Растрогавшись, он откинулся на спинку стула.
— Слушай! — хрипло продолжил он. — Никому в жизни я так не раскрывал душу. А перед тобой раскрылся, потому что хочу, чтобы ты меня понял — и не считал плохим отцом. Мне не приходилось говорить это ни Джиму, ни Роскоу. Им было всё ясно без слов, Биббз.
— Понимаю, — ответил Биббз. — По крайней мере мне так кажется. Но…
— Погоди минутку! — Шеридан поднял руку. — Если ты хоть каплю разбираешься в людях, то сообразишь, чего мне стоит вот так сидеть с сыном и говорить про «стихи и очерки» и подобную чушь. Ты должен также осознать, что чувствует отец, когда отправляет сына в жизнь, а тот вдруг принимается хворать, потому что не выносит работы. Теперь о сути, Биббз. Я очень много говорил о тебе со стариной доктором Гурнеем, не раз и не два, и считаю, что разобрался в твоем заболевании не хуже, чем он! Слушай, буду с тобой откровенен. Я поступил с тобой жестче, чем с другими мальчиками, но сделал это ради твоего же блага, ибо видел, что тебе нужна встряска, а им нет. Ты всегда был угрюмым и капризным — и тебе была нужна работа, на которой не поспишь. Отчего же ты заболел вместо того, чтоб возмужать и стать настоящим человеком? Я спросил об этом старину Гурнея в лоб. Так и сказал: «Послушайте, не причина ли в том, что он прямо-таки возненавидел эту работу?» «Да, — ответил он, — именно так. Если б она ему нравилась, он бы не хворал. А она ему не по душе, отсюда и проблемы с нервами. Чем он старательнее, тем сильнее он ее ненавидит; чем сильнее ненависть, тем хуже здоровье». Ну, он выразился не совсем так, но смысл ясен. Так дела и обстоят.
— Да, — согласился Биббз, — похоже на то.
— Тогда я подумал, что всё в моих руках: я не только пошлю тебя туда, но и заставлю полюбить этот труд!
Биббз задрожал. Он посмотрел на отца полным ужаса взором.
— Я не смогу, — пролепетал он. — Не смогу.
— Не сможешь вернуться в цех?
— Нет. Не смогу полюбить эту работу. Не смогу.
У Шеридана лопнуло терпение, и он вскочил. По его мнению, он всё прекрасно объяснил, предоставил все доказательства, даже просил, чего отец делать не должен, а в результате столкнулся с глупым и непостижимым упрямством, коим Биббз страдал с детства.
— Богом клянусь, полюбишь! — рявкнул он. — Вернешься в цех и полюбишь! Гурней говорит, если полюбишь, не заболеешь, а вот если опять начнешь ненавидеть, работа тебя убьет, потому лучше смирись и получай удовольствие. Ладно, Гурней дурак! Ненависть к работе никого пока не убивала, и ты выживешь, что бы ты там о деле ни думал. Я никогда не ошибался в серьезных вопросах и, когда послал тебя в цех, тоже не ошибся. Я это докажу — ты отправишься обратно и подтвердишь мою правоту. Гурней говорит, что всё из-за «психологического настроя». Ты научишься настраиваться правильно! Он говорит, еще пару месяцев — и вся эта чепуха, что случилась с тобой, пропадет без следа, и ты почувствуешь себя лучше, гораздо лучше, чем до того, как ты попал в цех. И тогда тебе придется начать там же — в том же самом цеху! Никто не посмеет называться меня жестокосердным человеком или плохим отцом. Я для своих ребяток делаю всё, что могу, и на моих плечах лежит обязанность воспитать сыновей настоящими мужчинами. Но пока у меня одна неудача — ты. Но я дело ТАК не оставлю. Не было ЕЩЕ такой работы, которая мне не по зубам, и мой собственный сын не станет исключением. Я сделаю тебя МУЖЧИНОЙ. Богом клянусь, сделаю!
Биббз поднялся и побрел к двери, но там обернулся.
— Значит, у меня еще есть пара месяцев? — спросил он.
Шеридан нажал кнопку звонка на столе.
— Гурней утверждает, что через два месяца ты окончательно встанешь на ноги. Иди домой и готовься к правильному «психологическому настрою», пока еще имеется время! До свиданья!
— До свидания, сэр, — покорно сказал Биббз.
Глава 10
Пристанище Биббза, аккуратная комната для гостей, куда «ламидальный» Джордж провел его в день приезда, всё еще выглядело временным жилищем, возможно, потому что Биббз сам не ощущал себя постоянным обитателем особняка. Однако на каминную полку он поставил две фотографии, принадлежащие ему лично: с первого «группового» снимка, сделанного двадцать лет назад, на него смотрели отец, мать и маленькие Джим и Роскоу, со второго, «кабинетного портрета»[21], - шестнадцатилетняя Эдит. На столе лежали книги, которые он достал из своего чемодана: «Sartor Resartus», «Virginibus Puerisque»[22], «Гекльберри Финн» и сборник стихов Джеймса Уиткомба Райли[23]. В чемодане остались еще несколько томов, а сам он, большой и тяжелый, так и стоял у изножья кровати, создавая впечатление, что гость вот-вот уедет. Чемодан вмещал всё имущество Биббза Шеридана, а также свидетельства его тайной жизни. На следующий день после разговора с отцом, молодой человек присел на стул рядом с чемоданом и принялся ворошить небольшую пачку рукописей во внутреннем кармане на крышке. Некоторые записи он просматривал с сомнением, не находя в них ничего стоящего, но один листок заставил его улыбнуться. Затем он грустно покачал головой и столь же грустно начал читать написанное. На бумаге стояли печать лечебницы и название — «Досуг».
На скорости семьдесят миль в час можно быть отрешенным, но только не машинисту поезда. Привычка размышлять не пригодится кочегару в литейном цеху, и не надо о ней упоминать на собеседовании при устройстве туда. По моему мнению, тем, кто мечтает лишь о счастье созерцать мир, логичнее всего стать нетрудоспособным: время это деньги больного, и почему бы не потратить их витая в эмпиреях. При этом мало просто сказаться больным. Опыт говорит мне, что для того, чтобы по-настоящему наслаждаться жизнью, необходимо умереть для всех радостей земных. Спокойствие смертельно больного не потревожить известиям о скором выздоровлении, он безмятежно возлежит на шезлонге, купаясь в солнечном свете. Мир где-то за стеной, столь толстой и высокой, что его слуха не касаются ни рев горнил, ни вопли свистков. Умиротворение…
На слове «умиротворение» чтение было прервано весьма любопытным происшествием, представляющим собой полную противоположность написанному. В коридоре, прямо за дверью Биббза, зазвучали громкие голоса; это ссорились женщины, начав перебранку в комнате Эдит и не собираясь заканчивать ожесточенный конфликт за ее пределами.
— САМА отправляйся домой! — оглушительно верещала сестра. — Иди домой и хотя бы немного подумай о своем МУЖЕ!
— Эди, Эди! — укоризненно приговаривала мать, пытаясь примирить стороны.
— Это ТЫ послушай! — Раздался голос Сибил, резкий и дрожащий от волнения. — И не смей так разговаривать со мной! Я пришла рассказать о том, что слышала, маме Шеридан, чтобы она, если посчитает нужным, рассказала обо всем папе Шеридану. Я это сделала для твоего же блага.
— Ну да, конечно! — Эдит насмешливо расхохоталась. — Конечно, конечно! Это было единственной ТВОЕЙ причиной! Нет уж! Это ТЫ не хочешь, чтоб у нас с Бобби Лэмхорном что-то получилось, потому что…
— Эди, милая! Успокойся!
— Ой, мамочка, хватит уже! Мне интересно вот что: если эти ее новые приятельницы сказали, что о нем ходят ТАКИЕ слухи, после которых ему лучше в нашем доме не появляться, что ж она перед ним СВОЮ дверь не закрывает. Как…
— Я объяснила это маме Шеридан. — Было слышно, что Сибил спускается по лестнице. — С семейными людьми всё по-другому. Кое-чего юным девицам знать не стоит…
Но, кажется, это не слишком утешило Эдит.
— Юным девицам знать не стоит! — пронзительно взвизгнула она. — А тебе очень хочется стать хранительницей тайны! Берегись, не то Роскоу заметит, ЧТО ты там пытаешься скрыть!
Ответа Сибил Биббз не расслышал, но взбудораженная миссис Шеридан мгновенно вернулась к попыткам примирения:
— Тише, Эди, солнышко, она желает тебе добра, не надо…
— Ох, мам, ну помолчите, отстаньте от меня! И только попробуйте заикнуться при папе…
— Ладно, тихо! Ничего я ему сегодня не скажу, но, наверное…
— Пообещайте, НИКОГДА ничего не говорить ему об этом! — пылко воскликнула девушка.
— Поживем-увидим. А теперь возвращайся в свою комнату, и мы…
— Нет! Я НЕ СОБИРАЮСЬ «обсуждать это»! Отпустите меня! Отстаньте! — Эдит толчком распахнула дверь Биббза, вбежала внутрь, захлопнула ее за собой и кинулась на кровать лицом вниз, в сильном возбуждении не заметив, что Биббз в комнате. Захлебываясь слезами и задыхаясь, она била кулаками по покрывалу и подушкам. — Доносчица! — громко бубнила она. — Доносчица! Змея подколодная! Сплетница!
Биббз понял, что она не догадывается о его присутствии, и двинулся к выходу, намереваясь улизнуть, оставив ее в неведении, но шорох движения привлек внимание сестры; она испуганно поднялась и уставилась на него.
— Биббз! Я была уверена, что тебя давно нет.
— Я уходил, но успел вернуться. Извини…
— Ты слышал, как мы с Сибил ругались?
— Только то, что происходило в коридоре. Эдит, приляг. Я уже ухожу.
— Нет, не уходи. — Она промокнула глаза платком, всхлипнула и повторила: — Не уходи. Ты мне не мешаешь; наоборот, успокаиваешь. Мама вечно суетится и всё портит. А ты нет, посиди со мной.
— Хорошо. — Он вернулся на стул у чемодана. — Давай, плачь, сколько захочешь, Эдит, — сказал он. — В слезах нет ничего страшного!
— Сибил заявила маме… АХ! — задохнулась она. — Мэри Вертриз пригласила нас с мамой и с Сибил на чай пару недель назад, там были дамы, с которыми Сибил мечтала познакомиться, из кожи вон лезла, чтоб понравиться им, а потом бегала за ними — общалась, и вот она приходит и говорит, что ОНИ сказали, что Бобби Лэмхорна в приличных домах не принимают, даже если дружат с его родней. Во-первых, это неправда — ни слову не верю; во-вторых, я знаю, почему она так говорит, более того, она ЗНАЕТ, что я это знаю! Я не скажу, что в этом деле не так, — пока не скажу, потому что папа, да и все вы подумаете, что я такая же чокнутая, как она злобная; а дурак Роскоу может вообще перестать со мной разговаривать. Но я не вру! Просто посмотри на нее, это моя единственная просьба. Просто понаблюдай за этой женщиной. И сам всё увидишь!