Зазвонили в дверь, и Авилов предусмотрительно скрылся за стеллажами. Бог мой, кого я вижу! Наташка. Выпустили из больницы, головка убрана, волосы лежат ровно и блестят металлом. Воин в железном шлеме. Девушки расцеловались и принялись за чай с пирожными. Зося несколько раз прошла мимо Авилова то за чайником, то за сахаром, ничего не заметив. Слышался милый щебет, легкие улыбки скользили, как солнечные лучи на подоконнике, а на прощание упаковали в Наташину сумку предмет, взволновавший Авилова, поскольку по размерам он вполне мог быть рукописью. Наталья ушла.
Он раздумывал, не пуститься ли ему вслед, но зачем? Если рукопись у нее, он вне игры. Он не Пушкин, чтобы драться в кабаке или кидать грязью в шалуна. С нею он связываться не станет. Только вот, что будет с желтыми листками? Куда их пристроит Наталья?
В дверь зашли, не позвонив. Авилов, услышав мужские шаги, вытянул шею. Одинокий рыбак, муж-мальчик, муж-слуга.
— Что грустим? За книжками?
— Да.
Он опустился на диван и вцепился в короткие жесткие волосы, словно хотел выдрать их одним рывком. Или пытался таким путем взлететь?
— Что тебе дать?
Судя по всему, клиент постоянный.
— На твое усмотрение. Можно что-нибудь детское.
— Жену забавлять?
— Она больна. Шишкин не отпускает к врачу.
— Боишься?
— Не за себя.
— Тогда чего?
— За нее, за ребенка.
— На фиг такая жизнь, — отрезала Зося. — Никакой радости.
— Мы жили хорошо, — он упрямо опустил голову.
— А теперь плохо?
— Тамара… У ней болезненное чувство собственности. Ничего ее нельзя трогать: ее вещи, ее деньги, ее отца, мужа, ребенка… Мы познакомились на рынке… Я украл из ее сумки кошелек, тогда мне было шестнадцать. Она меня поймала за руку и больше уже не выпустила. Но я не возражал, потому что мальчишки любят, когда им покупают машины с магнитолами… Если она что-то вбила в голову, ее не остановить. Чувство правоты. Когда что-то не выходит или выходит не по плану, она становится очень опасной.
— Наташу стукнула она?
— Наверное. Мне не сообщила. Я стараюсь ее удержать. Прошу, чтобы оставила в покое нас с дочкой, но бесполезно. Это как наркотик — ей, чтобы жить, нужно сражаться. Такая природа.
— А посадить-то ее нельзя? В дурку, например?
— Кто это сделает? Не я же.
— А я тоже не Хаджи-Мурат всех выслушивать, — вдруг оборвала его Зося.
Очень нелюбезная девушка, решил Авилов. Хабалка какая-то. А еще библиотекарь. Ему-то давно не хамили, отвык.
— Мне надо было кому-то рассказать. Я живу, как в тюрьме.
— Кто ж мешает освободиться?
Прозвучало раздраженно, даже ядовито.
— Это мой крест, — он опустил голову.
Еще объясняться с этой щепкой! Дать в глаз за такие разговоры, и все дела.
Зося встала из-за стола и полезла на лестницу, собираясь достать то ли книгу, то ли еще какой-то недостающий предмет. Одинокий рыболов поднял взгляд вверх и тут же опустил. Бедный, посочувствовал Авилов, совсем правил поведения не знает. Зося если на что и годится, так только валяться в кустах, а этот в Тулу, да со своим самоваром, да еще и разговоры про крест! Зачем, спрашивается, явился девушку нервировать наличием больной жены? Рыболов встал, подошел в лестнице. Стало тихо. Вначале они целовались, потом легли на диван.
Авилов раздумывал, как выбираться. Выходило, что пока никак. Он оказался прав насчет Тамары, да и насчет Зоси тоже. Эта успела подцепить всех, кого можно. Он бы не удивился, если б явились депутат и чиновник от культуры, если уж железобетонный ангел срезался. Да и кто ж откажется от доступного! Покурить бы… Случки, случки… скучно. Собаки занимаются этим дважды в год, кошки чаще, а человеки совокупляются непрерывно. И ведь не ради размножения, что-то другое примешалось! Эта Зося, распрекрасная Солоха без лифчика с розовыми волосами, наверняка флиртует не бескорыстно, что-нибудь тут есть типа видов на будущее. Блудня продуманная.
Авилов, поразмыслив, вышел на улицу тем же путем, через окно, и вернулся обратно уже через дверь, когда Аполлон отбыл. Вид он принял самый разнесчастный, волосы всклокочены. Зося цвела, как розовый куст, и заметно ему обрадовалась. Сейчас начнется. Авилов уселся на диван и тоже вцепился в волосы с трагическим лицом, наподобие одинокого рыболова.
— Что-то случилось, Александр Сергеевич?
Присасывается.
— Меня скоро арестуют. Из-за рукописи. Я последний, кто ее видел.
— Ну и что?
— У меня судимость.
— У вас? Судимость?
Она округлила глаза до последней возможности, как только не выкатились.
— Плохо вышло с Наташей. Не могу с ней посоветоваться.
— Почему?
— Ну… испорчены отношения.
— Да? По-моему, так она не очень… страдает.
Ну, давай, утешай меня тем, что обо мне и думать забыли.
— Ты так думаешь?
— Во всяком случае, я не замечала.
Вот так оно и бывает, незаметно. Было и ушло неизвестно куда.
— Если увидишь, передавай ей привет.
Авилов был само смирение.
— Вы уже уходите?
Уходим, причем никого не трахнув!
— Пойду. Дела нужно привести в порядок, имуществом распорядиться.
Он усмехнулся. Надо же, слушает! А уверяла, что не Хаджи-Мурат, чтоб всех слушать. Надо узнать, что это за тип.
— А как же «опель»? — спросила Зося.
— Конфискуют, — безжалостно отрезал Авилов, а она замолчала.
Волнуется за судьбу предметов…
— А зачем вы приходили?
Чтоб тебя съесть, Красная Шапочка. Он томно махнул рукой и молча вышел. Приходили мы, дорогая, чтобы раздобыть сведения. Лесбиянка чертова. Бестиарий, змеюки, гадюки. Где рукопись, интересно? Если она была у Зоси, то Наталье ее выманить пара пустяков. «Отдай мне ее, пожалуйста, очень прошу».
Авилов направился к кафе, захотелось перекусить, а до обеда еще далеко. В кафе сидел следователь и ел быстро и нервно, вошедшему едва кивнул. Александр Сергеевич, подсев за его стол, принялся выпрашивать у Насти еду, но достался ему лишь салат с селедкой, яйцом и зеленым горошком. Он взял пиво, предложил угостить Шишкина, но тот в ответ надулся.
— Денег много? — укорил Михал Михалыч. — Лучше поберечь.
— А что?
Следователь лег грудью на стол и, пристально глядя Авилову в глаза, отчеканил:
— А рукопись-то у госпожи Науменко. А передали ее ей вы. Завтра ко мне к девяти утра. Попрошу не опаздывать.
Шишкин скомкал салфетку и вышел из кафе. Версия у него созрела, когда он определил принадлежность пачки сигарет. Шахматная партия проистекала с Науменко. Началось все с того, что она принялась за расследование и встала Тамаре поперек дороги. Та ее огрела по голове. Лежа в больнице, она, конечно, действовать не могла, но Гена упал с балкона именно в тот день, когда Науменко выписали. Пачку сигарет Шишкин нашел под балконом, уже изрядно потоптанную, в земле. Она предупредила Гену, чтобы помалкивал? Не на того напали. Гена неотрегулированный и поступил с точностью до наоборот. Рукопись у Авилова, но Науменко ее у своего бывшего вытянет. Ей совсем немного осталось. Да и вообще еще неизвестно, бывший ли он. Может быть, они заодно? А Нина так, для отвода глаз.
Александр Сергеевич, неприятно обеспокоенный свирепостью следователя, быстрым шагом направился в гостиницу. Наташа собирала вещи в сумку. Они вежливо поздоровались.
— Хочу завтра уехать. Бог с ним, с отпуском, потом догуляю.
— Ты уезжаешь?
— У тебя есть другие предложения?
— Другие предложения поступили от капитана Шишкина. А кстати, где рукопись?
— У тебя.
Она усмехнулась краем губ, и он понял — над ним издеваются. Вот когда все начнется! Он даже слегка похолодел: угодил в лапы к тихоне!
— Не спеши меня растирать, — попросил он и прикрыл дверь поплотнее. — Где рукопись?
Наташа смотрела на него внимательно.
— В надежном месте. Ты же взял с нее, что хотел? Теперь моя очередь.
— Но… — Авилов осекся. — Откуда ей знать, взял или не взял? Тут лучше промолчать.
— Я тебя слушаю.
— Если Шишкин говорит, что я передал рукопись тебе, значит, он проследил всю цепочку. Гена донес или господин Спивак, неважно…
Наташка, что-то сообразив, хмыкнула.
— Что ты? — насторожился он. — Что я смешного сказал?
— Ничего. Я просто подумала, сколько народу попало под статью. Кто-то украл, кто-то содействовал, кто-то знал, где рукопись, но не сообщил, укрывательство. У тебя, насколько я понимаю, шантаж должностного лица и вымогательство.
Откуда она знает про шантаж? Где что просочилось? Или он сам чересчур откровенно говорил с ней в больнице?
— Почему? Спивака, тебя, Зосю никто не тронет. Попали Тамара с мужем, Гена и я.
— Еще не вечер.
— Не понял?
— Я говорю, что раз началась цепная реакция, то вряд ли все быстро закончится. Процесс стихийный, природный, не остановишь.
— Может, это… лучше не надо? — попросил он, как будто от Натальи что-то зависело. Не надо природных процессов, незачем. Он подумал о Нине, о себе, козле отпущения, которого Шишкин все равно зачислит в главные преступники.
— Ты так говоришь, потому что получил свое, — возразила Наталья. — Но я-то нет. Раз попали, нужно ситуацию использовать во благо.
— Но тут есть одна мелочь. То, что рукопись у тебя, недоказуемо, а то, что я держал ее в руках, доказывается в один прием.
— И?
— Ну, в общем… ты меня подставляешь.
Наташа торжественно уселась в кресло, удобно откинулась на спинку и глядела на него в задумчивости, держа паузу. Она переживала свой триумф. Авиловская судьба на данный момент была фантиком, с которой кошка могла поиграть, могла сжевать, могла не обратить внимания. Он замер, дожидаясь решения.
— Что ж тебе на это ответить, прямо даже не знаю. Есть какая-то народная песня, типа жестокого романса… Вспомнила. «Поедем, красотка, кататься…»
— Не слыхал.
— Ну как же? Он приглашает ее прокатиться под парусом, а она правит в открытое море. Он говорит, что в такую погоду это опасно… — Наталья надолго смокла.