илировать твой аппетит. У папы на тебя большие планы…
— Планы? — Биббз перевернулся на бок и прикрылся рукой от света, стараясь получше разглядеть мать. — Что… — Он умолк. — Какие у него на меня планы, мама?
Миссис Шеридан подошла к окну и опустила штору.
— Об этом лучше поговорить с НИМ, — нервно ответила она. — Пусть он сам тебе расскажет. По-моему, мне не стоит вмешиваться в это, а ты, пожалуй, поспи.
Она опять встала у постели.
— Только помни, Биббз, что бы папа ни делал, он делает для тебя. Он любит своих ребяток и желает добра КАЖДОМУ из них… Сам убедишься, что он в конце концов оказывается прав.
Биббз легонько кивнул, что вполне удовлетворило мать. Она прошуршала к двери, но обернулась на пороге:
— Хорошенько вздремни, чтобы со свежими силами показаться на приеме.
— Вы… считаете… он… — Биббз заикался: он всегда заикался, если пробовал говорить быстрее. Затем замолчал, переводя дыхание, и спокойно спросил: — Отец ожидает, что сегодня вечером я выйду к гостям?
— Ну, полагаю, да, — ответила мать. — Понимаешь, это «новоселье», как он называет наш прием; он говорит, всем ребяткам надо быть с нами, как и старым друзьям и прочим. Он считает, что выход в люди пойдет тебе на пользу, взбодрит, вернет интерес к жизни. Ты нормально себя чувствуешь и сможешь спуститься к нам?
— Мама?
— Что?
— Посмотрите на меня внимательнее, — сказал он.
— Ох, ладно тебе! — воскликнула она с показным весельем. — Ты выглядишь не так плохо, как тебе кажется, Биббз. Ты поправляешься, к тому же вовсе не повредит доставить удовольствие твоему…
— Я не о том, — прервал он. — Я просто подумал, мое появление испортит кому-нибудь аппетит. Эдит…
— Говорю тебе, девочка слишком чувствительна, — в свою очередь перебила она. — Любой скажет, что ты довольно симпатичный молодой человек! Конечно, видно, что ты долго болел, но уже выздоравливаешь, вот и все дела.
— Хорошо. Выйду к гостям. Если вам всем это не мешает, то и мне несложно!
— Тебе понравится, — сказала она и прошуршала в коридор. — Вздремни, я пришлю кого-нибудь разбудить тебя, чтобы ты успел одеться к ужину. Ложись и спи спокойно!
Но сколько Биббз ни лежал с закрытыми глазами, сон не шел. Слова матери не выходили у него из головы, он раз за разом мысленно прокручивал их: «У папы на тебя планы… у папы на тебя планы… у папы на тебя планы… у папы на тебя планы…». Наконец, после долгих, долгих минут, «планы» сменил взволнованный шепот в ушах, будто мама и не уходила: «Он любит своих ребяток… он любит своих ребяток… он любит своих ребяток… он любит своих ребяток… сам убедишься, что он в конце концов оказывается прав… оказывается прав… оказывается прав…» Биббз парил между полусном и искаженной действительностью, теперь голос исходил из-за огромного черного крыла, появившегося из стены и распростершегося над кроватью — черное крыло в комнате, черная туча, плывущая по небу, затянувшая земной шар от полюса к полюсу. Нет, не туча, черный дым, и из его глубин взволнованный шепот, вновь и вновь: «У папы на тебя планы… у папы на тебя планы… у папы на тебя планы…» И вдруг тишина.
Он проснулся бодрый и опасливо потянулся — с ослабевшей мускулатурой шутки плохи. Встав, он, моргая, подошел к окну и коснулся шторы, которая тут же взлетела вверх, впустив лучи бледного заката.
В лимонном свете он увидел соседний дом и слабо улыбнулся, вспомнив напыщенные слова Эдит о «старинном особняке Вертризов». Здание стояло посреди обширного газона, отделенного от владений Шериданов молодыми кустами, — большая квадратная коробка, а не дом, простая и старая, с куполом, напоминающим гигантскую солонку. Краска на стенах давно выцвела, и вряд ли кто-нибудь смог бы сейчас угадать, какого они были цвета, но упадка и бедности не чувствовалось, да и газон был подстрижен не менее аккуратно, чем у Шериданов.
Зеленая изгородь почти соприкасалась с флигелем Нового дома и проходила под окном комнаты Биббза, а прямо напротив окна, на холмике на лужайке Вертризов, стояла скромная беседка. До нее не было и десятка метров, к тому же она оказалась на одном уровне с его спальней; молодой человек с легкостью представил себе, как горевало семейство Вертризов, обнаружив, что выскочка-сосед навсегда разрушил уединение этого уголка. Наверное, летом здесь было приятно проводить время и не одно поколение девочек играло в ней в куклы и дочки-матери, а милые бабушки выходили сюда в жаркий полдень с какой-нибудь скучной книгой. Но в сгущающихся сумерках беседка, увитая растерявшими листья лозами, выглядела покинутой, будто припорошенной пылью.
Биббз с мрачным сопереживанием смотрел на нее, невольно ощущая внутреннюю схожесть с этим заброшенным местом. Повернувшись к псише[5], он окинул себя придирчивым взором: осмотрел отражение с ног до головы, медленно, то опуская, то поднимая глаза, и наконец остановил долгий и серьезный взгляд на лице. Во время этой таинственной процедуры он намеренно изображал стороннего зрителя; он уподобился энтомологу, изучающему очередное насекомое, и его выводы были неутешительны. Он угрюмо покачал головой; взглянув на себя опять, повторил движение и продолжил покачивать головой, выказывая явное неодобрение увиденному.
— Ну и страшилище же ты! — произнес он вслух.
И тут он понял, что за ним наблюдают. Быстро повернувшись, Биббз стал свидетелем того, как очаровательная девушка в грубо вытесанном проеме соседской беседки во все глаза смотрит в его окно. На какое-то мгновение они встретились взглядами, и девушка, вспыхнув, отвернулась, сосредоточившись на лозе, и не спеша принялась отламывать сухие ветки, всем видом показывая, что находится в беседке исключительно из-за растения и ни один джентльмен не посмеет думать, что она тут с какой-то иной целью, и раз уж ей пришлось быть здесь по делу, нет ничего предосудительного в том, чтобы на мгновение позволить себе поглядеть куда-то еще, впрочем, всё это случайность — она не придала никакого значения тому, что увидела.
Собрав ровно столько веток, сколько было необходимо, дабы подчеркнуть свое сосредоточение на деле — и неодобрение всего, что напоминает о Шериданах или принадлежит им, — девушка с показным спокойствием спустилась с холмика и продефилировала к боковому входу в особняк Вертризов. Ей открыла пожилая дама при шляпке и манто.
— Мэри, ты готова? Я тебя обыскалась. Где ты была?
— Да так. Просто смотрела в окно Шериданов, — ответила Мэри Вертриз. — И меня за этим застукали.
— Мэри! — воскликнула ее мать. — Нашла время: мы как раз к ним собираемся! Святые небеса!
— Но мы всё равно к ним пойдем, — сказала дочь. — По-моему, их женщины будут рады нас принять, даже если мы спалим их дом.
— Но КТО тебя видел?
— Полагаю, один из сыновей. Наверное, тот, безумный. Я краем уха слышала, что они держат его где-то в лечебнице и в семье о нем принято умалчивать. Он разглядывал себя в зеркало и разговаривал сам с собой. Затем посмотрел в окно и поймал меня с поличным.
— А что он…
— Да ничего.
— И как он выглядел?
— Как призрак в синем костюме, — ответила мисс Вертриз и направилась на улицу, помахав обтянутой белой перчаткой рукой отцу, наблюдавшему из окна библиотеки. — Печальный и нелепый. Пойдемте, мам, лучше побыстрее покончить с этим!
И миссис Вертриз с неспокойным сердцем отправилась с визитом вежливости в Новый дом.
Глава 5
Мистер Вертриз посмотрел на уходящих дам, словно провожая их в рискованную экспедицию, затем отвернулся от окна и принялся задумчиво вышагивать по библиотеке в ожидании их возвращения. Этот невысокий шестидесятилетний человек, увядший, сухой и подтянутый, будто сошел с карандашного наброска, изображающего постаревшего денди. Его ухоженные завитые усы, дань давно позабытой англомании, когда-то безупречно черные, успели стать кипенно-белыми, как и отливающие глянцем волосы; поношенный костюм не потерял формы и хранил остатки былого шика. Броские детали добавляли элегантности: серые гамаши[6], тонкий черный шнурок на очках, выглядывающих из кармана серого жилета, цветной значок американского патриота, мерцающий на лацкане черного сюртука.
Обеспокоенный и элегантный мистер Вертриз выглядел чужаком в аляповато-радостной комнате. В камине из фальшивого черного мрамора весело плясал огонь, отражаясь в высоких стеклянных дверцах узких «истлейковских» шкафов[7] и бросая блики на удобную, но грубоватую мебель, невыразительные деревянные панели и полдюжины гравюр Ландсира[8]. Последние были куплены четой Вертризов лет тридцать назад, но их и сейчас иногда упоминали в разговоре как «весьма утонченные вещицы». Вертризы первыми в городе открыли для себя этого пейзажиста и им, в искусстве, и ограничились, однако по-прежнему считали, что в таких делах они на коне. Завидев работы Ландсира в домах знакомых, мистер Вертриз окрылялся, как вожак пред верными последователями; а если вдобавок он находил на полках сочинения Бульвер-Литтона[9], у него не оставалось сомнений в культуре хозяев дома, и он с чистой совестью провозглашал, что «эти люди знают толк в хороших картинах и хороших книгах».
Рост города вместо того, чтобы легко сделать мистера Вертриза миллионером, разорил его, потому что он так и не уловил дух времени. Когда города растут, они становятся капризны и из чистой прихоти могут кого-нибудь раздавить. В нашем случае этой самой жертвой оказался мистер Вертриз. В пору покупки гравюр Ландсира он владел доставшимися ему по наследству административным зданием, большим городским домом, где проводил зимы, и фермой с участком в четыреста акров, куда семья выезжала летом. Однако жизнь сложилась таким образом, что удобный, но уродливый старый сельский особняк стал его постоянным пристанищем. Сидел бы он спокойно и не дергался, обогатился бы в мгновение ока, но по иронии судьбы этот изящный человечек одним из первых начал поклоняться Величию и Величине, и они не преминули проучить его, сровняв с землей. Он был истинным глашатаем небывалого Роста, но обладал талантом покупать дорого и продавать дешево. Ему бы не выходить из дома, любоваться Ландсиром и читать Бульвера, а он повел свою корову на рынок, и опытные дельцы выдоили ее досуха и съели, обглодав косточки. Он продал городскую недвижимость и накупил участков в пригороде; затем продал сельскохозяйственные угодья, оставив особняк, и заплатил налог на новоприобретенную землю, чтобы ее «не отобрали». Но участки дохода не принесли, а семью нужно было содержать — в отчаянии он продал и участки (на следующий же год цены на них поднялись до небес), накупил акций в надежде на дивиденды и вроде бы успокоился. Он исчез с деловой арены как раз тогда, когда на ней с триумфом появился Джеймс Шеридан, поэтому-то мистер Шеридан не слышал о Вертризах, пока миссис Вертриз не посетила его со своим «противодымным» комитетом.