– Где теперь тот софт? – спросил султан.
– Он сошел с ума.
– Я спрашиваю, где он? Великий муфтий, ты понял меня?
– Он умер, ваше высочество!
При этих словах Мансура Абдул-Азис быстро взглянул на него – взгляд этот был красноречивее слов, он ясно показал Шейх-уль-Исламу, что султан знал слишком много!
– Кто это, ваше величество, приписывает мне руководство пророчицей? – обратился Мансур-эфенди к султану; он понял теперь опасность своего положения и должен был употребить все возможное, чтобы только победить, – в противном случае ему грозила погибель.
– Гассан-бей, я уполномочиваю тебя отвечать, – обратился султан к своему адъютанту.
Оба противника стояли теперь друг против друга.
– Я имею доказательства, подтверждающие мои слова, – начал Гассан. – Его светлость Шейх-уль-Ислам не захочет, да и не в состоянии будет отрицать то, что пророчица по имени Сирра, дочь старой толковательницы снов Кадиджи из Галаты, была орудием его планов. Его светлость не в силах будет также опровергнуть, что пророчица только повторяла слова, которые он подсказывал ей, стоя за ковром!
– Подсказывал ей! – вскричал султан.
– Свидетельница еще жива, стоит вашему величеству приказать, и она, пока еще не казнена, будет приведена сюда, от нее мы узнаем всю правду!
Мансур-эфенди видел, что падение его близко, однако ж он не хотел так легко проиграть.
– Слишком поздно! Солнце заходит! Лжепророчица сейчас примет достойное наказание, – сказал он.
– В таком случае, перед высоким лицом его величества, – обратился Гассан к Мансуру, – я спрашиваю вашу светлость, правду ли я сказал, и надеюсь, ваша светлость не допустит того, чтобы допрашивать свидетелей, подчиненных вашей светлости! Я повторяю свое показание, что пророчица была орудием вашей светлости и только повторяла те слова, которые ваша светлость подсказывал ей.
– Говори! Правда ли это? – спросил Абдул-Азис, едва сдерживая гнев.
– Надеюсь, ваша светлость не будет принуждать меня допрашивать ходжу Неджиба и другого сторожа пророчицы, вами же поставленных!
– Ты приставил к ней сторожами своих слуг? – вскричал султан, не дожидаясь ответа от смертельно бледного Шейх-уль-Ислама. – Довольно! Я не нуждаюсь в показаниях слуг великого муфтия! Все так, как утверждаешь ты, Гассан-бей, невероятное оказалось правдой! Итак, пророчица была орудием в руках Мансура-эфенди! Тебе представится случай, – обратился он к последнему, – в уединении, в одиночестве подумать о том, что ты наделал и что произнес устами той лжепророчицы!
Шейх-уль-Ислам хотел просить султана выслушать его объяснения, но страшно разгневанный Абдул-Азис наотрез отказал ему.
– Ты узнаешь мои дальнейшие приказания, – сказал он, – а теперь ступай!
Мансур-эфенди был низвергнут, впал в немилость и перестал быть главой всех мусульман Турции. Но он был слишком горд, чтобы пасть в ноги перед султаном, а может быть, даже видел бесполезность подобного унижения, а потому и удержался от него.
Он ограничился безмолвным поклоном и вышел из кабинета, бросив на Гассана взгляд смертельной ненависти.
С этой минуты Мансур перестал быть Шейх-уль-Исламом, так как султан мог назначать и снимать, но никогда, не мог приговорить высшее духовное лицо к смерти или к лишению имущества.
– Ты оказал мне новую услугу, обличив этого неверного слугу моего трона, – сказал султан своему адъютанту, когда они остались вдвоем. – Теперь я верю, что пророчица была невинна.
– Несчастное орудие этого человека, которого постигла теперь немилость вашего величества, должна поплатиться жизнью за то, что показалась ему опасной, – отвечал Гассан. – Солнце закатилось, и в эту минуту несчастное создание должно умереть.
– Этому не бывать! – воскликнул султан. – Пророчица должна жить, чтобы доказать вину Мансура-эфенди.
– Ваше величество прикажете…
– Я приказываю пощадить жизнь пророчицы.
– Если только не поздно, если палач в своем усердии не исполнил уже приговор Мансура и его сообщника и не казнил несчастную, то она будет спасена.
– Поспеши же исполнить мое приказание, – сказал Абдул-Азис своему любимцу.
Гассан поклонился и бросился вон из кабинета.
Может быть, Сирра, несчастная жертва Мансура, была еще жива, может быть, Гассан мог еще вырвать ее из рук палача, который уже вез ее на место казни.
Часть третья
IНовые сановники
Много важных перемен произошло при турецком дворе в последние месяцы. Но они не могли задержать хода событий. Вследствие неимоверных поборов и жестокого обращения турецких властей находившиеся под владычеством султана христианские княжества восстали.
Первыми взялись за оружие, чтобы сбросить ненавистное иго, боснийцы и болгары.
Повсюду стали появляться люди, которые подстрекали недовольных к открытым выступлениям. Это были приверженцы Мансура-эфенди и его сообщников; делали они свое дело так ловко и с таким успехом, что сумели разжечь междоусобную войну; это дало туркам повод со всей своей ненавистью к христианам жестоко расправляться с ними во славу пророка.
Ревнители веры хотели восстановить падшее могущество и величие ислама, они видели и понимали, как быстро приближался к закату турецкий полумесяц при последних правителях.
При жизни султана Абдул-Меджида возлагали большие надежды на Абдул-Азиса. Последние дни управления Абдул-Меджид совершенно не заботился о положении в стране и ее авторитете в мире. Бледный, изнеженный деспот предавался пьянству, казна была пуста, служившие в его свите офицеры в рваных мундирах сопровождали его императорское величество, а по молочно-белым мраморным плитам больших лестниц дворца босиком слонялась неравная прислуга. Но вот наступила роковая ночь Рамазана, в которую Абдул-Меджид расстался с жизнью и таинственной кончиной закончил свое жалкое существование.
Абдул-Азис в последнее время более чем когда-либо предчувствовал, что он вместе со своей империей приближается к пропасти. Дружба с западными державами казалась ему недостаточно прочной, и, чтобы утвердить свое императорское достоинство, он обратился к князьям Востока, еще поддерживающим его и верящим в могущество Турции.
Со всем почетом встретил он у Золотого Рога посла кашгарского эмира – Якуба-бея, осыпал любезностями генералиссимуса афганской армии Магомета Саддык-хана и даже принял одного подвластного ему шейха, Гассира-пашу, как своего гостя в Долма-Бахче. Все эти дружественные отношения были необходимы, чтобы найти себе опору среди своих соплеменников и единоверцев. Насколько Абдул-Азис действовал успешно, стараясь воспрепятствовать разрушению калифата, мы увидим впоследствии.
В безрадостном уединении проводил султан свои дни.
21‑го числа месяца Джемади-эль Ауваль ежегодно совершалось в Константинополе празднество в честь восшествия на престол султана Абдул-Азис-хана.
Город калифов, центр бывшей мировой державы, пытался праздничной вакханалией заглушить вопли бедствующего народа. Вот наступил знойный летний вечер, за которым внезапно следует ночь. И тогда восточный семихолмный город (как называют Константинополь в противоположность Риму) заливается морем света. Необозримые потоки пламени бледно-пурпуровыми полосами обрисовывают на темном небесном своде части города, мечети, дворцы и даже безмолвные кладбища. Словно огненные волшебные корабли, скользят суда по спокойной глади моря, похожей на расплавленную бронзу… Это прекрасный сон, на несколько часов разгоняющий ужасную действительность.
Местами расставлены по улицам отряды пехоты и кавалерии. Последние, отдыхая от продолжительной праздничной службы, слезают со своих роскошных коней и взад и вперед разгуливают по улицам. Отряды эти занимают постоянно только одну сторону улицы – другая же отводится публике.
И какая пестрая картина представляется здесь взору. Европейцы по большей части избирают для своих прогулок главную улицу Галаты, большой мост и площадь перед Исла-Джами в Стамбуле. Выше, к Высокой Порте, к стенам сераля, теснятся фигуры мусульман; модничают разодетые турки в чалмах, персы в высоких конических шапках, курды, даже хивинцы и татары в своих исполинских, закрывающих все лицо головных покровах. У ворот сераля сидит толпа мусульманских женщин, с часу на час ожидающих появления «земного светила», турецкого повелителя, лицо которого освещено хотя и усталой, но исполненной сознания собственного достоинства улыбкой. Конечно, его величие лучезарно, но блеск алмазов и других драгоценностей, сияя на обыкновенных смертных, не дает теплоты.
Этот султанский праздник должен был напоминать жителям турецкой столицы о блеске и величии престола.
Но могущество турецкой империи, перед которой некогда трепетало пол-Европы, потеряло свою силу. Двести лет тому назад тогдашний султан послал такое объявление войны немецкому императору:
«Мы, Волки-ханы, милостью Великого Бога на небе, и я, Бог на земле и величайший державный император, отрада и спасение турок и язычников и губитель христианства» – это было вступлением, затем следовало само объявление войны, и в заключение говорилось: «А потому ты должен вполне ожидать, что мы в скором времени осадим и займем своими силами всю Германию, нашу империю, не желая держать у себя тебя и твоего брата Карла».
Теперь турецкая империя уже не та. Хотя великий визирь и мог еще ввести тот же язык в свой указ, но ему недоставало силы для того, чтобы тотчас же придать ему исполнение.
При дворе после падения Шейх-уль-Ислама произошли многочисленные перемены. Мансур-эфенди хотя и пал, но идеи его еще жили и царствовали. На место его Шейх-уль-Исламом назначен был Феми-эфенди, во всех отношениях следовавший советам Мансура.
Важным шагом в поддержку Мансура было назначение Рашида-паши министром. Рашид был слепым орудием Мансура, и назначение его визирем давало низверженному Мансуру в руки новые средства и впредь поддерживать всюду свое могущество. Одного визиря он имел вблизи султана, и именно такого, который во всем беспрекословно исполнял его волю. Теперь нужно было приобрести второго.