ренние дела русской колонии: хватало своих забот. Приближенные требовали:
— Хоть Китай, хоть Япония. Только не мятежная Россия!
Сухэ в это время находился в Худжирбулане. Русские инструкторы тоже разделились на два лагеря: на монархистов и на республиканцев.
— Демократическая республика! — надрывались в крике одни.
— Нужен новый царь с твердой рукой, — отвечали другие.
Дело доходило до взаимных оскорблений и даже драк. Была и третья группа офицеров: эти ходили с задумчивым видом и горящими глазами. Иногда они роняли:
— Все прогнило насквозь! Хрен редьки не слаще…
События в России были так огромны, что Сухэ ходил, словно в тумане. Он пытался осмыслить все. Прислушивался к разговорам. Иногда допытывался у хмурых русских офицеров:
— Что такое демократическая республика?
Ему объясняли, и он разочарованно отходил. Значит, у власти опять богачи! Вместо хана президент или премьер-министр из тех же капиталистов и помещиков. А разве богатые давали когда-нибудь свободу бедным? Царя прогнали рабочие и крестьяне, а власть снова захватили эксплуататоры. Это опять была не настоящая свобода. Иногда в разговорах проскальзывало уже знакомое слово «большевики». Но о большевиках говорили с опаской.
Приходили вести о смелых действиях героя Аюши в Дзасакту-ханском аймаке. Но теперь Сухэ уже понимал: это одиночные выступления. Победа возможна лишь тогда, когда поднимется весь народ. Если бы поднялся монгольский народ! Но кто ему поможет сейчас? На русских капиталистов надеяться нечего. Дуань мечтает задушить даже жалкую автономию, которая не дала аратам ровным счетом ничего. Да и кому какое дело до обездоленного, вымирающего племени кочевников?.. Большевики! Может быть, они… Только они! А здесь, в Монголии, нужны преданные люди, организованные в единый кулак. Аюши пока воюет за свободу для своего хошуна, для своего аймака. А свобода нужна всем.
Сухэ вспомнил первый год правления «многими возведенного». Тогда по Монголии поползли удивительные слухи: из России в Ургу едет великий батыр Тогтохо! Это о нем гордо говорил отец Дамдин:
— А в наших краях есть Тогтохо!
Защитник обездоленных и угнетенных. Это о нем пел старый улигерчи на базарной площади. Дела Тогтохо для той поры были поистине изумительны. Еще в 1906 году он со своей дружиной делал смелые набеги на маньчжуров. И хотя его отряд не превышал ста тридцати человек, он наводил панику на купцов и богатеев целого края. Маньчжуры вынуждены были бросить против Тогтохо, засевшего в ущельях Хингана, крупные военные силы. Весной 1911 года Тогтохо перешел границу и поселился в Забайкалье. После провозглашения в Халхе независимости он сразу же, в декабре, устремился в Ургу. Национального героя встретили всеобщим ликованием. Преисполненный достоинства, ехал он на своем коне по шумным улицам Урги, а навстречу ему неслись приветственные крики. Сухэ и Дамдин вместе с другими чествовали великого батыра. Говорят, правительство богдо даже хотело назначить испытанного в боях с цинами Тогтохо командующим монгольскими вооруженными силами. Сам «солнечно-светлый» принял героя в своем дворце. Но непонятно, почему правительство очень быстро охладело к герою, а министерство иностранных дел России потребовало выселить его из Урги. Правда, Тогтохо из Урги не выселили — боялись на-, родных волнений, — но учредили за ним строгий надзор. С тех пор народный герой пребывал в безвестности. А тогда Сухэ казалось, что именно он, защитник бедных, поведет за собой аратов. Почему этого не случилось? Почему Тогтохо пребывает в бездействии? И ответ пришел сам собой: потому что он одинок. Он не смог подняться и над высшими ламами и над князьями, стать для них грозой. Он перестал бороться за права бедных, и люди оставили его одного «наслаждаться былой славой. Он перестал быть вождем, руководителем.
Аюши, Тогтохо… Где он, тот человек, который поведет за собой всех, раздавленных нуждою и страданиями? Сухэ первым откликнулся бы на его зов. А если его вообще нет в Монголии, такого человека? Как тогда? Неужели ждать и надеяться? Где он, мудрый батыр, который вручит повод счастья в руки народа?
Сухэ расправлял широкие плечи, смотрел на багряный закат, и ему думалось, что там, в России, бушует огромный пожар и отблески его падают на монгольские степи. На сердце было радостно и тревожно. Ощущение собственной силы переполняло его. И как-то не верилось, что в России уже все закончилось. Он знал русских. Эти уж если начали, то доведут до конца. Всегда что-то мятежное таилось в ее безграничных просторах. В трудные минуты глаза Сухэ всегда обращались к этой далекой загадочной стране. Баррикады на улицах Петрограда и Москвы, красные флаги, кровь сотен простых людей…
Предчувствия не обманули Сухэ. Каждый день был наполнен ожиданием чего-то огромного, невероятного. И это невероятное пришло.
Стоял ветреный октябрь. По вечерам небо было особенно красным, как свежая кровь. В Худжирбулане русские офицеры перешептывались. Теперь и республиканцы и монархисты объединились, не спорили больше о свободе. На их лицах был звериный страх.
Однажды бурят-переводчик из забайкальских казаков, оглядываясь по сторонам, сказал Сухэ:
— В России произошла новая революция. Бедные взяли власть в свои руки. Теперь говорят: «Орон бухний пролетари нар нэгдэгтун!» — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Пролетарская революция…
Весть взбудоражила Сухэ. Он стал трясти переводчика, желая выпытать у него как можно больше. Но казак и сам знал очень мало, лишь то, что сообщил ему земляк, недавно прибывший в Ургу.
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Эти слова были, как самая лучшая музыка.
Оседлав коня, Сухэ помчался в Ургу. А в ушах гремели слова: «великая революция», «великая революция»!.. Настоящая свобода!..
Правительство автономной Монголии было до крайности перепугано сообщением о победе Великой Октябрьской социалистической революции. Большевики… Ленин… Советская власть… Слова были страшные, словно разящий меч. Богдо-гэгэну казалось, что под ним зашатался и без того непрочный трон. Забурлила соседняя Танну-Тува.
— Урянхайцы расстреливают и вешают своих нойонов! — докладывали министры. — Большевистская зараза…
— Закрыть границу, закрыть границу!.. Чтобы заяц не мог проскочить!.. — кричал богдохан. — Всех учеников немедленно отозвать из Иркутска и установить за ними слежку. Японцы, китайцы, Америка, Германия… Кто угодно, только не большевики. Чем скорее, тем лучше!
— Границу закрыли еще раньше, — докладывали министры. — Ученики из Иркутска отозваны. За ними установлен строгий надзор.
В числе учеников, вернувшихся из России, был и Чойбалсан. В то время ему шел двадцать третий год. Пребывание в России оставило глубокий след в его сознании. Это был самый беспокойный ученик из всей группы. Он овладел русским языком, читал русские газеты, общался с русскими интеллигентами и рабочими. Он всегда был в курсе всех событий. Благожелательно улыбающийся, красивый, мягкий в отношениях с людьми, он сразу располагал к себе. Он был знатоком монгольских древностей, старинных священных текстов, знал много сказаний, умел говорить интересно. Но это была внешняя сторона. Чойбалсан живо интересовался событиями, происходившими в России.
Некогда, еще в керуленском монастыре, он мечтал стать солдатом. В своих суждениях и симпатиях он был тверд, как булат. Так же был тверд и в решениях. Он слишком много испытал в пору детства и юности лишений, чтобы равнодушно относиться к страданиям других. Когда он слышал о несправедливости, в его прищуренных черных глазах вспыхивали недобрые огоньки. Он был самым способным во всем училище. Он знал и такое, чего не знали преподаватели. Он знал, что Россия неуклонно идет к революции. Все, что творилось в России, Чойбалсан связывал с судьбами своего народа. От будущности России зависело будущее Монголии. Встречаясь с простыми людьми, он узнавал о революционном движении русского пролетариата. Он бывал на революционных митингах в Иркутске, где выступали рабочие, видел красные знамена и листовки большевиков, призывающие к свержению капиталистического строя.
Здесь он впервые услышал о Ленине.
— Ленин — вот кто даст свободу угнетенным, — говорил он в кругу своих товарищей-учеников. — Богдо и его прислужники готовы продаться тому, кто больше платит. Им нет никакого дела до страданий народа. Двести лет ламы иссушали разум и подавляли воинственный дух монголов, верно служили цинам. Глупо ждать от этой кучки бездельников освобождения. Свободу нужно завоевывать своими руками, как это делают русские рабочие и крестьяне.
Монголия… Родина!.. Он истосковался по ней. Теперь Чойбалсан знал, чем заниматься в Монголии. Он вез с собой дух свободы, ненависть ко всем поработителям. Знаменем был Ленин.
Но родина неласково встретила Чойбалсана. Еще на границе всех обыскали. Когда ученики стали возмущаться, чиновник погрозил плеткой:
— Заткните глотки, собачье отродье! Здесь вам не Иркутск… Это ты — Чойбалсан? Слыхал. Ничего, положенное количество палок тебе выдадут в Урге. Смутьян!..
Под конвоем учеников доставили в Ургу.
В Урге допрашивали, грозили, занесли в «черный список». Следили за каждым шагом. В Урге на Чой-балсана, уже вкусившего свободы, повеяло диким средневековьем. Нойон по-прежнему бил арата, не уступившего дорогу, по-прежнему все падали ниц при появлении паланкина сановника. Слонялись без дела толстозадые, разъевшиеся ламы, перебирающие четки и гнусаво читающие молитвы. Нет, здесь ничто не переменилось!..
Чойбалсану удалось поступить в школу телеграфистов. Порядки здесь были дикие: учеников били палками, не кормили, всячески измывались над ними. Занятия проводились от случая к случаю.
Чойбалсан был возмущен. Самообладание покинуло его.
— С нами обращаются, как со скотами, — заявил он чиновнику, ведающему школой. — Мы требуем навести порядок в школе и с уважением относиться к ученикам.
На чиновника будто плеснули кипятком:
— Большевик!.. Чумной сарлык… Вон, вон отсюда!..