Если мы сочли, что какой-либо факт имел место на основе документа или свидетельских показаний, полученное доказательство не исчезнет только потому, что у нас не было возможности изучить другой документ или опросить другого свидетеля.
Можно защищать точку зрения, согласно которой этого документа или этого свидетельства недостаточно, чтобы говорить о существовании определенного факта, однако если первый сочтен подлинным, а второе – заслуживающим доверия и если доказательство получено, то оно будет иметь такую же доказательную силу, что и доказательные аргументы, основанные на большем числе документов или на показаниях большего числа свидетелей.
Изменится лишь способ оценки доказательств: если источник один, то метод будет более строгим и надлежит рассмотреть все аспекты без исключения; если источников много, то задача судьи окажется более простой.
Следовательно, в рассматриваемом нами случае то, что Марино угнал автомобиль, что эта машина столкнулась с машиной Музикко и что он [Марино] в конечном счете участвовал в убийстве Калабрези, – точно, поскольку его заявления подтверждаются многочисленными и несомненными доказательствами, что, по нашему мнению, мы показали на предыдущих страницах, к которым и отсылаем (Sent., с. 440–442).
Аргументация строится на трех пунктах, которые следует обсуждать по отдельности:
а) улики вполне можно было уничтожить, поскольку они оказались подвергнуты тщательной экспертизе;
б) возможный повторный анализ мог принести определенные результаты;
в) эти результаты не могут вступить в противоречие с выводами, полученными иным образом.
В пункте а, как кажется, имплицитно сформулирован общий принцип. Если мы перенесем его в плоскость историографии, то получим разрешение уничтожать все первоисточники (хроники, парламентские акты, медали и пр.), которые стали предметом исчерпывающего научного рассмотрения (экспертизы). Эти абсурдные выводы можно использовать для того, чтобы дополнительно очертить границы аналогии между судьей и историком. Каждое поколение задает прошлому (соответственно, и документам, созданным в прошлом) разные вопросы, проливающие новый свет на уже установленные факты (например, на взятие Бастилии), которые никто и не думает ставить под сомнение. Напротив, судьи должны выносить приговоры, значимые здесь и сейчас, на основании определенных вопросов, которые могут меняться в ходе процесса, но которые в любом случае нельзя переформулировать до бесконечности. Все это, безусловно, так, но законно ли говорить о «полученном» и посему окончательном (как предполагается) «доказательстве» применительно к процессу, рассмотренному лишь судом первой инстанции? «Конечно, экспертизы можно повторить, акты можно восстановить, если от этого будет польза, значимая с процессуальной точки зрения», – сказано в мотивировочной части приговора: объективно данное заявление звучит иронически, учитывая, что на этом процессе ряд экспертиз повторить уже невозможно. Очевидно, возможность задать новые вопросы к определенному набору документов, составляющих часть улик, ныне отсутствует – в том случае, если последние оказались уничтожены.
Здесь возникает пункт б), который выглядит как уступка представленным защитой аргументам. Приговор не исключает того, что изучение креплений на окне «ФИАТа-125» способно выявить повреждения, ускользнувшие от криминалистов; его автор признает, что спектрографический анализ краски «ФИАТа-125» «вероятно, мог бы также снабдить нас новыми сведениями». Это означает, что проведенные в прошлом экспертизы не дали исчерпывающих результатов, т.е. они не исчерпывали собой все возможные вопросы (думаю, как следствие, и все возможные ответы).
В результате мы оказываемся перед пунктом в), который сразу очерчивает границы дополнительных экспертиз, так и не осуществленных и уже больше не осуществимых. Их результаты никогда не смогут скомпрометировать «полученное доказательство».
С чем связана такая показная уверенность, неясно. Констатировав невозможность провести сравнительный химический и спектрографический анализ синей краски «ФИАТа-125» и ее следов на «Симке» Музикко, автор приговора просит нас удовольствоваться чем-то меньшим:
…непонятно, по какой причине присутствие синей краски на кузове «Симки» лишается всякого доказательного значения, будто бы в прошлом все автомобили были синего цвета.
Наличие синей краски может служить «не решающим», дополнительным элементом, не имеющим доказательной силы, потому что автомобиль участников покушения не являлся единственной синей машиной, находившейся в то утро близ улицы Керубини, хотя его, конечно, нельзя считать элементом, который сам по себе ничего не значит (Sent., с. 264).
На основе подобных рассуждений, как мы помним, всякого грабителя ростом 1 м 80 см, замешанного в налетах, о которых рассказывал Марино, следовало отождествлять с Бомпресси, а всякого грабителя в очках – с Педраццини. «Если источник один, – гласит мотивировочная часть приговора, – то метод [оценки доказательств] будет более строгим и надлежит рассмотреть все аспекты без исключения».
Мы неизбежно возвращаемся к уникальности источника доказательства, т.е. к надежности свидетельств Марино. С абстрактной точки зрения тезис автора мотивировочной части приговора справедлив: «Доказательство… всегда имеет одинаковую силу… базируется ли оно на вещественном доказательстве материального, документального, критического или репрезентативного характера». Тем не менее в конкретных случаях разные источники отвечают на одинаковые вопросы по-разному (и в разной мере их исчерпывают). Безусловно, это верно для историков: жизни святых сообщают драгоценные подробности по истории сельской местности в позднем Средневековье, однако они не могут заменить поместные книги, сохранившие для нас, между прочим, имя Бодо (см. выше главу XVIII). Впрочем, если я не ошибаюсь, судьи также сталкиваются с аналогичными трудностями. В процессе, который мы обсуждаем, возможность проверить заявления Марино по ряду ключевых пунктов – орудие преступления, например, – отсутствует из-за исчезновения улик. Автор мотивировочной части приговора намекает, что криминалисты провели всестороннюю проверку пули и пришли к недвусмысленным выводам. На самом деле вопрос куда более сложен. Марино утверждал, что Бомпресси использовал длинноствольный пистолет «Смит & Вессон» (который, согласно приговору, происходил из запасов оружия, украденного из туринского магазина «Марко Леоне»). «Опытные и достойные доверия специалисты, проведя две официальные технические экспертизы», пришли к выводу, что ширина следов от пули и ход ее нареза совместимы только с двумя типами пистолетов: «Смит & Вессон 38 special» и «Хопкинс & Аллен» (Sent., с. 317). Оба эксперта решительно высказались в пользу первой марки. Впрочем, защита запросила, можно ли сделать вывод о длине пистолетного ствола (и, следовательно, о соответствующей модели), отталкиваясь от несгоревших остатков пороха на пуле. Один из экспертов, инженер Сальца, не исключил этого, но дал ясно понять, что невозможность провести дополнительный анализ пули мешает прийти здесь к однозначному заключению:
Ну, я еще раз вернулся к проблеме. Возможно, скажем так, что присутствие этих остатков зависит от многих факторов, от многих переменных, в числе которых, думаю, и длина ствола. Впрочем, к сожалению, в нашем распоряжении нет тех самых гильз, тех самых пуль. Я откровенно должен сказать, что в целом результат не имел бы значения, то есть такого, чтобы мы могли основать на нем надежное, точное суждение, чего, разумеется, вы и ждете. Итог был бы в большой степени приблизительным… (Sent., с. 322).
Автор мотивировочной части приговора замечает, что пистолет, который использовался при совершении преступления, «очевидным образом, надлежало уничтожить после покушения (минимальная предосторожность, которую можно ожидать от тех, кто убивает комиссара полиции)» (Sent., с. 317). Справедливейшее умозаключение. Поистине достойно порицания, что тем временем также оказались уничтожены пуля, вылетевшая из того самого пистолета, простреленная этой пулей одежда и машина, уехавшая вместе с теми, кто стрелял из упомянутого пистолета.
Как мы видели, с точки зрения суда все это не имеет никакого процессуального значения. Перед нами гипербола, сопоставимая с символом веры («Я верую в тебя, Марино, столь сильно, что ради твоих слов я готов отказаться от всех улик в мире»). Мы ожидали бы от приговора по делу об убийстве более трезвого подхода.
ж) Надежность показаний Марино: женщина за рулем. Если именно Марино вел «ФИАТ-125», то почему многие очевидцы разглядели за рулем женщину? Это отнюдь не второстепенное расхождение в мотивировочной части приговора обсуждалось чрезвычайно поспешным образом, притом что в других случаях автору документа было свойственно неудержимое многословие (с. 407–414: см. также выше главу XV, пункт д). Даль Пива и Паппини, например, утверждали, что машину вела женщина, но их сочли недостойными доверия по следующим причинам. Даль Пива в зале суда заявила, что заметила, как два человека вышли из «ФИАТа-125» и направились к «Альфа Ромео Джулиа»; в этот момент, сказала она, «я опустила голову, подняла ее и больше уже никого не видела». Восемнадцатью годами ранее, сразу после покушения, она, наоборот, утверждала, что видела двоих людей, которые сели в «Джулиа»: «Противоречие настолько непримиримое, – гласит мотивировочная часть приговора, – что заставляет задуматься о качестве всех показаний вместе взятых» (Sent., с. 409). Между тем эти показания содержали, как мы помним, подробное описание телосложения и одежды женщины, сидевшей за рулем «ФИАТа-125». Паппини, напротив, был убежден, что автомобиль вела именно женщина, учитывая, что у нее были длинные волосы. Его сочли ненадежным свидетелем потому, что он дальтоник: деталь, безусловно, сводившая на нет его замечание о (каштановом) цвете, чего нельзя, однако, сказать о его словах про длину волос.