Иными словами, террор морально развращал римлян. И хотя большинство их в расправах не участвовало, они привыкали к тому, что жестокость, произвол и несправедливость даже в таких крайних формах вещи вполне обычные и безнаказанные. «Плохая политика портит нравы», — как сказал поэт.[1269] Платоновский Сократ рассуждал о том, что заботящиеся о государстве должны «сделать сограждан как можно лучше. Ведь без этого… любая иная услуга окажется не впрок, если образ мыслей тех, кому предстоит разбогатеть, или встать у власти, или вообще войти в силу, не будет честным и достойным» (Горгий. 513е — 514а). Если соотнести эти слова с делами Суллы и его сторонников, то остается лишь горько улыбнуться — о какой честности и о каком достоинстве могла тут идти речь? Царило право сильного, декларации о необходимости наказать марианцев вряд ли воспринимались всерьез — просто те, кто взял верх, пользовались правом победителя и делали что хотели. Конечно, при Марии и Цинне происходило много неприятного, но чтобы такое?!
Подобным образом понимал случившееся и Саллюстий: «Все начали хватать, тащить; один желал завладеть домом, другой — землями, причем победители не знали ни меры, ни сдержанности и совершали против сограждан отвратительные и жестокие преступления… Удачи ослабляют дух даже мудрых. Как же, добившись победы, могли оставаться умеренными люди с испорченными нравами?» (Заговор Катилины. 11.4 и 8). Падение нравов не происходит само по себе, оно начинается, когда для того появляются благоприятные условия. И Сулла, безусловно, этому способствовал.
Слово «проскрипции» стало нарицательным. Его стали применять и к марианским репрессиям (Валерий Максим. V. 3. 3; Евтропий. V. 7. 3). А Евтропий, желая выгородить Суллу, дошел до того, что не только назвал проскрипциями убийства, совершавшиеся марианцами, но и умолчал о сулланских.[1270] Но тем он лишь еще раз подтвердил тот очевидный факт, что оправдать их невозможно.
Согласно эдикту о проскрипциях, они должны были закончиться 1 июня 81 года (Цицерон. За Росция. 128).[1271] Но не закончились. Как часто бывало в истории, палачи и доносчики вошли во вкус и продолжали творить свое черное дело без принуждения со стороны диктатора, а иногда и помимо его воли. Между тем гражданская война еще не завершилась. Продолжали оказывать сопротивление многие италийские города — Норба, Нола, Эзерния, Волатерры и, конечно, Пренесте. Марианцы попрежнему удерживали богатейшие провинции — Сицилию, Африку, Ближнюю Испанию. Туда стекались их товарищи, спасшиеся от резни в Италии.
Однако все это уже не могло изменить главного — Сулла и его приверженцы победили. И новым веским доказательством этого стало падение Пренесте. Возможности обороны города были исчерпаны. Марий попытался спастись по подземному ходу. По одной версии, его убили, когда он пытался выйти наружу, по другой — он покончил с собой вместе с младшим братом Понтия Телезина, когда увидел, что подземный ход занят врагами. Публий Цетег, бывший марианец, а ныне перебежчик, уговаривал пренестинцев довериться Сулле и сложить оружие. Измученные голодом и безнадежностью, они сдались на милость победителей {Ливии. Периоха 88; Беллей Патеркул. П. 27. 4; Плутарх. Сулла. 32.1; Аппиан. ТВ. I. 94. 434).[1272]
Когда голову Мария Младшего доставили Сулле, он саркастически процитировал «Всадников» Аристофана, издеваясь над молодостью консула: «Сначала надо научиться грести, а потом уже браться за руль» (Аппиан. ТВ. I. 94. 435). То, что сражавшийся на его стороне Помпеи командовал армией в еще более юном возрасте, разумеется, значения не имело: своим — можно, врагам — нельзя.
Жителей Пренесте ожидала суровая участь — «время милости прошло».[1273] После капитуляции Офелла немедленно казнил марианских командиров сенаторского ранга, а остальных взял под стражу. Вскоре в город прибыл Сулла, который начал вершить над ними суд — разумеется, «скорый и правый»: обвиняемые были казнены. Коекого из прочих — вероятно, имевших знакомых среди победителей, — сразу отпустили. Остальных пленников — 12 тысяч человек — он разделил на три группы: римлян, самнитов и пренестинцев. Первых Сулла отпустил, произнеся перед ними речь, в которой объявил им: хотя они и совершили поступки, достойные смерти, он все же прощает их. Испытывали ли помилованные благодарность или затаили злобу? Мы этого уже не узнаем. Но совсем скоро они смогли убедиться в том, как им повезло — всех пренестинцев и самнитов Сулла приказал перебить (Плутарх. Сулла. 32.1; Аппиан. ТВ. I. 94. 436–438).
Это была уже вторая резня такого масштаба после битвы при Коллинских воротах. Плутарх рассказывает на сей счет еще одну драматическую историю. Сулла даровал жизнь хозяину дома, у которого остановился. Но тот гордо заявил, что не желает быть обязанным спасением палачу родного города, и, смешавшись с обреченными на смерть согражданами, погиб вместе с ними (Сулла. 32.2).
Жестокую расправу учинили сулланцы и в городе пелигнов Сульмоне. Он был полностью разрушен безжалостными победителями (Флор. III. 21. 28). Судьба его жителей неизвестна, но обычно в таких случаях мужчин убивали, а женщин и детей продавали в рабство.
Еще одним успехом сулланцев стал захват Сицилии Помпеем. По всей видимости, у него была тайная договоренность с наместником острова Марком Перперной Вейентоном[1274] — тем самым, который похвалялся, что высадится в Италии и освободит от осады Пренесте. Перперна не оказал никакого сопротивления и без лишнего шума покинул Сицилию, избавив ее от тягот бессмысленной войны. К слову сказать, столь же благоразумно поступил в 49 году, во время войны с Цезарем, Катон Младший, не желавший подвергать остров ненужному разорению (Плутарх. Катон Младший. 53.4; Аппиан. ГВ. П. 40; Дион Кассий. XLI. 41. 1). Плутарх пишет, что на Сицилии «Помпеи карал, и то лишь по необходимости, наиболее знатных и явных врагов Суллы, захваченных в плен, остальным же, насколько было возможно, позволял скрыться, а некоторым даже сам помогал бежать» (Помпеи. 10.10). Имен бежавших писатель не называет, но главным из тех, кто спасся таким образом, был, очевидно, сам наместник острова — Марк Перперна.
Иной оказалась участь Гнея Папирия Карбона. Ливии пишет, что он бежал на остров Коссуру[1275] (ныне Пантеллерия). Оттуда он послал Марка Брута к Лилибею, что на западе Сицилии, чтобы разведать положение дел. Лодку Брута окружили враги, и он покончил с собой. Вскоре люди Помпея захватили в плен Карбона и привели его к своему командующему. Античные писатели сурово порицали Помпея за то, что тот заставил стоять перед собой пленника, трехкратного консула, а сам, не бывший даже квестором, сидел перед ним. К тому же в 86 году Карбон помог молодому человеку во время судебного процесса. «Но Помпеи всегда без колебания предавал старых друзей, если того требовала ситуация. Связь с Карбоном была для него лишним поводом подчеркнуть преданность Сулле актом примерной суровости».[1276] В сущности, выбора победитель не имел — если, конечно, рассчитывал на дальнейшую карьеру. Рассказывали, будто обреченный попросил перед казнью дать ему возможность справить нужду, чем, естественно, вызвал насмешки врагов. А Ливии и вовсе писал, будто Карбон умер, «рыдая, как женщина» (Периоха 89; см. также: Валерий Максим. VI. 2. 8; Плутарх. Помпеи. 10. 4–6; Флор. III. 21. 26; Аппиан. ГВ. I. 96. 449; Евтропий. V. 8. 2). Увы, историю писали победители, а Карбон принадлежал к числу побежденных и потому не мог рассчитывать на их снисхождение даже посмертно.[1277]
Помпеи казнил также и Квинта Валерия Сорана — повидимому, плебейского трибуна 82 года.[1278] Он был известен своей ученостью, но совершил чудовищное святотатство, огласив тайное имя богини — покровительницы Рима (Сервий. Комментарий к «Энеиде». I. 277; Плиний Старший. III. 65; Плутарх. Римские вопросы. 61). В его гибели видели воздаяние за этот поступок. Друг Цезаря Гай Оппий рассказывал, будто Помпеи принял Валерия милостиво, во время прогулки выспросил у него нужные сведения, а потом приказал предать смерти. «Однако к рассказам Оппия о врагах и друзьях Цезаря следует относиться с большой осторожностью», — благоразумно оговаривается Плутарх (Помпеи. 10. 7–9).
Но в целом Помпеи вел себя достаточно умеренно. Так, в Гимере он пощадил вожака промарианской группировки Стенния, а тех из своих воинов, которых уличил в грабежах, разоружил. Это, конечно, не означает, что в отношениях между посланцем Суллы и сицилийскими общинами царили идиллические отношения, но в целом провинция отделалась, что называется, легким испугом (Цицерон. Против Верреса. II. 2. 113; Плутарх. Помпеи. 10. 11–14). Помпеи завел здесь обширные связи, в том числе, как это было со Стеннием, в среде бывших марианцев.[1279]
Следующей целью Помпея стала Африка. В свое время ее наместник Фабий Адриан выбил оттуда Метелла Пия, но в начале 82 года он стал жертвой мятежа: жители Утики сожгли его в собственной палатке (Цицерон. Против Верреса. II. 1. 70; 5. 94; Диодор. XXXVIII. 4; Ливии. Периоха 86; Валерий Максим. IX. 10. 2; Орозий. V. 20. 3). Однако сама провинция осталась под контролем марианцев. Теперь сюда стекались уцелевшие враги Суллы. Их возглавил зять Цинны, молодой Гней Домиций Агенобарб. Возможно, его собственные силы не представляли большой угрозы, однако его поддержал нумидийский царь Иарб, который в свое время изгнал с помощью марианцев прежнего царя Гиемпсала и занял его место.