Он старательно избегал смотреть на нее.
— Ну, поденщик не может заявиться в своей робе…
— Нет, — неожиданно резко перебила она. — Ты сказал, что делаешь это, так как уверен, что цех убьет тебя.
— Нет же!
— Да, вот что ты имел в виду! — Она вскочила и подошла к нему. — Или считаешь, что опять попадешь в лечебницу. Не отрицай этого, Биббз. Вот видишь, как легко мне называть тебя по имени! Я твой друг, иначе это не было бы так просто. Если ты не скрывал ничего и говорил всё как есть — а это так, я точно знаю! — ты не вернешься в лечебницу. Цех не посмеет убить тебя. Ни за что!
Наконец Биббз поднял взгляд. Она стояла перед ним, прямая и высокая, прекрасная в своем порыве, ее глаза сверкали от слез.
— Если я тебе ДОРОГА, — воскликнула она, — тебе ничто не сможет навредить! Возвращайся на работу — но вечером приходи ко мне. Пусть машины лязгают по шестьдесят восемь раз в минуту, помни, что каждый раз, когда шум оглушает тебя, он приближает вечер и встречу со мной!
Биббз, пошатываясь, встал.
— Ты… — выдохнул он.
— Каждый вечер, милый Биббз!
Он онемел от изумления.
— КАЖДЫЙ вечер. Я буду ждать тебя. Они не посмеют опять сделать тебе больно! — Она протянула ему руку, и он сжал ее, сильную и теплую, своей дрожащей ладонью. — Если бы было можно, я бы пошла вместе с тобой скармливать куски цинка машине, — продолжила она. — Но я весь день буду думать о тебе. Не забывай, рядом с тобой друг. А когда работа будет сделана… не послужит ли вечер наградой за день?
Она будто светилась, и его ослепило сияние ее доброты. Но он лишь прохрипел в ответ:
— Думать, что ты там… со мной… стоишь около старого пожирателя цинка…
И они рассмеялись, обменявшись взглядами, и наконец Биббз понял, что значит не быть одиноким в этом мире. У него появился друг.
Глава 20
Несколько минут спустя Биббз вернулся в Новый дом и обнаружил, что отец в одиночестве сидит у камина в библиотеке. Он сразу прошел к нему:
— Я вылечился, отец, — сообщил он. — Когда мне возвращаться в цех? Я готов.
Безутешный и мрачный старик не выразил никакой радости.
— Я засиделся здесь, чтобы дать тебе последний шанс сказать что-то подобное. По моими подсчетам, для этого самое время! Мне просто захотелось узнать, хватит ли у тебя мужества не заставлять тащить тебя туда за шкирку. Вчера вечером я решил, что дам тебе еще только один день. Ладно, ты успел раньше — почти в последний момент! Неплохо. Начинаешь завтра. Как раз первое число. Сумеешь встать вовремя?
— В шесть, — тут же ответил Биббз. — И я хотел сказать… что иду туда «с легким сердцем». Как вы говорили: пойду, и мне понравится!
— Это ТВОЕ дело! — проворчал отец. — Тебя вновь определят на станок для цинковых лент. Будешь получать девять долларов в неделю.
— Больше, чем заслуживаю, — весело откликнулся Биббз. — Кстати, когда я писал ту чепуху о «Мидасе», я писал не про ВАС. Я имел в виду…
— Да какая, к чертям, разница, кого ты имел в виду!
— Просто подумал, что вам надо знать. Спокойной ночи, отец.
— Спокойной!
Шаги Биббза, поднимающегося на второй этаж, стихли, и дом погрузился в безмолвие. Какое-то время Шеридан сидел, сердито глядя на пламя, вдруг на лестнице зашаркали тапочки, и в дверях появилась миссис Шеридан. Ее помятое лицо и неразбериха в одежде говорили, что она долго и безуспешно пыталась заснуть на одном боку, но затем встала проверить, не вломились ли в дом воры.
— Папочка! — сонно воскликнула она. — Ты что не в постели? Наверно, одиннадцать уже пробило!
Зевнув, женщина уселась рядом с мужем и протянула руки к огню.
— Что стряслось? — спросила она. Тревога в ее голосе вяло боролась с сонливостью. — Я видела, за ужином тебе было не по себе. Тебя что-то грызет, и это не то, что Джима больше нет с нами. Что печалит тебя, папочка?
— Ничего.
Она чуть ухмыльнулась.
— МНЕ-то не рассказывай! Ты ведь здесь Биббза поджидал?
— Завтра утром он идет работать в цех, — сказал Шеридан.
— Туда же, куда и раньше?
— ИМЕННО!
— Сколько… сколько ты там его продержишь, папочка? — робко спросила она.
— Пока до него НЕ ДОЙДЕТ! — Несчастный отец хлопком сложил ладони вместе, встал и принялся ходить по комнате, как привык во время разговоров. — Он вернется к станку, который так и не сумел освоить за те полгода, что проработал на нем, и не уйдет, пока не НАУЧИТСЯ с ним обращаться! Думаешь, этот балда хоть раз спросил себя, ЗАЧЕМ мне это надо? Нет! А сам я ему не скажу! Когда он начал работать, я приказал поставить его на самую простую операцию в цеху — и он на ней застрял! Ну как он управится с целым предприятием, если не может освоить простейший автомат? Я послал его туда, чтобы научить РАБОТАТЬ. И что вышло? Ему не ПОНРАВИЛОСЬ! Да он с малых лет, как осёл, упорствовал в нежелании мне подчиняться. Уж не знаю, по какой причине он так поступал, но это надо из него выбить. Сейчас труд сложнее, чем в нашей молодости. Если не брать в расчет профсоюзы, то дело обстоит так: ты сможешь руководить рабочими, только если сам побывал на их месте. Вот мне и хотелось, чтобы Биббз изучил людей и дело, а ОН застрял на первом же задании! Так-то, и эта его пробуксовка длится уже почти три года. Если он сломается опять, я опущу руки! Правда, иногда мне кажется, что еще немного, и я тоже сломаюсь!
— Так я и думала, что ты что-то скрываешь, — сказала миссис Шеридан, зевнув и моргнув одновременно. — Но утро вечера мудренее, пойдем спать, или ты не закончил?
— Вот представь, что что-то случилось с Роскоу, — продолжил муж. — И на что мне после этого надеяться? На кого положиться, чтобы дело не развалилось? На балду! На балду, который не в силах вставить полосу цинка в станок!
— А что с Роскоу? — Она опять зевнула. — Уж о Роскоу беспокоиться нечего, папочка. Он у нас самый крепкий. Здоровее его я никого и не знаю. Насколько помню, он за пять лет и насморка не схватил. Иди-ка ты спать, папочка.
— А представь, что с ним стряслась БЕДА. Ты не знаешь, как нынче тяжело управляться с делами — просто держаться НА ПЛАВУ, не говоря уж о преумножении, о котором я пекусь. Я слишком часто видел, как состояния, большие и малые, разлетаются на куски. Говорю тебе, стоит хозяину умереть, из леса выходят волки, стая за стаей, и так и норовят отхватить кусок; и ежели дети покойного не при делах, не корпят над ними круглыми сутками, волки растащат всё, над чем он всю жизнь работал. Растащат? Да я видел, как крупные капиталы исчезают в воздухе, подобно пеплу в ураган, так что остается одно пустое место — и не угадаешь, что на нем было! Это происходит вновь и вновь. Господи! Как только подумаю, что и со МНОЙ случится такое! Я этого не заслужил: никто не вкладывался в своих сыновей так, как я. Я старался-старался-старался вырастить мальчиков настоящими бойцами, способными разогнать волков, учил их строить и преумножать. Говорю тебе, нынче деловая жизнь не синекура — нужно держать ушки на макушке. Иногда посмотришь вокруг и вдруг покажется, что настал золотой век, но тут же кто-нибудь по соседству возопит о «великом смятении». И ты уже ПОКЛЯСТЬСЯ готов, что так оно и есть — грядут беды! И ни один мудрец на свете не скажет, что в конце концов с нами станет, когда котел нашей жизни взорвется, но все видят, как в нем что-то закипает и бурлит. Наша страна слишком долго наполняла его, черпая всякую всячину по всему миру, и старые добрые деньки позади, их не вернуть. Церковь давно не та. Всё не то, перевернулось с ног на голову, рост не остановить — корни не помещаются в земле и прут наружу. Кругом жуткая суматоха, и если хочешь удержаться на вершине, приходится скакать и изворачиваться. Везде лукавцы! Мир кишит авантюристами: они сбегаются, как тараканы, стоит им прослышать, что где-то можно поживиться. Прут напролом или идут окольными путями, но в основном не мудрят и не брезгуют ничем! Приходится ДРАТЬСЯ за своим же горбом заработанные деньги. Куда ни плюнь, везде неуемные стяжатели с одним-единственным девизом: «Грабь ближнего, пока он не ограбил тебя!» А когда такой, как я, создает что-то значительное и хорошее и это значительное и хорошее преумножается и растет, эти парни не упускают возможности подлезть поближе, отхватить кусок и написать на нем свое имя! И что проку от того, что я жил на свете, если такого расклада не миновать? Что с того, что я трудился не покладая рук и прирос к делу душой, если всё развеется в пух и прах, стоит мне сойти в землю?
Он мерил шагами длинную комнату и жестикулировал — едва замечая встревоженную и сонную женщину у камина. Он рвал и метал, слова лились из него горьким потоком:
— Думаешь, сейчас молодые люди могут позволить себе почивать в праздности? Говорю тебе, такого не было и прежде, раньше тоже этого позволить себе никто не мог. Пока лежебока дрыхнет, его разорят, да, Богом клянусь! Стоит прилечь, и тебя сожрут прямо во сне! Но человек живущий способен расти, пока головой не коснется небес! Сейчас время дельцов, в прошлом были времена солдат и времена политиков, но сейчас НАШЕ время! И в выходные нельзя дремать — кругом суматоха! Кругом смятение! И надо выходить и жить этим, дышать этим, сделать это своей СУТЬЮ — или ты всего-навсего мертвец, воображающий, что живешь. Именно так живет и не живет мой сын Биббз, но теперь ему лучше встряхнуться, и выйти, и следовать моей стезе. Ведь если что-то случится с Роскоу…
— Ох, хватит тебе тревожиться из-за домыслов, — прервала его речь миссис Шеридан, рассердившись настолько, что на какое-то мгновение и правда проснулась. — С Роскоу ничего не случится, ты понапрасну мучаешь себя. Да ПОЙДЕШЬ ты, в конце концов, спать?
Шеридан застыл.
— Ладно, мамочка, — скорбно вздохнув, промолвил он. — Пойдем. — И выключил электрический свет, оставив только розоватое сияние пламени в камине.
— Ты разговаривал с Роскоу? — Жена зевнула и, вновь охваченная сонливостью, неловко поднялась. — Сказал ему о том, о чем я говорила тебе на днях?