бается так широко, что глаза превращаются в узкие смеющиеся щелки.
Спринтер, уже не стесняясь, прислушивается к нашему разговору.
Так вот откуда это небрежное высокомерие моего лепоречивого Защитника! Вот почему он так умело дозировал свою информацию! Профессиональная привычка… ко мне отношения не имеет… Должно быть, благодаря Лиз с самого начала я был в надежных руках… Контора веников не вяжет… Еще одна грань рубика со щелчком встала на свое место. Как же я не сообразил такой простой вещи? Не смог сложить два и два в своей отупевшей голове! Уж этого от себя совсем не ожидал! Наверное, сразу после первого нашего разговора повелся на его предупреждение, что закон к логике прямого отношения не имеет. Даже не пытался понять. Так было удобнее. И плыл себе по течению… Интересно, знала ли Лиз про его прошлое?
Защитник, похоже удовлетворившись произведенным эффектом, с важным видом шепчет последние метеорологические новости. Еще пару минут сложная симфония надвигающейся с юга на Бостон теплой погоды набирает силу. Затем и она постепенно стихает.
Он замолкает и отворачивается. Безмятежно утыкается в журнал для рыболовов. Так мог бы выглядеть человек, сидящий в полном одиночестве на берегу реки и неторопливо потягивающий напрягшуюся леску.
Кроме нас со Спринтером и Защитника, публики в зале нет. Тускло блестящие скамьи без расположенных на них человеческих фигур кажутся изогнутыми и слишком длинными. Все это делает слушание еще более неправдоподобным. Пока мой суд да дело тянется, декорации не меняются, но судьи всегда новые. Или это один и тот же многоликий судия? Каждый раз в новом теле? Реинкарнация Универсального Правосудия? По ночам все судьи превращаются назад в одного Судью, все прокуроры в одного Прокурора, все адвокаты в одного Защитника? Превращаются в свои прототипы? И только для нас, подсудимых, днем они становятся разными, начинают отличаться друг от друга?
Грегори – Олег, Олег – Грегори, Грегори – Олег. Помпрок Ричард Лоуэлл – человек, всю свою жизнь обвиняющий других людей; интересно, себя он когда-нибудь обвинял? – переводит холодный подрагивающий взгляд с Грегори на Олега, потом опять с Олега на Грегори. За судейским барьером он видится еще выше, монументальнее, чем в коридоре гостиницы.
Наконец-то могу его рассмотреть… Этот человек не мог произойти от слияния какого-то мелкого сперматозоида с яйцеклеткой. Тут нужно было намного больше. Первое впечатление, что на нем вообще нет лица! Все, что есть в этой незаконченной мясистой физиономии – близко посаженные глаза, мохнатые взлохмаченные брови, немного отвисшие растекающиеся по краям щеки, будто отраженные в тусклом медном цилиндре, – расположено лишь в самом центре, совсем рядом с расширяющимся книзу приплющенным носом. На окраинах гладкая красная пустота. В пустом лице, во всем его теле с прямоугольными плечами что-то чудовищно симметричное. Трехмерный обтекаемый палиндром. Можно рассматривать слева направо или справа налево, и отовсюду одно и то же.
Ричард крутит из стороны в сторону своей безликой физиономией, но туловище совсем неподвижно. И я вижу, как по шее у него разливается кровь. Он сейчас пытается вычислить, кто же из нас на самом деле любовник жены и кто обвиняемый. Загорелый, холеный Олег на роль любовника явно больше подходит. Леска натягивается все сильнее.
Любить этого монументального багрового Риччи она не могла. Отталкивающее в нем – все! Но, наверное, он умнее своей физиономии. Только умный-то он на то, чтобы мучить, сажать в тюрьму других людей. А грубая обагренная физиономия просто неизбежный результат длительной мимикрии, и сама незаметно подстраивается к профессии… Работа палача хороших манер не требует… С такою внешностью вполне мог бы быть не помощником прокурора в Массачусетсе, но пару тысяч лет назад помощником прокуратора в Иудее. Тем, кто бил кулаком по лицу Христа.
Бесконечное рассматривание начинает выводить меня из себя. Уже не помню, о чем думал минуту назад. Именно этого Ричард и добивается? Чтобы выдал себя неосторожным жестом? Подмигнул ему или высунул язык? Усилием воли все же удается скромно опустить голову. А плохо запрограммированный брат уставился Ричарду прямо в лицо. Стекла очков увеличивают трясущуюся ненависть у Спринтера в глазах. Достаточно хорошо знаю брата, чтобы не заметить, как внутри этой ненависти клокочет душащий его смех.
– Вот идиот! – произносит он по-русски, как чревовещатель, не разжимая губ. Наводит очки на переносицу Ричарда… А может, он даже и ничего не произносит, а это голос его возникает сам собой в мозгу у меня.
Ричард отступает на шаг от барьера и продолжает очень пристально изучать братьев Маркман. Нестерпимо яркая струя заоконного солнечного ливня, отражаясь от квадратной металлической пряжки ремня, идет из глубины его живота. Я, не поднимая головы, посматриваю исподлобья ему в брюки. Пытаюсь представить, как выглядит его тупой лиловый член, так много раз побывавший в теле Лиз. И в теле Джессики Каллахан, сидящей сейчас за столом недалеко от него. И, наверное, много еще где… Зрелище настолько отвратительное, что меня невольно передергивает…
В лице у Джессики проступает знакомая лягушачья улыбка. (Пришла, наверное, посмотреть на любовника Лиз? Ричард сообщил версию о второй копии обвиняемого?) Она ведь не заинтересована в громком скандале, связанном с его женой и с ним самим? Тем более что неясно, кто из этих двух, сидящих сейчас в зале, был на самом деле любовником… Она тоже пытается это понять? Во всяком случае, мстить ей-то совсем не за что. Скорее уж наоборот…
Не перестаю удивляться абсолютной невозмутимости моего Защитника. Если бы сейчас в окне появилась летающая тарелка и из нее вышел наш третий брат-близнец, уверен, на него это тоже не произвело бы никакого впечатления. Как видно, работа в ЭфБиАй и близкое общение с законом убивает всякие эмоции.
За весь процесс в четырех слушаниях и пяти судьях – от Судного дня почти до Пасхи – я, Ответчик, не сказал в суде ни единого слова. Молчание, о котором никогда потом не сожалел. Ни разу не отвечавший Ответчик. Одинокая фигура умолчания… Говорят, во время суда человек вырастает над самим собой на несколько голов. Ничего подобного я за собой не замечал. Не тот, видно, человек… Всегда отвечал Защитник, мой наемный предстоятель пред лицом закона. Лишь безмолвное тело Ответчика присутствовало на слушаниях в этих казенных комнатах-коробках.
Инны опять нет. Ей, наверное, не до меня. Ну это, конечно, к лучшему. На нет и суда нет.
В этот момент я наконец увидел своего пятого судью. Он появляется из незаметной двери высоко в стене – святая святых массачусетского закона? И он не похож ни на одного из предыдущих четырех. Этот вошел как облеченный властью. Грузный человек в черном балахоне с бронзовым ликом какого-то забытого сибирского божка и с редкими, длинными, как у кота, белыми усами, торчащими в стороны. Усаживается в свое кресло над публикой. Чуть ниже узкая стеклянная будочка. Из нее, будто бледный стручок лука в банке из-под майонеза, торчит худенькая стенографистка в зеленой кофточке.
По ту сторону барьера сегодня полно народу. Похоже, с момента моего предыдущего слушания судейское племя успело еще больше размножиться. Жужжащее бормотание стаей незримой саранчи проносится, пожирая прячущиеся по углам последние остатки тишины.
Вообще, в этом зале, если присмотреться, много странного. Некоторое время не мог найти входную дверь, и уже началась привычная паника. Почему-то она оказалась совсем не с той стороны, откуда вошел. Стрелки настенных часов то исчезают, а то наполняются чернотой и вот-вот свалятся от собственной тяжести. Стоило мне подметить, что тут нет под потолком узкого окна, как в других залах, оно телепортировалось и отыскалось прямо за головой высокого судии. И сразу же яркий столб ослепительно белого света появился за ним, точно на крыше соседнего дома включили прожектор. Для освещения суда над Грегори Маркманом. Столб разбивается о мощный затылок бронзоволикого вершителя судеб. Контур головы теперь обведен широкой белой полосой. Широкие треугольные лучи, как у статуи Свободы, расходятся во все стороны от круглого лика. Тень, которую он, огромный и одинокий, там, наверху, отбрасывает в зал, гораздо больше его самого.
Помпрок Лоуэлл с явным трудом отрывает испытующий взгляд от близнецов Маркман. Глубокая извилистая борозда впивается в его низкий лоб. В той небольшой обитаемой части лица, где находятся нос и щеки, застыла озабоченная сосредоточенность. Теперь он внимательно изучает Защитника. Так смотрит опытный директор цирка на артиста, демонстрирующего свой новый номер. Наконец, деловито одернув невидимый китель, стягивающий грудь, возвращается к своему заваленному папками и бумагами столу. Поворачивается к судье. На отороченном седыми волосами затылке обнаруживается проплешина, напоминающая ермолку цвета застиранной крови. (Едкая плесень, растворенная здесь в воздухе, разъела кожу? Пора обращаться к трихологу?) Впрочем, мне сейчас не до проблем, связанных с волосяным покровом на голове у моего обвинителя.
Бронзоволикий судья 5 усмехается, грозно ощетинившись в зал своими длинными белыми усами, и задает Ричарду какой-то наводящий вопрос. На судейском диалекте. Понять, куда вопрос наводит, мне не удается. У Защитника спрашивать не решаюсь. Он сейчас сосредоточенно наклонился всем телом вперед, невидимая удочка, как видно, уже прогибается у него в руках.
– Слушается дело номер 2728. Народ против Грегори Маркмана, – объявляет бронзоволикий.
Должно быть, народ, которым так часто затыкали глотку в СССР, и в здешнем суде любят попользовать. Но только в деле номер 2728 это уж точно не народ. Это Ричард против…
Джессика делает знак Ричарду. Помощник прокурора с отстраненным видом потирает ладони, словно умывает свои непропорционально короткие руки, встает. Нос удлиняется и немного загибается к верхней губе. Кадык дергается вверх и снова вниз. Заглотил наживку вместе с блесной. Скоро можно будет подсекать. Расшелушив пачку лежащих перед ним бумаг и низко опустив могучую голову, будто ему неприятно встречаться взглядом с судьей, излагает обвинение, выдвинутое Истицей Инной Наумовской против обвиняемого Грегори Маркмана.