[1158] Однако ему быстро нашли дело подальше от Рима, отправив наместником в Ближнюю Испанию и поручив попутно навести порядок в Нарбонской Галлии, где назревали волнения. Серторию пришлось подчиниться (Плутарх. Серторий. 6. 1–4; Аппиан. ГВ. I. 86. 392; Эксуперанций. 8. 4950Z). Между тем его опыт и способности могли бы пригодиться в борьбе с Суллой.
Консулы решительно взялись за подготовку к новой кампании. На основании сенатского постановления они изъяли запасы драгоценных металлов из храмов. Это с лихвой обеспечило финансовые потребности марианцев, поскольку даже после войны в казне оставалось не менее 14 тысяч фунтов золота и 6 тысяч фунтов серебра.[1159] В армию стали записываться ветераны Мария. Италия выказывала верность консулам (Аппиан. I. 86. 393; Диодор. XXXVIII. 12; Плиний Старший. XXXIII. 16; Валерий Максим. VII. 6. 4).
Однако и Сулла не терял времени даром. Он не обольщался по поводу своих первоначальных успехов, понимая, что главная борьба еще впереди. А потому лучше не рисковать попусту — память о Союзнической войне была слишком свежа. И будущий диктатор решил подстраховаться, пообещав италийцам, что сохранит за ними права римского гражданства и распределение по всем 35 трибам (Ливии. Периоха 86).[1160] Его вербовщики рыскали по Италии и иногда даже сталкивались с вербовщиками марианцев (Диодор. XXXVIII. 13). Однако последние имели больше успеха, и попытка провести набор в италийских общинах не дала Сулле тех пополнений, на которые он рассчитывал.[1161]
Молодому Марию предстояло оперировать в Лации и Кампании, Карбону — в Этрурии, Умбрии и Цизальпинской Галлии.[1162] Первому противостоял Сулла, второму — Метелл и Помпеи. Зима не давала противникам продолжить боевые операции, но с наступлением весны они ринулись в схватку (Аппиан. ГВ. I. 87. 394).
Первое и едва ли не самое важное сражение произошло уже в марте.[1163] Сулла выступил из Кампании и двинулся в Лаций. Повидимому, он наступал по Латинской дороге на Рим, и задачей Мария Младшего было, разумеется, остановить его.[1164] Сулла захватил Сетию, а Марий счел нужным отойти на некоторое расстояние. Сражение произошло, видимо, у пересечения Латинской и Лабиканской дорог.[1165] Незадолго до боя Сулла собирался соединиться с одним из своих легатов, Гнеем Корнелием Долабеллой, однако это ему не удалось — тот был слишком далеко.[1166] Решив не терять времени, Сулла вступил в сражение с Марием (Плутарх. Сулла. 28. 7–9; Аппиан. ГВ. I. 89. 397). В воспоминаниях он писал, будто накануне ему приснился старший Марий, убеждавший сына остерегаться наступающего дня, который несет несчастье. Мемуарист даже советовал своему верному соратнику Луцию Лицинию Лукуллу «ни на что не полагаться с такой уверенностью, как на то, что укажет ему ночью божество» (Плутарх. Сулла. 28.8; 6.10).
Ход битвы описан в источниках поразному. Плутарх пишет, что воины Суллы были измучены ливнем, «отдыхали на земле, подложив под себя щиты, и просили отложить сражение. Но когда Сулла нехотя согласился, а солдаты стали насыпать вал для лагеря и рыть ров, на них напал Марий. Гордо скакал он перед строем, надеясь, что рассеет войско, в котором царит замешательство и беспорядок. И тут волею божества свершилось то, что Сулла слышал во сне. Гнев овладел его солдатами и, бросив работу и воткнув свои копья в землю подле рва, они выхватили мечи и вступили в рукопашный бой с противниками. Те долго не продержались, но обратились в бегство, и множество их было убито. Марий бежал в Пренесте,[1167] но нашел ворота запертыми. Он обвязался спущенной ему веревкой и был поднят на стену. Некоторые… говорят, что Марий и не заметил, как началось сражение: отдав все распоряжения, измученный бессонницей и усталый, он прилег на землю и заснул гдето в тени, лишь потом, когда началось бегство, его с трудом разбудили. В этом сражении Сулла, говорят, потерял только двадцать три человека, а врагов перебил двадцать тысяч» (Сулла. 28. 10–15).[1168]
Аппиан гораздо более сух и краток. Он пишет, что Марий храбро сражался, но в какойто момент левый фланг подался под натиском врага, и пять когорт и две турмы перешли на сторону врага. Войско обратилось в бегство и пыталось укрыться в Пренесте. Однако его жители пустили лишь первых беглецов и потом закрыли ворота, чтобы враги не ворвались в город на плечах отступающих, поэтому Мария втащили на веревках. У стены произошла резня, многих взяли в плен. Среди захваченных были и самниты; Сулла приказал перебить их (ГВ. I. 89. 397–400).[1169] Спаслось, если верить Диодору, 15 тысяч марианских воинов (XXXVIII. 15).
В рассказе Плутарха мы вновь узнаем тот же «почерк», которым написаны мемуары диктатора.[1170] Опять сновидение, внезапное начало битвы, победа исключительно благодаря порыву воинов.[1171] Хотя рассказ принадлежит перу полководца, профессиональных деталей нет — командующий не принимает никаких специальных мер, его заслуга только в том, что он понял волю богов и призывал солдат следовать ей. Автора не смущает даже очевидная нелепость: только что прошел ливень, а Марий во весь опор мчится на врага. Что же за волшебный конь нес его, если он не увязал в грязи? Ведь во всех школьных учебниках рассказывается, что французские рыцари не могли наступать в конном строю в битве при Креси во время Столетней войны, ибо копыта их лошадей вязли в грязи после дождя. Но разве могли смутить Суллу такие мелочи? Он и не рассчитывал на понимание излишне придирчивых читателей. Люди же, способные проникнуть в суть вещей, должны понять: на его стороне боги, а в таких случаях все становится возможным.
Неудивительно, что мы вновь читаем у Плутарха о незначительных потерях армии Суллы и тысячах убитых врагов, но ничего не узнаем об измене воинов Мария на левом фланге и резне пленных самнитов под стенами Пренесте. Автор сообщает, что под началом Мария находилось 85 когорт (42 500 человек), но умалчивает о численности армии Суллы. Очевидно, она была всетаки больше.
Впрочем, не совсем гладок и рассказ Аппиана. Он явно намекает, что бой был проигран изза предательства некоторых воинов на левом крыле — так же впоследствии Наполеон сваливал вину за свое поражение под Лейпцигом на измену саксонских войск. Но ведь в нашем случае речь идет лишь о пяти когортах и двух турмах, то есть максимум о 2500 пехотинцах и 60 всадниках. Оказать решающее влияние на ход битвы их позиция вряд ли могла, поскольку они составляли не более чем Уго сил Мария. К тому же они не обратили внезапно оружие против товарищей, а просто сбежали к врагу. Да и левое крыло марианского войска стало пятиться еще до этого. Главной причиной его поражения явилось, очевидно, общее превосходство армии Суллы, равно как и его талант военачальника. Тем более что прорыв осуществил ее правый фланг, которым как наиболее почетным, надо думать, командовал сам полководец.
И еще одна деталь: самниты не причинили Сулле никакого зла, когда он наступал на юге Италии в прошлом году. Это весьма облегчило ему успех в Кампании. Тем более щедро он «отблагодарил» их, перерезав самнитов, взятых в плен под стенами Пренесте, — они выступили против него, пусть теперь пеняют на себя! И дело было, очевидно, не только в жестокости Суллы: он хотел подчеркнуть, что ведет борьбу с исконными врагами Рима, а стало быть, войну не гражданскую, а внешнюю.[1172] И виноват в ней, разумеется, не он, а те, кто выступает заодно с недругами римского народа — самнитами.
Разгром при Сакрипорте наряду с другими победами сулланцев означал перелом в войне. На реке Эзин в Умбрии сошлись армии Метелла Пия и претора Гая Каррины.[1173] Марианцы были обращены в бегство и понесли тяжелые потери.[1174] В результате окрестные общины начали переходить на сторону победителей. Карбон поспешил из Аримина против Метелла. Ему удалось задержать дальнейшее продвижение последнего, однако в это время пришло известие о битве при Сакрипорте, что изменило ситуацию (Аппиан. ТВ. I. 89. 395–396). Если исходить из Аппиана, то именно после этого Карбон начал отходить в Аримин, причем в ходе отступления его кавалерия была разгромлена Помпеем. Повидимому, именно в этот момент к сулланцам сбежал, прихватив казну, квестор Карбона, Гай Веррес[1175] — тот самый, который впоследствии «прославится» разграблением вверенной ему в управление Сицилии и против которого произнесет свои знаменитые речи Цицерон. Меньше помнят о его конце — алчного Верреса казнят в 43 году по приказу Антония, который позарится на его вазы из коринфской бронзы (Плиний Старший. XXXIV. 6; Сенека Старший. Свазории. 6.3; Лактанций. Божественные установления. П. 4).
Не один Веррес перешел на сторону сулланцев. О Марции Филиппе мы уже говорили. Так же поступили, очевидно, его коллега по цензуре Марк Перперна и принцепс сената Луций Валерий Флакк.[1176] Против марианского режима выступил брат последнего, Гай Валерий Флакк, консул 93 года, а ныне наместник Трансальпийской Галлии. Среди перебежчиков оказались и менее видные фигуры: Квинт Лукреций Офелла (Афелла),