«Произошло бегство и избиение варваров; одни из них были захвачены, другие загнаны в близлежащее озеро, и, не умея плавать, они на своем непонятном варварском языке призывали тех, которые их бы убили», — рассказывает о разгроме армии Архелая Аппиан (Митридатика. 50. 201–202). «Кровь убитых наполнила болота, озеро было завалено трупами, и до сих пор, по прошествии почти двухсот лет, в трясине находят во множестве варварские стрелы, шлемы, обломки железных панцирей и мечи», — добавляет «местного колорита» Плутарх (Сулла. 21.8). Сам Архелай бежал с поля битвы, укрылся в какомто болоте, а затем, раздобыв маленькое суденышко, переправился на Халкиду. Там он предпринял попытку вновь собрать армию, но, видимо, собирать было уже нечего — как пишет Аппиан, он вызвал к себе лишь «частично коегде сохранившиеся» войска Митридата (Митридатика. 50. 202).
Кампания 86 года была, таким образом, успешно завершена. На следующий день после сражения получили награды отличившиеся в бою воины, в том числе и Басил. Беотия, которая при приближении армии Дорилая вновь перешла на сторону Митридата, была разграблена — видимо, именно в это время Сулла, как уже говорилось, передал Дельфийскому храму половину земли, ранее принадлежавшей Фивам. Думается, в это время, а не после битвы при Херонее произошел и еще один инцидент, описанный Плутархом: когда полководец праздновал победу в Фивах, соорудив театр у Эдипова источника, «судьями на состязаниях были греки, вызванные из других городов, так как к фиванцам Сулла питал непримиримую вражду» (Сулла. 19.12). Если считать, что это произошло после Херонеи, то такая ненависть может показаться непонятной; но после вторичной измены Фив во время похода Дорилая такое поведение римского полководца выглядит вполне естественным. Завершив все эти дела, Сулла расположился на зимние квартиры в Фессалии, где он ожидал прибытия флота, за которым послал Лукулла. Не зная, чем завершилась эта миссия, и понимая, что флот в любом случае необходим для кампании 85 года, он начал строить корабли.
Что же тем временем происходило в Азии? Если 89–88 годы были ознаменованы победным шествием Митридата от города к городу и почти всеобщим ликованием, то 87й можно назвать годом обманутых ожиданий. Лозунги, которые провозглашал Митридат, были близки сердцу эллинов, но реальность оказалась куда более суровой. Ведение боевых действий требовало все больше и больше денег, которые получали за счет повинностей, наложенных на греческие города. Кроме того, греки получили хорошие уроки мстительности и жестокости Митридата. Первыми пострадали галаты. Митридат, обоснованно или нет, решил, что они не будут хранить ему верность при приближении Суллы. Поэтому он пригласил к себе галатских тетрархов с семьями на «дружеский пир», где все они были беспощадно перебиты, кроме троих, которые успели бежать {Аппиан. Митридатика. 46. 178–179).[978] Именно оставшиеся в живых тетрархи организовали сопротивление Митридату в Галатии, не дав укрепиться там посланному царем в качестве сатрапа Евмаху.
Затем пришел черед хиосцев, на которых царь затаил зло еще со времени «теракта» во время боя с родосцами. Все началось с того, что царь конфисковал имущество жителей Хиоса, которые бежали к Сулле, что в общемто было вполне законно. Затем устроили следствие, которое должно было выяснить, кто еще из граждан является сторонником римлян — эта мера уже открывала возможность для произвола и сведения счетов. Наконец на Хиос явился с войском полководец царя Зенобий, якобы для того, чтобы переправить эту армию в Грецию. Видимо, хиосцы не чувствовали за собой вины, поскольку появление на их территории воинов Митридата их не насторожило. Ночью, пока они спали, воины Зенобия заняли стены и укрепления города, а днем граждане были созваны на народное собрание. Когда они собрались, то он сказал им, что царь подозрительно относится к их городу изза тех жителей, которые держат сторону римлян, но что «он перестанет так относиться, если вы передадите оружие и в качестве заложников дадите детей виднейших из граждан» (Аппиан. Митридатика. 46.182). Хиосцам пришлось подчиниться, и их оружие вместе с заложниками было отправлено в Эритрьг.
Несмотря на обещание Зенобия, после выполнения требований царя его отношение ничуть не изменилось. Письмо, пришедшее от него, согласно Аппиану, гласило: «Вы склоняетесь на сторону римлян; и многие из вас и сейчас находятся у них, и вы пользуетесь имуществом римлян, не внося нам (указанной) доли. Кроме того, в битве под Родосом ваша триера ударила в мой корабль и причинила ему повреждение. Я сам (без вашей просьбы) вменил это в вину одним только кормчим, давая вам случай спастись и почувствовать мое великодушие. И вот лучших своих граждан вы тайно послали к Сулле, и ни на кого из них вы не указали и не донесли мне, что они это сделали не по общему решению, а это вы должны были бы сделать, если бы вы не были их соучастниками. Тех, которые злоумышляли против моей власти, злоумышляли на мою жизнь, мои друзья присудили к смерти, я же вас наказываю штрафом в 2000 талантов» (Митридатика. 47. 183–184).
Таким образом, хиосцы оказались полностью во власти «зондеркоманды» Зенобия. Они хотели отправить посольство к Митридату — Зенобий им не позволил. Сопротивление было немыслимо, поскольку их дети находились в заложниках, но если бы даже они решились пожертвовать детьми, оружия все равно не было. К тому же город был полон вооруженными понтийскими воинами, так что оставался только один выход — послушно внести требуемые суммы. На выплату штрафа были пущены все украшения храмов и женские драгоценности, и все равно сумма оказалась неполной. Тогда Зенобий довел план Митридата до конца и осуществил депортацию хиосцев: он «собрал их всех в театр, и, поставив войско с обнаженными мечами вокруг театра, заняв дороги от театра до моря, он повел туда хиосцев, вызывая каждого в отдельности из театра, и посадил на корабли, отдельно мужчин, отдельно их женщин и детей, причем конвой по варварскому обычаю позволял себе по отношению к ним оскорбления. Когда затем они были доставлены к Митридату, они были отправлены им к Понту Эвксинскому» (Аппиан. Митридатика. 47. 186).
Обращение с хиосцами вызвало у азиатских эллинов настоящий шок — такого они не ждали. Неудивительно поэтому, что, когда Зенобий подошел со своим войском к Эфесу, где Митридат поставил управлять городом Филопемена, отца одной из его жен Монимы,[979] жители не захотели впускать в город вооруженных понтийцев. Они потребовали, чтобы Зенобий оставил оружие у ворот и вошел в город лишь с несколькими сопровождающими, и тот был вынужден подчиниться. В городе он объявил, чтобы эфесцы собрались на собрание, однако горожане, наученные горьким опытом Хиоса, отказались сделать это немедленно и перенесли собрание на следующий день. Однако Зенобий до этого собрания не дожил: ночью он был схвачен, брошен в тюрьму и там убит, а горожане «заняли свои стены, распределили все население на отряды, собрали с полей все съестное и вообще поставили свой город на военное положение» (Аппиан. Митридатика. 48. 188).
До нас дошел декрет, принятый в Эфесе в связи с этими событиями. В нем предусматриваются меры по установлению в городе гражданского согласия и подготовке к обороне, но в данном случае интереснее другое — как именно эфесцы оправдывают свое поведение. В форме обращения к сообществу граждан в декрете говорится: «Митридат, каппадокийский царь, нарушив договоры с римлянами и собрав силы, попытался стать господином над странами, ему совершенно не принадлежащими. И сперва обманом захватив расположенные вблизи от вас города, он овладел и вашим городом, устрашенным и многочисленностью войска, и неожиданностью нападения; а народ ваш, изначально хранивший благорасположение к римлянам, когда представился случай для того, чтобы участвовать в общем деле, постановил провозгласить войну с Митридатом за гегемонию римлян и всеобщую свободу» (SIG3. 742)**.
Конечно, эта надпись искажает события и старается сделать по возможности минимальными неприятные в данной обстановке воспоминания о ликовании, с которым греки встречали понтийского царя всего какихнибудь полторадва года назад. Теперь война против Митридата выглядит как «общее дело», в котором жители Эфеса спешат принять участие. Интересно и то, как обозначены в декрете цели войны. Здесь очень важно точное понимание слова, которое употреблено в греческом оригинале. Иногда его передают как «господство»[980] или «владычество».[981] Сразу же бросается в глаза нелогичность такого перевода: как можно вести войну одновременно и за чужеземное господство, и за всеобщую свободу? Это вещи несовместимые. Поэтому, конечно, война шла не за римское господство, а за римскую гегемонию в том смысле, в каком понимали это слово греки. Понятие это выражало первенство среди эллинов, но первенство, основанное на принципах уважения лидера союзниками и добровольного вручения ими власти гегемону.[982] В этом смысле она вовсе не мыслилась чемто противоположным свободе и потому стоит рядом с ней в эфесском декрете.
Под влиянием событий в Эфесе по всей территории оккупированной Митридатом Азии прокатилась волна мятежей и заговоров. С восставшими городами Митридат поступал со своей обычной в таких случаях жестокостью; кроме того, поняв, что жители полисов настроены против него, Митридат пошел на экстраординарные меры: он «дал свободу греческим городам, объявил об уничтожении долгов, метеков в каждом городе сделал полноправными гражданами, а рабов — свободными, понадеявшись, как это и действительно случилось, что должники, метеки и рабы будут на его стороне, считая, что только под властью Митридата за ними неизменным останется дарованное право» (Аппиан. Митридатика. 48. 189–190). Разумеется, такие меры, обеспечивая Митридату опору среди городских низов, неполноправного и бесправного населения, должны были еще больше рассорить его не только с основной массой граждан, но, что было куда опаснее, с городскими верхами.