– Ты знаешь, почему Смит убил Джесс?
– Нет.
– Ты знаешь, что в ее теле нашли твою сперму?
Маккейн не ответил.
– Какое отношение ко всему этому имеет моя сестра?
Он включил зажигание.
– Ответь мне!
– Позже.
– Что значит позже?!
– Не здесь.
– Здесь и сейчас!
– Глупая дура! – вспылил Маккейн. – Думаешь, это так просто?! Думаешь, я щелкну пальцами и все? Вот они – ответы?
– А разве нет?
– Нет, – Маккейн отвернулся. – Я и сам многого не понимаю.
– Я тебе не верю.
– Тогда вылезай.
– Нет.
– Значит, звони своему парню и говори, что проведешь эту ночь со мной.
Серое небо. Серое-серое… Анта поднялась по мокрым ступеням и постучала в дверь. Жо-Жо потянулась и встала с кровати. Бледная, со слипшимися ото сна глазами… Анта смотрела на Жо-Жо, а холодный ветер, обдувая ее спину, трепал рыжие волосы Жо-жо. Пара улыбок. Пара нежных приветствий. Поцелуй. Теплое дыхание. Дверь на замок. Одежду на пол. Простыни к телу.
– Что-то не так? – Жо-Жо остановилась, заглянула в темные глаза любовницы.
– Мне страшно, – прошептала Анта. Она закрыла глаза, но от воспоминаний было уже невозможно избавиться…
Тени обретают плоть. Она слышит их голос. Боа. Они приказывают ему. Он всего лишь тряпка. Слуга. Раб. Но они…
Анта вздрогнула…
Кровать. Пыль. Пол. Половица скрипит. Ноги Боа возле ее лица. Голос. Его голос. Он будит Ероси. Она притворяется, что спит. Анта все еще чувствует на своих губах вкус ее поцелуев.
– Оденься, – говорит Боа.
Анта видит голые ноги Ероси. Черная кожа сливается с темнотой. Тени. Они заполняют углы. Прячутся в темноте. Боа называет адрес.
– Возьмешь такси, – говорит он.
Они уходят. Анта выбирается из-под кровати. Она одна в темной комнате. Выглядывает в коридор. Тени. Они ползут вдоль стен, огибают тумбочки, колонны, заворачивают за углы… Голова идет кругом… Ступени. Тени стелются по ним, как дорогой ковер… Улица. Деревья. Такси… Старик-водитель не очень-то жалует Анту, но она платит вдвойне… Тишина. Воздух пахнет солью. Финиковая пальма. Белое бунгало. Окно…
Ероси снимает одежду. Ложится на кровать.
– Закрой глаза, – говорит голос из темноты.
Она подчиняется… Смерть подходит к ней, сдавливает холодными руками горло… Ероси выгибает спину, извивается на кровати, затем стихает. Мертвая. Покорная… Кровь из прокушенных губ заполняет рот Анты. Страх сдавливает горло, и она не может дышать. Крик. Он сваливается в желудок, бренчит по его стенкам, вызывая тошноту…
– Это ужасно, – прошептала Жо-Жо.
– Каждую ночь… – Анта облизала сухие губы. – Каждый час… Я жду, что Боа войдет в мою комнату, и я стану следующей.
– Ты обязательно должна кому-нибудь рассказать об этом.
– Мне никто не поверит.
– Я тебе верю.
– Ты просто глупая белая женщина, которой нравится жалеть таких, как я.
– Не говори так, – Жо-Жо поцеловала ее в губы. – Не смей говорить так.
Картины. Кристин смотрела на них, и были они для нее всего лишь рисунками, набором мазков на стенах, созданных воспаленным воображением безумного разума. Выразительность не имела значения, лишь содержание – уродливая действительность, немой крик о помощи, запечатленный кистью отчаявшегося человека. Боль, страх, беспомощность – они окружали Кристин, вгрызаясь в тело своими плотоядными взглядами. Мужчины, женщины, дети, животные – замкнутый хоровод страданий и боли, рваная череда событий, где даже трава имеет свою собственную душу.
Истории. Кристин слушала их, снова и снова спрашивая себя, неужели Маккейн во все это верит? Искусство, художник, писатель… Звезды высыпали на небо, мелькая в лохмотьях плывущих по небу туч…
Тайны. Казалось, что их никогда не бывает слишком много. Люди любят их. Поклоняются им. А когда этот кладезь начинает истощаться, то его пополняют легендами, мифами. И это никогда не закончится – воображение не имеет границ. Искусство рождает искусство. Страхи рождают страхи. Ступень за ступенью лестница тайн тянется к небу, рушится и возводится вновь, чтобы никогда не узнать, что же там, в конце этого пути. Бог создал землю. Люди создали Бога. Отдали ему право на землю. И снова заявили о своих правах… День сменит ночь. Старые тайны уступят место новым. И до тех пор, пока вертится этот мир, ничто не изменится. Жизнь…
– Ты действительно в это веришь? – спросила Кристин.
Маккейн кивнул. Ночь была теплой. Дождь стих, словно набираясь сил для новой вакханалии. Молчание. Маккейн взял Кристин за руку.
– Несовершенный мир. Ненадежный. Хрупкий… – он смотрел вдаль, в темноту.
– Что там?
– Где?
– Впереди.
– Я не знаю.
Порыв ветра растрепал его волосы, качнул деревья, сбивая с листьев нависшие капли дождя. И снова тишина.
– Почему именно ты, Кристин?
– Что, почему именно я?
– Почему ты ничего не видишь в этих картинах? Почему они не властны над тобой?
– А ты?
– Я – это другое. Я родился здесь. Этот дом принадлежит мне так же, как я принадлежу ему.
– Это глупо.
– Может быть, – он повернулся к ней, пытаясь встретиться взглядом.
– Уже поздно.
– Можешь остаться здесь. В этом доме много свободных комнат.
– Говоришь так, словно боишься меня.
– Я не знаю, – он отпустил ее руку, запрокинул голову и посмотрел на небо.
– Эй! Я самая обыкновенная.
– Нет.
Кристин улыбнулась. Дом ждал ее: мрачный, пропахший безумием…
– Покажи мне мою комнату.
Ночь. Тишина. Большие часы размеренно тикают. Старый ковер съедает звуки шагов. Мягкая кровать слишком большая, чтобы спать на ней в одиночестве.
– Маккейн?
– Да?
– Можешь остаться, если хочешь.
Глаза. Взгляд. Порог. Он разделяет их.
– Дверь все еще открыта.
Ладонь. Тепло. Губы.
– Мы здесь одни.
– Тебя это смущает?
– Для меня это впервые.
Поцелуй. Рот. Язык. Складки одежды.
– Всего лишь секс.
Часть четвертая
Глава первая
– Мы покинули особняк в ту же ночь, а утром Эдгар оставил меня. Он не сказал ни слова. Просто ушел, пока я спала, – выцветшие глаза старухи смотрели куда-то вдаль, словно она снова и снова проживала отрывки своей молодости, успев порядком устать от них, но не в силах проститься с ними.
– Но ведь ты не вернулась в Ричмонд, – нахмурилась Маргарет.
– Нет. Я искала его. Надеялась… – старуха закрыла глаза. – Но все, что мне удалось, – это отыскать его могилу. Здесь, в Балтиморе, – губы ее дрогнули. – Здесь я и осталась. Рядом с ним. Кто-то же должен приносить ему розы и коньяк ко дню рождения…
Она откинулась на спинку кресла, не собираясь продолжать. Лицо ее осунулось, утратив то немногое, что еще теплилось в нем от жизни. Казалось, что рассказ отнял последние силы.
Маргарет тронула Брендса за руку. Они вышли в сад. Был поздний вечер. Птицы смолкли. Сухой ветер шелестел листвой.
– Мне кажется, мы причинили ей боль, – сказала Маргарет.
Брендс не ответил. Он думал о доме. Думал о художнике. Думал обо всем, что узнал в последние дни.
– Вы с ним похожи, – сказала Маргарет.
– Кто?
– Ты и Эдгар.
Брендс вспомнил белого кролика, мормонов, свое бегство.
– Я ни о чем не жалею.
– Ты ведь именно это и искал, да?
– Не знаю, но впервые в жизни мне кажется, что я на правильном пути. Моя судьба…
– Судьбы всегда повторяются. Меняются лишь обстоятельства. Помнишь?
Они замолчали.
– Я не вернусь назад, – сказала Маргарет скорее себе, чем Брендсу.
В эту ночь они легли в одну кровать. Их разгоряченные тела лоснились от пота. Руки сжимали руки. Губы впивались в губы. Это не было любовью. Всего лишь страсть: дикая, необузданная, животная. Страсть, в которой каждый думал только о себе. Свечи сгорели. Простыни взмокли. Но пламя продолжало гореть. И лишь только утро сумело обуздать его неистовство. И сон. Без сновидений. Без грез. Без раздумий.
Они проснулись в полдень. Мышцы болели, но сознание было свежим и отдохнувшим. Маргарет открыла окно, впуская в застоявшийся воздух комнаты свежий ветер и пение птиц…
Они оделись, не произнося ни слова. Вышли из комнаты. Старуха сидела в кресле. Глаза ее были закрыты. Грудь не вздымалась. Брендс проверил пульс. Покачал головой. Поднял с пола старую шаль и накрыл лицо старухи. Маргарет всплакнула, но скорее ради приличия, нежели от боли утраты – старуха и так уже отняла у смерти пару лишних лет жизни. Они вышли в сад.
– Ей было девяносто восемь лет, – сказала Маргарет, вытирая слезы. – Знаешь, мне кажется, что последние годы она жила только для того, чтобы передать груз своей истории кому-то другому. И после ее уже ничто не держало здесь.
– Я уеду вечером, – сказал Брендс, глядя куда-то вдаль. – Я должен увидеть тот дом.
– Истории зовут тебя, да? Думаешь, там твоя судьба?
– Ты можешь поехать со мной.
– Ты можешь остаться со мной.
– Не сейчас.
– Тогда я подожду тебя здесь.
Брендс промолчал. Маргарет смотрела вдаль.
– Только не слишком долго, – говорила она. – Год, может быть полтора, а потом, если ты так и не вернешься, я выйду замуж за какого-нибудь садовника и нарожаю ему кучу детей.
Брендс вспоминал Эдгара и белого кролика.
– Они вырастут и подарят мне внуков. Я состарюсь, похороню садовника и буду ждать, когда кто-нибудь придет ко мне, чтобы услышать мою историю. О художнике, о писателе, о своей бабушке, о старике Эбигейле, о молодости и о тебе, Брендс. Потому что, хочешь ты или нет, но моя жизнь изменилась благодаря тебе, и теперь ты часть моей истории. Часть моей жизни…
Жара и пыль. Брендс с жадностью ловил свежий ветер, врывавшийся в окна «Паккарда», но к полудню беспощадное солнце лишило его и этого, раскалив утренний воздух. Одежда взмокла, пропитавшись потом. На темной ткани появились белые пятна соли. Череда дней превратилась в нескончаемое дорожное полотно: пыльное, бесконечное, затянутое у горизонта маревом. Иногда Брендсу начинало казаться, что он близок к тому, чтобы получить солнечный удар. Иногда