Я нарочно медленно завязывал шнурки. Перевязывал их. По лицу Кирилла заметно, что он собирался сказать еще нечто важное. Я наготове.
— Как твои дела с Елочкой? — спросил Кирилл, подняв глаза к небу.
Значит, Елочка скрыла от него наш разговор. Он не подозревает, что я все знаю об их поцелуях. Если я признаюсь, то навсегда потеряю права на Елочку. Тогда мне ничего не останется, как отойти в сторону и оставить их вдвоем. И безнадежно будет ждать. Если у них что-нибудь начнется, то оно протянется до конца их жизни. Нет. Я сделаю вид, что будто ничего не ведаю. Если у них хватит нахальства целоваться при мне, я отвернусь. И не замечу. Словно ничего не произошло. Мои нервы выдержат и не это.
— Да ничего дела. Неплохие, — сказал я небрежно.
— Вот что. Ты бы поактивнее. Если она тебе нужна по-настоящему.
Он сказал, что хотел, и поспешил за ребятами. Я поднялся и пошел следом за ним. Мне есть над чем поразмыслить. Он преподнес новую задачу. Но уже понятно одно: Елочка солгала или Кирилл солгал Елочке. Он ее не любит. У него к ней то же, что и у меня. Даже меньше. Я-то не прочь жениться на Елочке. Как бескорыстный друг он считает своим долгом поделиться со мной. Он верный друг. Такого поискать.
Около нашей аудитории осиный гул. Конечно, все видели, как вьются осы возле какой-нибудь щели. Временами некоторые из них подлетают к ней, тычутся головой, потом, сложив крылья, вползают в щель. Наши студенты похожи на ос. Тоже вьются возле замочной скважины. Тоже тычутся головой. Только вот залезть в замочную скважину не удается. Сколько ни стукайся лбом, не втиснешься. Не пускают габариты. А там, за скважиной, есть на что посмотреть. Там сидит Гусаков и принимает экзамен. И чем больше страх перед Гусаковым, тем сильнее тянет посмотреть, как он расправляется с нашим братом.
Нас встретил восторженный женский визг. Оказывается, перед Гусаковым пустует один стол. И все мужчины сдали экзамен. Мы остались последней надеждой у девушек. Сами они отсиживаются до последнего. Соберутся в кружок и, еле владея дрожащими губами, рассказывают страшные были.
Когда мы подошли, их лица совсем сливались с белой стенкой. Только там-сям разбросаны черные точки — их зрачки.
— Мальчики, миленькие! Ваша очередь, мальчики! — завопила Елочка и потащила к дверям меня, ибо я шел первым.
Этому научили ее девчата. Они решили спекульнуть нашей слабостью. Я вырвался и как можно ехидней сказал:
— Как бы не так!
Пусть Елочка попросит подольше. Вот на что я рассчитывал. Но из-за моей спины вышел возбужденный Кирилл и заявил:
— Ну-ка расступись! Я пойду. У меня особые причины.
И многозначительно добавил:
— А вы потом расскажите всем. Знакомым. Соседям. Кому угодно. — И ушел за дверь, вооруженный планом, который задумал с помощью газеты «Советский спорт». У меня было мелькнуло желание удержать его. Но я не позволил себе этого. Мне вдруг захотелось, чтобы Кирилл сделал тот шаг, на который решился.
— Что он задумал? — спросили Стась и Сусекин. Они пришли «болеть».
— По-моему, ничего особенного.
Едва из аудитории вылетел распаренный Бурлаков, я пошел на его место. И никто меня не упрашивал. Девчата не успели. Стась и Сусекин собрались было вдохновить — сказать напутственное слово, но только спохватились. Я рывком дернул дверь на себя и перелетел пространство между порогом и Гусаковым. Взять билет тоже было секундным делом.
Я сел за стол и мимоходом глянул в билет. Схватил лишь два вопроса — о Ромене Роллане и Вапцарове. На третий пока не стал даже смотреть. Я следил за Кириллом. Меня почему-то больше всего интересовало его поведение. Если он поступит так, как я предполагал, значит, у меня великолепная выдержка. Потому что я должен был промолчать во что бы то ни стало. И не шевельнуть пальцем. Почему все-таки? У меня сейчас нет времени думать об этом. Я слежу за Кириллом.
И еще один человек внимательно следил за Кириллом. Это Гусаков. Он-то, по всему видно, не забыл тот зловредный фельетон. И если автор попал в его руки, этим случаем он воспользуется непременно.
Кирилл недолго мудрил над билетом. Он повозил пером по чистой бумаге и, только освободился стул перед Гусаковым, пересел на него. И вовремя. К стулу было направился увалень Петя Востряков. Петя пожал плечами и сел на место. А Кирилл даже не извинился. Ему было не до этого.
Он смотрел в упор на Гусакова. Тот подобрался. Насупился. Кириллу попался трудный билет, но отвечал он блестяще. Наизусть прочитал Гусакову порядочный кусок из Николаса Гильена. Гусаков хищно смотрел ему в рот. Сторожил первое неверное слово. Но рот Кирилла захлопнулся, а этого слова так и не было. Но Гусаков уже что-то задумал. И держал наготове.
— Назовите современных писателей Гондураса. Кого знаете, разумеется, — сказал Гусаков.
Гусаков мельком глянул на меня, и я уловил в его глазах торжество. Мало кто знает писателей Гондураса. Кирилл вряд ли входит в их число. Но Кирилл выпалил единым духом:
— Ди Стефано, Суарес, Рамальетс, Хенто.
Оказывается, знакомые имена. Я их тоже знал. Но запамятовал. А Кирилл вот не забыл. Феноменальная память у моего друга. Гусаков — и тот поднял брови. Мало того, не удержался и в сердцах сказал:
— Молодец, Севостьянов! — И, повернувшись к нам, закончил: — Так надо знать зарубежную литературу! Таким образом!
— Нет, не так, — возразил Кирилл. — Совсем не таким образом. Ди Стефано, Суарес и другие — просто футболисты из сборной Испании. Пушкаша я не тронул, потому что у него венгерская фамилия.
Я это предвидел. Не в деталях, конечно, а в общих чертах. Я догадывался, что Кирилл выбросит именно такой фортель. Теперь я удостоверился в этом, а на дальнейшее можно было не смотреть.
Не глядя, я представил, как что-то пытался сказать Гусаков и не смог. А вот хлопнула дверь — это Гусаков убежал в деканат.
— Что и требовалось доказать! — возвестил чуточку побледневший Севостьянов и вышел в коридор.
Я двинулся вслед за ним. Сидеть тут не было никакого смысла. Скандал затянется надолго. Чтобы понять это, не обязательно владеть даром предвидения.
В коридоре между тем началась паника. Вконец перепуганные девушки окружили Кирилла. Они не знали, что произошло. Зато видели, как из аудитории выскочил бледный Гусаков и затрусил по коридору прочь. Девушки теребили Кирилла. Требовали информации.
— Ничего не случилось. Только то, что и требовалось доказать, — механически твердил Севостьянов, пробиваясь сквозь окружение.
Я подошел к нему на лестничной площадке. Он стоял один. Наши «болельщики», видно, где-то слонялись. Он пытался закурить. У него ломались спички.
Я спросил:
— А если бы не Гондурас? А если бы понадобились английские фамилии? Тогда что?
Он все же закурил. Жадно затянулся.
— На этот случай я припас «Тоттенхэм хотспур». Еще у меня есть французский «Реймс», итальянский «Милан», турецкий «Галатасарай» и сборная ФРГ без правого инсайда. Того я не нашел.
— Все же не по-хозяйски. Нерациональная трата времени. Ты возился с подшивкой три часа, а можно было назвать вымышленные фамилии. Придумать тут же.
— В том-то и дело, нельзя. Иначе не будет анекдота. А мне нужен анекдот. Чтобы он разошелся по институту. Чтобы поднялся шум. Чтобы все увидели, каков Гусаков. Понимаешь?
Дело свершилось, события получили толчок, и молчать теперь уже не совсем обязательно. И я высказался:
— Что ты все лезешь и лезешь из кожи?
— А что в этом плохого?
— Плохого, может, и нет, но только сразу вспоминается городская эстафета.
Я неспроста припомнил эстафету. Это было второго мая. Наша институтская команда вырвалась вперед и постепенно наращивала разрыв. Я стоял на предпоследнем этапе и видел, как Севостьянов принял эстафетную палочку. Он мчался, будто лань. Легкий и длинноногий. В белоснежной майке и голубых трусах. Молодое облако, слетевшее на землю. К этому моменту мы оторвались от медицинского института метров на двадцать. Я уже не говорю о других командах. Кирилл мог бежать спокойно, тем более бегать быстро он горазд. Но я увидел на его лице гримасу отчаянной решимости. Он бежал свои четыре квартала так, словно от него одного зависела победа нашего института. Он развил скорость, точно шел стометровку. Сил, конечно, не хватило, и он бухнулся у самой черты. Прокатился по асфальту метра два. Посмотрели бы вы тогда на его майку! Я начал было бег, а тут пришлось возвращаться к Севостьянову за палочкой. Из-за него едва не упустили первое место.
— Помнишь городскую эстафету? — повторил я.
— Тогда не хватило сил. Теперь я крепче. И вообще это более важное дело. Я не упаду.
По лестнице застучали торопливые шаги. Прямо на нас поднимались Гусаков и декан. Гусаков прошел, даже не взглянув. Декан остановился перед нами.
— Николай Николаевич, продолжайте экзамен, а я разберусь сам, — сказал он вслед Гусакову.
Я побежал сдавать экзамен.
— Ну-с, голубчик, нахулиганили? Объясняйтесь, — произнес декан за моей спиной.
Кириллу запретили сдавать экзамены. Временно. До полного выяснения обстоятельств. Так сказали ему. После выяснения обстоятельств его исключат из института. В этом никто не сомневался в нашей группе. Голос декана громыхал по всем этажам, когда он распекал Кирилла. У нас при этом ныло сердце. Мы привыкли к Севостьянову. Мы любим его. Я смотрю на него, думаю: вот он уедет, и я никогда не увижу его, и у меня екает в груди.
— Чепуха. Исключат — не исключат. Не в этом соль, — сказал нам Кирилл. — Главное, будут выяснять обстоятельства. Я этого и хотел. Сам декан возьмется за дело. Он обещал.
— Хотя бы посоветовался, — обиженно заметил Бурлаков. — Все-таки мы большой, здоровый коллектив. И мы все считаем, что Гусаков — это не вещь.
— Некогда было рассусоливать, — бодро возразил Кирилл.
Он засунул руки в карманы и ходил по комнате. Довольный собой. Остальные, кроме меня, расселись вокруг стола. Я разлегся на кровати. Я коренной житель этой комнаты, и мне такое позволено. Остальные — это мужчины из нашей группы. Они поодиночке сбежались сюда из своих комнат, и возникло импровизированное собрание. Бурлаков по привычке председательствовал.