень тяжелое и неприятное… И нет слов, а ведь только что так легко бросал их на ветер… Что бы ни сказал, услышит она совсем не то, что говорю… бесполезно объяснять… она приедет, и все выяснится.
– Ты не понимаешь… мы ведь…
– Я все понимаю! – будто острым кухонным ножом, голос себе отрубила и повесила трубку.
Два часа ночи, а завтра к девяти утра я должен быть в суде. Со Спринтером мы не виделись уже десять дней. И за все эти дни он ни разу даже не позвонил! А ожидать от него можно чего угодно. И даже больше.
Григорий, Григорий, где брат твой Олег? Разозлился из-за мертворожденного ООО «Маркман и Маркман»? Или это еще один из отработанных трюков с исчезновениями? Хочет, чтобы я понервничал? И в самый последний момент, эффектно раздвинув невидимый занавес, появиться в суде, чтобы спасти беспомощного младшего брата? Очень на него похоже. Но ведь он обещал. Во всяком случае, ничего уже сделать не могу…
В доме напротив погасли огни. Опрокинутая над крышей луна, словно туманный вход в туннель сквозь щедро усыпанную звездным порошком толщу небосвода на другую сторону. Туда уносятся сны тех, чьи храпящие тела, обернутые в одеяла, лежат сейчас в миллионах темных комнат?
Стрелки на настенных часах замирают. Время понемногу делается более плотным, сплющивается в неподвижную липкую массу. Делить его – даже не на секунды, но на минуты – становится труднее. Но я, приплюснутый к кровати тяжелыми ударами собственного сердца, продолжаю считать. С каждым вдохом, с каждым ударом входит махонький обрывок сна, поджидающего где-то совсем рядом, и уютные теплые мурашки ползут внизу живота. Примерно на двадцатом вдохе веки тяжелеют, обрывки соединяются в единое вязкое целое. Что-то вроде глубокой воронки во времени. Если полностью сосредоточиться, сквозь нее можно проникнуть в совсем иной, ночной мир. Где высовываются на поверхность какие-то уродливые гладкие головы.
Уже готов нырнуть туда с головой, но в последний момент останавливаюсь, испугавшись, что не смогу вернуться назад. Переворачиваюсь с боку на бок, мельком просматривая воронку со всех сторон. Наконец устраиваюсь поудобнее на спине и прижимаю к телу вытянутые руки. Плавно скольжу по поверхности сна, но вглубь не опускаюсь. Понемногу удается поймать нужный ракурс и разглядеть. Из воронки поднимается голубоватый дым. Потом сквозь дымовую завесу проступают очертания какого-то бесформенного слова. Которое еще ничего не означает. Но я уверен, оно связано с завтрашним судом. Слово ползет по ярко озаренному листу на Дереве. Покачивая усиками, быстро-быстро перебирает согласными. Раздувается, раздается легкий треск, уже торчат края крыльев из спины. Оно отчаянно пытается вырваться из своего скукоженного тела. И никак не получается. Но меня это не удивляет. Я знаю, мое настоящее удивление произойдет завтра. И берегу себя для него.
Тут я замечаю свою преображенную Истицу – или это Лиз? – примостившуюся у самого края моего сна и внимательно наблюдающую оттуда за словом. И синей птицы нет у нее в руках. Слово уже успело закостенеть во что-то уродливое между гусеницей и бабочкой. Защитник, появившийся из-под земли – внешне он на себя сейчас совсем не похож, но я понимаю, что это он, – сбрасывает его себе под ноги, хочет раздавить. Но оно все больше сжимается, каменеет. Обломок его сквозь туфлю впивается Защитнику в ногу. Он вскрикивает и ругается матом… Давно подозревал, что он понимает по-русски… Вот он направляется прямо ко мне… Еще немного – и увижу его наяву!
Но не увидел. Ни его, ни Истицы, ни Лиз… Смутная надежда, что видение преображенной Инны было только глюком и на самом деле ничего ни с Инной, ни с Лиз не произошло, – надежда эта быстро пропадает. И снова мелькает мысль, что процесс может никогда не кончиться. Вообще-то, я вполне бы мог обойтись без нее. Толку от нее никакого… Никак не могу уснуть… Совсем расслабляться не умею… Нет, так нельзя, нельзя вымещать плохое настроение на самом себе… Говорят, кошмар в ночь перед приговором хорошая примета…
33. Бронзоволикий пятый судия и Защитник из ЭфБиАй
(Бостон, 21 февраля 1992 года)
На следующее утро, уже по другую сторону короткого изнурительного сна, слоистая снежная муть, просвеченная неярким, не отбрасывающим теней солнцем, плывет над Бостоном. К настроению Ответчика, спешащего сейчас снова в суд, больше подошли бы свинцовые тучи с распоротыми красными боками или плотный туман, который надо разрывать руками, чтобы разглядеть кого-нибудь в двух шагах от себя.