— Даже смерть, убийства, грабежи и насилие? Все это тоже?! Я был Судьей в своей стране. Знаете ли вы, что это значит?
Старик даже вздрогнул при таких словах. Потом ответил:
— Я слыхал о Судьях Южного Королевства. Это люди сказочной силы и возможностей...
— Ха! Только это вы слыхали... А то, что они не видят ничего, кроме грязи человеческих проступков изо дня в день? Это вы знаете? Я впервые убил, когда мне было двенадцать. И не просто убил — это была казнь. Я казнил выродка, который насиловал свою дочь, четырнадцатилетнюю девочку. Она с десяти лет жила в этом кошмаре, она сошла с ума, а потом, уже после казни своего мучителя, бросилась в реку и утонула. И я всему этому свидетель... Все случилось по воле Бога?! И подонок, погубивший собственное дитя, — тоже сын Господа?! Это было только начало моего судейства... А потом... Я лишил жизни многих: и в схватках, защищая собственную жизнь, и казня преступников. Кого-то я выслеживал, чтобы убить, кто-то сдавался сам, думая, что тем самым заслужит право на жизнь. Некоторым я давал шанс, но только один... А иногда... Иногда мои руки бывали по локоть в крови, и сам себе я казался самым преступным из всех преступников на свете. Тогда я думал, что Бога вообще нет! Что я заменяю его, осуждая, карая или прощая людей...
— Во всем, во всем воля Господа. Это грех — говорить такие слова! — пытался отвечать монах.
— Может, вы и правы, — горько улыбнувшись, сказал Фредерик. — Но я видел столько грязи, столько зла, что сам смешался с этим злом, выкорчевывая его... А потом, когда светлое, красивое, доброе пришло в мою жизнь, у меня его моментально забрали... Не успел я исправиться... Я стольких убил, а вот спасти ту одну, что была дороже всех, не смог... Теперь, прошу, не мешайте. Я обещал хозяйке Березового городка, и я должен выполнить обещание.
Вздохнув, он опустился на колени перед статуями Бога. Поднял глаза на Дарующего, зашептал слова просьбы: «Мира и света, тепла и радости — все это пусть будет в Березовом городке. Пусть обойдут его жителей беды и невзгоды, болезни и недобрые люди. Возьми их под свою защиту и никогда не оставляй».
Молился Фредерик недолго. Потому, наверное, что не был хорошо знаком с таким делом, как молитва. Он и в самом деле вдруг открыл для себя, что вопросы веры, Бога, религии его всегда очень мало интересовали. Так — на уровне обрядов, которые считал нудными и ненужными. А вот вера...
Глядя в глаза золотому Богу, он услышал голос где-то внутри: «Веришь ли?»
— Для вас молитва — не более чем досадная обязанность, — заметил монах. — Господь не любит, когда с ним говорят не от сердца.
Фредерик вздрогнул. Вздрогнуло и его сердце. «Веришь ли?»
— Я не стану лгать, — глухо ответил он. — Моя молитва не принесет пользы никому. Она неискренна.
— Вы это признаете. Уже хорошо. — Старик улыбнулся. — Расскажите о себе, своей жизни. Я здесь именно для того, чтобы выслушивать вопли и шепот человеческих душ. И кто знает, вдруг откровения помогут вам. Никто еще не уходил от меня таким же, каким приходил. Люди меняются и часто — в лучшую сторону.
— Моя жизнь, — проговорил Фредерик. — Она, как старый кувшин — вся на трещинах, как ветхая рубаха — вся на дырах. Я постоянно что-то или кого-то теряю... И то, что теряю, уже больше не в силах разыскать. Вот моя жизнь. И не стану я о ней говорить. Совсем недавно мне хотелось, чтоб она закончилась...
— А теперь?
— Не знаю... Когда медведь встал надо мной, мне вдруг захотелось жить. — Тут Фредерик усмехнулся, потом вновь нахмурился. — Я ведь не выполнил последнего желания Коры. Она просила, чтобы я заботился о нашем сыне. А я забыл. Просто забыл. Может, поэтому она приходит ко мне чуть ли не каждую ночь и бежит от меня, бросает меня одного. Как я бросил сына. Наверное, поэтому я должен жить... Вот оно, то самое, что держит меня...
17
Фредерик уже возвращался. Разные мысли терзали его. Но теперь не тяжкие, причиняющие боль воспоминания о Коре больше занимали Короля. Теперь больше волновало то, что где-то на родине остался его сын, маленький, слабый младенец, один, без родных рядом. «Как я мог так поступить? — мотая головой, уже в десятый раз спрашивал себя Фредерик. — Я сам рос без родного отца. И разве я желаю, чтобы такое же случилось с моим собственным сыном? Я дурак, идиот, ненормальный!.. Нет, решено: сегодня же домой! Хватит дурости. Путешествовать ему захотелось! — Он зло ударил сам себя в лоб. — Жалкий эгоист!»
Он шагал, как всегда, быстро, тем более что обратный путь был знаком. Но тут его внимание привлекла мелькнувшая за одной из колонн тень. Фредерик не сбавил темпа ходьбы и не сделал шаги бесшумными. Просто, поравнявшись с колонной, стремительно взбежал наискось по ее столбу вверх и приземлился оттуда прямо на голову затаившемуся на другой стороне человеку:
— Есть!
— Ох! — выдохнул тот.
Фредерик сорвал с его головы капюшон и не сдержал изумленного возгласа:
— О!
Перед ним лежал на каменном полу, зажмурившись, мельник Тимбер, незаконнорожденный сын Северного Судьи Конрада.
— Как так? — отпуская его, только и смог спросить Фредерик.
— Я... Я теперь послушник Полночного храма, — поднимаясь, ответил Тимбер.
Он вытер кровь, что текла из его разбитой при падении губы.
— Послушник? Ты следил за мной! Это что, обязанность послушника?! — начал допрос Фредерик.
— Я не следил. Я узнал вас еще тогда, когда вы первый раз оказались в пещерах. Но я ничего никому не сказал и вам не стал открываться... А сейчас я шел к святому отцу, а вы шли навстречу. Я не хотел встречаться с вами, вот и спрятался, — объяснял тот.
— Спрятался он, — пробурчал Фредерик, но, заметив, что парень совершенно растерян и все еще напуган, смягчил тон. — Что ж, дома тебе опять плохо показалось?
— Что хорошего в доме, где умерла мать, — отвечал Тимбер глухим голосом. — Я вернулся из того похода на столицу, а она тяжело больна. Пару недель промаялась... Потом — все. Отдала богу душу. Один я остался. Работник сбежал. Сельчане и так на меня зло смотрели, но не трогали — мать жалели. А как ее не стало — все словно с цепи сорвались. Дом сожгли, мельницу развалили, посевы наши разорили. Все кричали: «Убирайся, изменник! Ублюдок!» Много чего кричали. Убить грозились... Я и ушел. А куда мне еще деваться? Бродяжничать по стране, пока кто-нибудь меня не узнает и не убьет? Я ведь враг всем...
— Не всем, — покачал головой Фредерик.
Он больше смотрел на Тимбера, чем слушал сбивчивый рассказ. И его поражало то, что чем больше смотрел, тем больше видел в этом бастарде Конрада. Его глаза, подбородок, привычка вот так сжимать узкие губы, его манера чуть склонять набок голову при разговоре, и голос — он так походил на голос Северного Судьи. «И Конрад, наверное, вот так глядя на меня, видел во мне моего отца, — подумалось Фредерику. — Вот почему он предал меня».
— Не всем ты враг, — повторил Фредерик, заметив вопросительный взгляд Тимбера. — Я-то давно вычеркнул тебя из своих врагов. Я простил тебя...
— Простили. Так и есть, — кивнул мельник. — Только я вот себя не простил. И это еще одна причина, почему я здесь, в Полночном храме. Я виноват в смерти многих невинных людей. Я буду служить храму, пока Господь не даст мне знак, что я прощен.
— Разве ты убил кого? Убивали мятежные бароны и их воины...
— Но они убивали, крича мое имя! Убивали, чтобы я мог пройти. Я — причина!
Фредерик в который раз покачал головой. «А что же со мной делать? — он невольно посмотрел на свои руки, и ему показалось, что они в крови. — Скольких я убил? Разве можно назвать точное число душ, которые через мой меч отправились на небо? Пусть даже половину их — этого уже достаточно, чтоб заживо вмуровать меня в стены этого храма...»
— Если думать обо всем этом, можно сойти с ума, — сказал он уже вслух.
— Может и так, — отозвался Тимбер. — Только я все для себя решил. Мне нет места в мире, я буду здесь. Божий храм меня не оттолкнет.
— Что ж, ты сам себе хозяин...
— А! Вот вы где! — раздался голос Орни, довольно радостный: ее поиски увенчались-таки успехом. — Вас все ждут, сэр Фредерик. Как же без вас начинать торжественную трапезу?
— Ну да. Я давно слышу запах жареных медведей, — усмехнулся Король. — А ты? — Он посмотрел на Тимбера. — Монахам ведь можно праздновать? Зови остальных в нашу пещеру. Судя по всему, там королевские кушанья...
Через некоторое время они впятером (Тимбер позвал остальных служителей храма) вернулись в общие залы. Там горело сразу несколько костров. Женщины весело раскладывали по блюдам огромные куски медвежьего мяса, разливали по кружкам что-то темное из кожаных бурдюков.
— Они называют это «веселун», — радостно сообщила Орни.
— Судя по всему, ты уже попробовала, — заметил Фредерик.
— Конечно! — засмеялась девушка. — Мы все так долго были в страхе, так боялись погибнуть, что теперь нам это просто необходимо! На душе легко и весело. Пейте и вы! — Она выхватила из рук проходившей мимо женщины пару кружек, доверху наполненных «веселуном», и протянула их Фредерику и Тимберу. — Пейте же!
Тимбер помотал головой: ему, как послушнику, нельзя было таких напитков. Король же, чуть помедлив, выпил залпом, слегка поморщился: кислый «веселун» сильно защипал язык.
— Странно все-таки, — заметил Фредерик, указывая на смеющихся людей, — они только-только оплакали погибших соплеменников и вот уже в пляс готовы идти.
— Таков этот народ, — отвечал старый монах. — Смерть и рождение для них так же обыденны, как обед или сон. Слишком сурова их жизнь, чтоб долго чем-нибудь огорчаться. Мертвым — мертвое, живым — живое... Идите и вы веселиться. Это во многом ваша победа.
— Живым — живое, — повторил Фредерик; эти слова он понял по-своему.
Тут к ним опять подбежала румяная от «веселуна» Орни. Она принесла тарелки, полные кусков горячего, аппетитно румяного мяса.
— Жаль, хлеба почти нет. Зато соли — хоть отбавляй, — сообщила она, вручив каждому по миске и по тонкому ломтику грубого темного хлеба.