– Я знаю, что было! Вчера я много пила и убойно курила, так, что валилась с ног. Потом ты меня изнасиловал.
– Вот тебе и новости! Кто еще кого изнасиловал? – Он слегка толкнул меня в бок, от чего по моему телу пошла волна колкой боли.
– И что ты собираешься делать?
– Не знаю, – развел руками Максим и покачал головой, словно маленький ребенок, случайно опрокинувший мамину вазу.
Творческие люди такие безответственные и наивные, и правда как дети. В глубине души я искала ответ на вопрос, почему меня до сих пор так тянет к этому человеку. И нашла. Потому что с ним я могла общаться искренне, в его словах чувствовалось меньше лжи. Хотелось верить, что Максим видел во мне то, что не видел никто другой. С ним я могла максимально раскрыть, как говорится, свою сучью натуру. Это он открыл во мне новые грани личности и научил не подстраиваться под других и быть собой, что в конечном итоге привело к тому, что я стала тем, кто я сейчас.
Я валялась в кровати еще два дня, слушала его пластинки, просила поиграть для меня на гитаре. У меня на душе было тяжело, и, чтобы хоть как-то прийти в себя, я через силу пыталась петь, но это мало помогало. Я потеряла счет времени. Какой был тогда день? Суббота? Воскресенье? Так крепко я не спала много лет.
Когда я нашла в себе силы встать, была на удивление сухая погода, поэтому до дома я добралась без особых трудностей. Через пару дней мой бывший учитель позвонил. Сначала я не отреагировала: мне показалось, что это все неправда, но звонок повторился. И опять никакой реакции от меня. У меня почему-то возникла мысль, что это мой последний шанс. Я долго смотрела на трубку и не решалась набрать номер, но как только я это сделала, гудки сразу сменил голос, будто Максим только и делал, что ждал моего звонка.
– Привет, моя сладкая! – сказал он, хихикая в трубку. – Мэри, кровавая Мэри! Забыл твое новое имя, прости!
– Опять забыл. Вспоминай! – настырно ответила я. Меня насторожила метафора «кровавая» и Мэри. У меня сразу возник ассоциативный ряд с Мэри Джейн, а следовательно, и с Джейн, которую я убила. Неужели он узнал о том, что я так тщательно скрывала? Возможно, я сама раскрылась перед ним в ту ночь, когда была на грани.
– Я бы очень хотел… еще раз увидеться с тобой, – ласковым полушепотом сказал мне он. – Какие у тебя сегодня планы? Может быть, сходим в библиотеку?
«Что еще может предложить тебе нищеброд, кроме библиотеки?»
От такого предложения я чуть не поперхнулась. «В библиотеку? Я что, похожа на любительницу библиотек?!» Ничего против книг, чтения и литературы я не имела, но последний раз в библиотеке я была в то время, когда училась в школе. Разумеется, от посещения библиотеки я отказалась. Свидание в библиотеке я и по сей день считаю возмутительным признаком низкого класса.
– Ничего не поменялось, – сказал он снисходительно.
– В смысле? – ответила я.
– В том смысле, что у тебя ничего не изменилось за эти шесть лет. Какой помню тебя, Марина, со времен школы, такой ты и осталась.
– Во-первых, – с претензией произнесла я, – не называй меня больше Мариной, я же просила! Это мое старое имя, данное мне при рождении. Я не обязана носить это ужасное имя! Во-вторых… А что во-вторых? – я замялась. – А, вспомнила. Меняется все, просто мы не успеваем отследить закономерность этих изменений, а также их порядок. Потому и кажется, что все неизменно. Ты смотришь, как я меняюсь год за годом, и сбиваешься со счета.
– По мне, так ничего мне не кажется: действительно ничего не изменилось. Я вступил в музыкальную группу, купил дом в Австрии, сам сделал в нем ремонт. Мы гастролируем по всей Европе с концертами, – принялся бравировать Максим, – через два месяца выезжаем в Берлин. Ух, до чего ж устал я от этих перемен, а ты говоришь, что все неизменно.
Злость. Я почувствовала, что вот-вот у меня сорвет крышу, как это иногда бывает. Что сейчас опять эмоции станут сильнее меня, что я опять начну рыдать и тратить силы на демонстрацию их человеку, который давно ничего для меня не значит. Я только собралась вступить в спор и начать доказывать Максиму, что у меня много перемен, я даже собиралась их перечислить, но вдруг подумала: что я скажу? Я убила человека, сначала случайно, в целях самообороны, а далее убивала осознанно, с целью закрепления навыка. Только вот смелой я не стала. Даже имя себе выбрала, значение которого интерпретируется как «смелая». И, ругая себя, я проявила эту самую смелость. Вместо того чтобы отпускать себя на волну эмоций и полностью отключить разум, я сделала все наоборот и произнесла:
– Я горжусь тобой и по-прежнему люблю тебя. Кстати, хочешь выпить чаю?
– Да. Очень хочу увидеть тебя, – повторил Максим.
– Хорошо. Приходи ко мне домой, но обязательно прихвати с собой…
– Я понял, выезжаю. У меня всегда с собой, – музыкант понял намек.
Уже через два часа мы с так называемым другом детства курим, пьем чай, залипаем на смешные видеоролики из Интернета на экране домашнего кинотеатра и весело разговариваем. Про Берлин, про рок-музыку и концерты. Снова он показывает мне, как выступают его друзья-музыканты, но мне это не так интересно, как его выступления. В квартире так дымно, что изображения на экране видны как будто через туман и не имеют четких очертаний.
– А как твоя система обучения? – как бы невзначай поинтересовалась я. – Ты же, помню, хотел организовать музыкальную школу по новому методу, твоему, авторскому. Помню, как ты шел в библиотеку, чтобы писать какую-то научную работу. Работа цела?
– Понимаешь… – замялся он. – Я действительно променял исследовательскую деятельность на искусство и создал свою эту… ну, музыкальную группу. Пусть знают нас не все, прибыли большой это не приносит, но хотя бы нашел дело, которым могу заниматься всю жизнь. А эта наука и методика – слишком долгий путь.
– Долгий путь? – переспросила я. Мое сознание было несколько помутненным, слова казались мягкими и тягучими.
– Да. Я и так всю жизнь в музыке, еще лет семь я бы потратил на переподготовку в области педагогики, потом понес бы огромные расходы на защиту диссертации, да и писать ее – дело небыстрое.
– Экономишь время, – сделала я вывод.
Максим Александрович согласился и добавил, что деньги тоже.
– А почему ты пригласил меня именно в библиотеку?
– Ну, я вспомнил, что ходил туда часто. Ты должна знать, – сказал он с сожалением, – что мне просто нравится находиться в любой более-менее приличной библиотеке. Я часто вспоминаю своего профессора Эдгара. Никто не знает, где он сейчас.
– Какого профессора? Я ничего о нем не знаю.
Хотя в памяти промелькнуло что-то.
– У каждого человека есть история, которую он обычно не рассказывает. Я расскажу, ведь это информация для избранных. – Максим замолчал и уставился в потолок.
– Ну? – растормошила его я. – Раз начал, так продолжай.
– Ты думаешь, почему я исследование не завершил? Потому что мне лень было? Нет, в этом виноват Эдгар, все претензии к нему. В университете, где я брал спецкурс, был такой преподаватель по имени Эдгар Шильдер.
– Так, погоди, – перебила я, не успевая за его ходом мыслей, – какой такой Эдгар? – В моей голове промелькнуло нечеткое воспоминание об Эдгаре, дежавю, будто бы когда-то, еще в школе, он уже говорил что-то о человеке с таким именем.
– Его лекции мне были не особо полезны, я слушал их из удовольствия и даже подумывал о том, чтобы перевестись в другое учебное заведение, где трудился этот Эдгар, – продолжил Максим, – и когда уже все документы были подготовлены, этот профессор Шильдер вдруг пропадает без вести. Предполагали тогда, что это было самоубийство, но это только гипотеза, доказательств нет. В тот же день, когда профессор пропал, из университета украли новое дорогостоящее оборудование, необходимое для производства каких-то синтетических препаратов. Медики собирались проводить эксперимент, результаты которого должны были быть опубликованы в форме доклада на научной конференции.
И вот тогда началась череда неприятностей не только у меня, но и у всех университетов в нашем округе; с того дня я отозвал все документы. Вроде и там учиться не хочу, и в другом месте ловить нечего, ведь Эдгара больше нет. Да и общались мы с ним хорошо, как товарищи, вот я и загрустил. Решил бросить все, места себе найти не мог. Проводил много времени в библиотеке, где бесцельно бродил по читальному залу туда и обратно. Однажды я остановился около полки и взял какую-то книгу наугад, и тут к моему плечу кто-то прикоснулся. Разумеется, я до смерти напугался, потому что знал, что больше в зале никого не было. Оглядываюсь, а там мертвенно-бледное лицо Эдгара. Но это действительно был не кто иной, как Эдгар. Книга упала у меня из рук. Эдгар стоял неподвижно, держа руку на моем плече, и глядел на меня строгим и проницательным взглядом. Но я отказывался в это верить. Как только я прикоснулся к Эдгару, он исчез, лопнул, как мыльный пузырь. Стало быть, и не было там Эдгара?
Я человек-материалист и в такую чертовщину не верю. Я сделал вывод, что болен, что у меня галлюцинации и что меня уже прет без ничего. С одной стороны – круто, а с другой – ну что в этом прекрасного, видимо, окончательно крыша поехала. Пошел по врачам, естественно, частным, правда платить пришлось гораздо больше: я же не хотел, чтобы меня спалили и слили куда-нибудь информацию обо мне, все-таки я известный музыкант. Так вот, врач назначил мне серьезное лечение с последующей адаптацией, пообещал строгую конфиденциальность.
Лечился я полгода, пока не понял, что меня обманули. Как оказалось, врач и клиника – известные мошенники, ничем они мне не помогали, а просто разводили на деньги. С этим осознанием у меня изменилось все, будто жизнь на сто восемьдесят градусов перевернулась. А потом опять он, Эдгар. Вернулся. Живой. Я так и предполагал, что он жив, и никакие это не галлюцинации. Жалко только, что столько денег потратил на якобы лечение.
Максим закончил свое повествование и направился к холодильнику. Налил из бутылки два стакана минеральной воды, добавил в каждый стакан по четыре кубика льда.