Когда человек живет в атмосфере преследований и доносов, он сам бросается в пропасть от одного только страха, что его туда сбросят.
Дэфо говорил, что в его время сотни тысяч рыжих деревенских парней готовы были драться с папством до последней капли крови, понятия не имея, что такое «папство» — человек или лошадь.
Сквернословие — это косвенное выражение преклонения.
Притворство столь же необходимо для ума, как одежда для тела.
Молчание — особое искусство беседы.
Если человек лишен учтивости, вы оказываетесь в его власти.
Смерть наступает задолго до смерти, ведь распадаться мы начали на много лет раньше… смерть же предает земле то немногое, что от нас осталось.
ТОМАС де КУИНСИ1785–1859
Литературная известность (для своего времени скандальная) критика, очеркиста, романиста, переводчика, Томаса де Куинси основана главным образом на «Исповеди английского опиомана» (1822), в которой писатель — впервые в литературе — делится опытом курильщика опиума, подробно описывая посещавшие его видения. Помимо «Исповеди» и «Автобиографии» (1834–1853), первоначально печатавшихся в «Блэквудз-мэгэзин», журнале, где де Куинси активно сотрудничал с первых же дней его существования, в антологию афоризма вошли отрывки как из обширного эссеистического наследия писателя(«Эссе о поэтах. Александр Поуп», «Протестантство», «Письма молодому человеку», «Убийство как высокое искусство», «О стуке в ворота в „Макбете“»), так и мемуарного: «Портреты современников» (1847, 1848) — статьи и воспоминания о Колридже, Лэме, о кумире де Куинси — Вордсворте.
Нет ничего более отталкивающего для чувства англичанина, чем лицезреть, как выставляются напоказ моральные язвы или шрамы, как срывается «драпировка», которой стыдливо прикрыли их время и снисходительность к человеческим слабостям. Быть может, потому в большинстве своем подобные исповеди исходят от женщин сомнительного поведения, проходимцев и мошенников.
Что может быть более нелепым, чем все разговоры о том, что, дескать, выпивка туманит голову? Напротив, голову туманит трезвость…
Я глубоко убежден: нет такого понятия, как полная забывчивость; след, отпечатавшийся в памяти, неизгладим.
Чем больше мы отягощаем память, тем она становится сильнее; чем больше мы ей доверяем, тем более она заслуживает доверия.
Лучше перенести десятки тысяч издевательств и глумлений, чем всего один раз испытать нестерпимую и непрекращающуюся боль, причиненную собственной совестью.
Вина и горе инстинктивно прячутся от общественного взгляда; они предпочитают уединение и тайну — и даже выбирая могилу, нередко отделяют себя от более зажиточных и благополучных обитателей кладбища.
Обида вовсе не всегда предполагает чью-то вину. Все зависит от повода и планов, которыми руководствовался обидчик, а также от смягчающих обстоятельств, тайных или явных, обиде предшествовавших; все зависит и от того, насколько с самого начала было сильно искушение и насколько успешно и искренне, на словах или на деле, обидчик с этим искушением боролся.
Философ не должен смотреть на мир глазами ограниченного существа, который называет себя «светским человеком» и который полон узких и эгоистических предрассудков, связанных с его происхождением и воспитанием. Философ должен быть человеком всеобъемлющим, одинаково относящимся к людям высокого происхождения и низкого, к образованным и необразованным, к виноватым и безвинным.
Нельзя отрицать того, что Лондон в своем внешнем обличьи, как и все огромные города, невыразимо груб, жесток и гадок.
…Оксфорд-стрит[10], мачеха с каменным сердцем, ты, что упиваешься вздохами сирот и пьешь слезы детей…
Тот, кто говорит о быках, и во сне видит одних быков…
Состояние вечной, безумной спешки, преследование земных, сиюминутных интересов могут разрушить то величие, что заложено во всех людях.
Ни в одном человеке способности не раскроются до тех пор, пока он не научится жить в уединении. Чем больше уединения, тем человек сильнее…
Смерть производит гораздо более тяжелое воспоминание летом, чем в другое время года… ибо яркое солнце, тропическое буйство природы и мрак, холод могилы — несовместимы.
Как правило, самые глубокие мысли и чувства доходят до нас не прямо, и не в абстрактной форме, а в сложных, запутанных сочетаниях совершенно конкретных ассоциаций, между собой нерасторжимых.
Во всей вселенной не сыщешь такого Ареопага справедливости и отвращения ко всему бесчестному, как английская толпа.
Двусмысленность, встречающаяся почти в каждой нашей фразе, — это не придирчивый казуист, а напротив, одноглазая служанка истины… Двусмысленность указывает на ограниченность выражений, понимаемых слишком общо или слишком туманно, настаивает на необходимости выбирать между значениями, дублирующими друг друга.
Бывает таинственное состояние души, вызванное истинным страданием. В этом состоянии мы, словно святотатства, избегаем красочных описаний, случайных разговоров и стремимся (по крайней мере должны стремиться) к уединению.
Горе не демонстрирует своих язв; унижение не пересчитывает обид.
Первенствует та литература, что апеллирует к простейшим чувствам, а не та, что копается в сложных мыслях.
Критики… этот жалкий, суетливый, ушлый народец, который считает своим высшим долгом не направлять общество, а всячески, с рабским низкопоклонством, ему подчиняться, потакать всем его капризам…
Два главных секрета в искусстве прозы:
1. Искусство зависимости второго шага от первого;
если писатель хочет добиться живости и естественности повествования, он должен прежде всего думать о связях, соединениях.
2. Предложения должны следовать одно за другим таким образом, чтобы модифицировать друг друга;
письменное красноречие должно строиться по закону отражения.
Существует литература знания и литература силы. Функция первой — наставлять; второй — побуждать. Если первая — это руль, то вторая — весло или парус… Литература знания вьет свои гнезда на земле, где их смывает наводнение, крошит плуг; литература силы — под куполом храма или на вершинах деревьев, где ей не грозит осквернение и клевета.
Публика — плохая гадалка.
Книги, говорят нам, должны наставлять и развлекать. Ничего подобного! Настоящая литература демонстрирует силу, ненастоящая — осведомленность.
Стоит человеку встать на путь убийства — и грабеж покажется ему пустяком.
Каин — гений первой величины, ведь это он изобрел высокое искусство убийства.
У всякого несовершенства есть свой идеал, свое совершенство.
Пренебрегайте пониманием, если оно противоречит всем остальным свойствам вашего интеллекта. Понимание, как таковое, каким бы полезным и необходимым оно ни было, является не только самой ничтожной, но и самой ненадежной способностью человеческого разума.
Всякое действие лучше всего измеряется, объясняется и предупреждается реакцией на себя.
Человек не вправе считать себя философом, если на его жизнь ни разу не покушались.
Если рассматривать убийство как искусство, то его конечная цель — та же, что и трагедия по Аристотелю: «очистить сердце посредством жалости и ужаса».
Подвижная часть населения — это, как правило, люди знатные; люди же низкого происхождения составляют ядро любой нации. Они — ее лицо, ее — до времени скрытый — характер.
Поразительно, какой огромный урожай новых истин можно собрать посредством глубоких чувств. Человек, глубоко чувствующий, видит те же предметы, что и мы, но более ясно, более отчетливо…
Более всего обращает на себя внимание не тот автор, который извлекает новые истины, а тот, который пробуждает в нас зыбкие очертания тех старых истин, что до времени дремлют в нашем сознании…
Грабитель, который забрался ночью в лавку армейского портного, может на обратном пути сколько угодно любоваться переливающимися в лунном свете золотыми галунами и эполетами. На языке полиции его преступление называется «предумышленным ограблением», и только. Непомерное увлечение цитатами — явление того же порядка.
ТОМАС КАРЛЕЙЛЬ1795–1881
В подборку афоризмов Томаса Карлейля, публициста и историка, философа и переводчика немецкой литературы, романиста и просветителя, критика литературного и социального, одного из наиболее разносторонних и авторитетных авторов в английской литературе прошлого века, вошли высказывания из таких основополагающих трудов писателя, как «Sartor Resartus» (1836), «История французской революции» (1837), «Чартизм» (1839), «Герои, культ героев и героическое в истории» (1841), «Прошлое и настоящее» (1843), «Современные памфлеты» (1830), а также из менее известных исторических, критических и философских работ: «История Фридриха Великого» (1838–1865), «Рихтер» (1827), «Характеристики», из эссе «Произведения Гёте», «Шиллер», «Сэр Вальтер Скотт», «Приметы времени», из дневников, из обширного эпистолярного наследия Карлейля, из книги воспоминаний «Карлейль в старости».
Поэт без любви — физическая и метафизическая нелепица.
С помощь цифр доказать можно все что угодно.
Любая реформа, кроме моральной, бесполезна.
Хорошо описанная жизнь — такая же редкость, как и хорошо прожитая.
Поэзия и религия — продукт тонких кишок.
Три составные современной цивилизации: порох, печатный станок, протестантство.
Писатель — тот же священнослужитель.
Гениальность — это прежде всего выдающаяся способность быть за все в ответе.
Счастлив тот народ, чьи анналы отсутствуют в исторических книгах.