ага: ему сообщили, «что в тылу у него опять действует, опустошая все на своем пути, царская армия, численностью не уступающая прежней. В Халкиду со множеством кораблей прибыл Дорилай, который привез восемьдесят тысяч отборных воинов[968] Митридата, наилучшим образом обученных и привыкших к порядку и повиновению, тотчас вторгся в Беотию и овладел всей страной. Невзирая на сопротивление Архелая, Дорилай очень хотел принудить Суллу вступить в бой, а насчет предыдущего сражения говорил, что не без предательства, дескать, стала возможной гибель такого огромного войска» (Плутарх. Сулла. 20. 2–3).
Вовторых, Флакк убедился в том, что у него нет никакой надежды переманить на свою сторону солдат Суллы, которые отнюдь не собирались изменять своему победоносному вождю в пользу совершенно неизвестного правительственного военачальника.[969] Более того, у его солдат увеличился соблазн дезертировать, и чем дольше две армии стояли друг напротив друга, тем больше у Флакка становилось шансов остаться генералом без армии. Поэтому он счел за лучшее сняться с лагеря и уйти в Македонию для того, чтобы оттуда переправиться в Азию и нанести удар по Митридату в его владениях. Возможно, такое поведение Флакка было результатом договоренности между ним и Суллой — два полководца распределили между собой области, в которых им предстояло вести войну, причем наиболее трудные задачи достались Сулле, который оттягивал на себя значительную часть сухопутных сил Митридата. Что касается действий Флакка в Македонии, то они, кажется, дают основания усомниться в его характеристике как бездарного полководца.[970] Хотя мы не знаем подробностей его боевых операций, однако в результате их Македония оказалась возвращена под власть Рима.[971]
Пройдя через Македонию, армия Флакка достигла Византия, а оттуда переправилась в Азию, где захватила Халкедон. Таким образом, действия ее развивались вполне успешно, но тут конец военной карьере и жизни Флакка положил вспыхнувший в его армии мятеж. Устроил этот мятеж уже упоминавшийся Фимбрия, который, наряду с военными талантами и умением ладить с солдатами, обладал и многими дурными качествами — был «человек неслыханной дерзости» и «весьма жестокий» (Орозий. VI. 2. 9; О знаменитых мужах. 70.1). Мятеж начался в Византии. Однажды за столом Фимбрия повздорил с квестором Флакка; когда дело было вынесено на рассмотрение главнокомандующего, Флакк вынес решение не в пользу Фимбрии. Последний, обидевшись и, повидимому, считая себя человеком незаменимым, пригрозил, что покинет армию и уедет в Рим. Реакция командующего на это была для него неожиданной: Флакк не стал уговаривать его остаться, а назначил на его место другого человека, причем Фимбрии было обещано, что он будет отправлен в Рим, хочет он того или нет (Аппиан. Митридатика. 52. 207; Дион Кассий. XXX–XXXV. 104. 4). Тогда тот решил взбунтовать солдат, благо почва для этого была готова. Психологию своих подчиненных он знал хорошо и обвинение против Флакка выдвинул, с их точки зрения, самое чудовищное — утаивание добычи (Дион Кассий. XXX–XXXV. 104. 3). Воспользовавшись тем, что командующий отправился в Халкедон, Фимбрия отобрал инсигнии у Терма, которого Флакк оставил своим заместителем, и объявил, что войско вверило командование ему (Аппиан. Митридатика. 52. 208).
Разгневанный Флакк попытался погасить мятеж, но у него ничего не вышло — Фимбрия прогнал его из Византия, а затем и из Халкедона. Флакк бежал в Никомедию, но его настигли и там, извлекли из колодца, где он прятался, и убили: «Человека, бывшего консулом римского народа и главнокомандующим в этой войне, убил человек, бывший частным лицом и последовавший за ним по его дружескому приглашению. Отрубив Флакку голову, он бросил ее в море, а остальное тело бросил без погребения и объявил себя предводителем» (Аппиан. Митридатика. 52. 209–210). Все это, однако, будет несколько позднее. А пока не знающий своего будущего Флакк двинулся в Македонию, а Сулла обратил свои усилия против новой понтийской армии.
Дорилай, приведший с собой отборное понтийское войско, рвался вступить с Суллой в бой, невзирая на предупреждение уже имевшего печальный опыт борьбы с римлянами Архелая. Однако его пыл был охлажден небольшой стычкой с врагом у местечка Тилфоссия, во время которой он имел возможность убедиться в превосходстве боевой выучки римской армии. Тогда он, как и до него Архелай, решил затягивать войну, вынуждая противника к растрате сил и времени (Плутарх. Сулла. 20.4). Сулла оказался в очень невыгодном положении — война могла затянуться надолго, а медлить было нельзя. Поэтому он решился на сражение в условиях, которые, казалось, обрекали его на неминуемое поражение, так как сражаться предстояло на равнине, весьма благоприятной для действий вражеской конницы. «Среди всех равнин Беотии, отличающихся обширностью и красотой, лишь та, что примыкает к Орхомену, совершенно лишена деревьев и простирается до самых болот, в которых теряется река Мелан, берущая свое начало под городом орхоменцев. Это единственная из греческих рек, которая велика и судоходна в верховьях, а к летнему солнцестоянию разливается, подобно Нилу, и взращивает растения, подобные нильским — только здесь они малорослы и не приносят плодов. Но протяженность ее невелика, почти вся вода вскоре теряется в глухих болотах и лишь небольшая часть ее вливается в Кефис — как раз там, где на болоте больше всего тростника, который идет на флейты» — так описывает Плутарх место будущего сражения (Сулла. 20. 6–7).
Именно здесь, в этой живописной местности, раскинул свой лагерь Архелай, а напротив него встал Сулла. Чтобы както воспрепятствовать действиям конницы, которая составляла основную ударную силу понтийцев, Сулла приказал копать на равнине рвы шириной около трех метров. Архелай, видимо, поняв, что Сулла пытается лишить его тактического преимущества, велел своей армии немедленно атаковать римлян. С атаки на легионеров, копавших рвы, и началась битва при Орхомене.[972] Понтийская конница широким потоком хлынула на римлян и смяла не только тех, кто занимался оборонными работами, но и часть выстроенных для боя легионеров. Началось бегство, которое в любой момент могло стать паническим и остановить которое нужно было любой ценой.[973]«Тогда Сулла, спрыгнув с коня и схватив знамя, сам кинулся навстречу врагам, пробиваясь сквозь толпу бегущих и крича: «Римляне, здесь, видно, найду я прекрасную смерть, а вы запомните, что на вопрос: «Где предали вы своего императора?» — вам придется отвечать: «При Орхомене».[974] Конечно, рассказ этот восходит к рассказу о битве самого Суллы, который явно приукрасил происшедшее.[975] Позднее подобную историю рассказывали о Цезаре в битве при Мунде.[976] Но в целом он отражает реальность — Сулле пришлось личным примером воздействовать на своих дрогнувших воинов.
Появление полководца остановило бегущих, солдаты вновь были готовы идти в бой. В это время с правого фланга на помощь Сулле подошли две свежие когорты и с их помощью варваров удалось оттеснить. «Когда победа стала склоняться на сторону римлян, Сулла, вновь вскочив на коня, стал объезжать войско, хвалить его и подстрекать рвение» (Аппиан. Митридатика. 49.196). Однако продолжать сражение он не стал, а отошел и дал своим воинам позавтракать, после чего вновь вывел их на рытье рвов. Это вызвало новую атаку понтийцев, в более строгом порядке, чем прежде, и, видимо, по всему фронту. Подробностей ее мы практически не знаем. Известно только, что в ней, доблестно сражаясь на правом фланге, погиб Диоген, сын или пасынок Архелая, а теснота на поле битвы была такая, что понтийские лучники, на которых наседали римляне, не могли натянуть луки и, сжимая в руках пучки стрел, орудовали ими наподобие меча (Плутарх. Сулла. 21.6; Аппиан. Митридатика. 49.197). Наконец понтийцев загнали в их лагерь, где они провели тяжелую ночь, страдая от ран и горюя о погибших. Что касается Суллы, то, успешно проведя первый день битвы, он не намерен был упускать победу и потому расставил по всей равнине сторожевые посты, которые должны были заметить, если армия Архелая задумает ночью начать отступление (Аппиан. Митридатика. 50. 198).
Утром Сулла продолжил свои земляные работы, на этот раз уже в непосредственной близости от понтийского лагеря — на расстоянии не больше одного стадия (около 178 метров). Понтийцы, видимо, не пытались больше мешать осадным работам Суллы; поняв, что силы врага на исходе, он «стал горячо убеждать свое войско последним усилием закончить войну, так как враги уже неспособны противостоять им, и повел их к валу Архелая. То же самое в свою очередь по необходимости происходило и у врагов: их предводители обходили свои отряды, указывали на угрожающую опасность и на позор, если они не отразят от вала врагов, уступающих в численности» (Аппиан. Митридатика. 50. 199).
Именно в этот момент, видимо, происходит та последняя атака понтийцев, о которой говорит Плутарх (Сулла. 21. 4).[977] Архелай, видя, что боевое счастье склоняется на сторону врага, попытался отстоять хотя бы лагерь. Видимо, атака понтийцев была отчаянной, но остановить римлян они не смогли; по словам Аппиана, в этом бою «и с той и с другой стороны было совершено много боевых подвигов» — но в итоге понтийцы вновь отступили под защиту укреплений своего лагеря. Однако и эта защита не была надежной: римляне, прикрывшись сверху щитами, уже разрушали угол укрепленного вала. Тогда находившиеся на валу воины Архелая приготовились к рукопашной схватке в проломе стены, выстроившись напротив него с обнаженными мечами. Вид варваров, готовых, как казалось, биться до конца, привел римлян в замешательство и никто из легионеров не решался первым броситься на них. Тогда легат легиона Луций Минуций Басил первый устремился в атаку и обрушил удар на вражеского воина, который осмелился скрестить с ним оружие. Увлеченные его примером, в лагерь врагов устремились и другие воины, так что понтийцы, столь грозные на вид, не смогли им противостоять.