Но благородство Сади побуждало его, сверх того, преследовать еще и другую цель – облегчить нищету и бедствия народа! Махмуд-паша, великий визирь, нисколько не заботился о том, что положение людей из низших классов в государстве с каждым днем становилось все ужаснее. Великий визирь преследовал только свои внешнеполитические планы, о внутренних же делах государства он очень мало беспокоился и менее всего думал о бедствиях несчастного народа.
Сади хотел воспользоваться своим высоким положением не для своего личного обогащения, как это делало большинство других сановников, но для облегчения нужд и бедствий народа.
Эти стремления вызывали в высших чиновничьих кругах только затаенный смех, а муширы и советники шептали друг другу, что эти человеколюбивые стремления молодого паши еще улягутся. Другие же полагали, что он питает слишком смелые замыслы на будущее, стремясь сделаться любимцем народа, и что это легко может ему удасться, так как вместе с рукою принцессы ему достанутся несметные богатства.
Новый визирь Рашид-паша, а также и Гуссейн Авни-паша выказывали ему большое расположение, а Сади был слишком доверчив, чтобы видеть за этим что-нибудь другое, кроме желания подружиться с ним.
Сади сам был чужд всякого лукавства. Его исполненная благородных планов и стремлений душа, его жаждущий великих подвигов ум и в других не подозревал ничего дурного, а потому он чистосердечно и с радостью примкнул к новым друзьям.
В этом бурном порывистом стремлении к славе и почестям он забыл Рецию, ее бледный образ только по ночам еще являлся ему. Виной тому было проснувшееся в нем честолюбие, которое заглушало все остальные чувства, но все-таки не могло уничтожить его благородства и великодушия.
Первое время часто по ночам, когда он покоился на своих мягких подушках, когда блеск и свет погасали вокруг и безмолвие ночи окружало его, в воображении его рисовался прекрасный образ Реции, слышался ее нежный голос, называвший его по имени. Он вскакивал с постели, и имя Реции замирало у него на устах.
Утром же образ ее бледнел перед хлопотами во дворцах, перед просьбами бедных просителей, которым покровительствовал Сади, перед встречами с визирями и министрами, перед блеском трона, к ступеням которого он мог приблизиться. Потом исчезал образ, терялось воспоминание, внутренний голос, напоминавший ему о Реции, был заглушен суетою мира, жаждою подвигов.
Упоенному взору молодого паши представлялось блестящее светило трона, и он чувствовал, что здесь найдется для него столько дела, сколько едва могли вынести его силы. Он чувствовал, что здесь, на высокой службе, необходимо честное сердце, бьющееся для блага народа и султана. И на нем, вышедшем из народа, прежде других лежала обязанность занять это место и выполнить все сопряженные с ним обязанности.
Через несколько дней после султанского праздника Гассан и Сади сошлись в Беглербеге.
– Очень рад, что встретил тебя, – сказал Гассан, входя вместе с Сади в пустую комнату по соседству с кабинетом султана.
– Ты хочешь что-нибудь передать мне?
– Предостеречь тебя, – отвечал Гассан.
– Предостеречь? И какой у тебя торжественный вид!
– Это потому, что мое предостережение очень важно.
– Относительно кого же намерен ты предостерегать меня, Гассан?
– Относительно новых друзей.
Сади с удивлением и вопросительно поглядел на своего товарища.
– Я все еще не понимаю тебя, – сказал он.
– Ты собираешься примкнуть к Рашиду и Гуссейну.
– Они весьма предупредительны относительно меня.
– И притом фальшивы.
– Ты меня удивляешь.
– Тем не менее это правда, Сади. Я не доверяю этим обоим визирям, они преследуют свои личные планы и замыслы. Рашид давным-давно – орудие Мансура.
– Мансур перестал иметь орудия, друг мой. Мансур не имеет уже более власти.
– Открыто нет, это правда. Но втихомолку он все еще закидывает свои сети. Ты знаешь, что Рашид-паша ему одному обязан своим теперешним положением и всем, что имеет. Рашид и теперь еще орудие Мансура.
– Ты, Гассан, глядишь на все слишком мрачно.
– Не отвергай моего предостережения. И Гуссейн Авни-паша с некоторых пор изменился, причина понятна: ты знаешь, принц был настолько неосторожен, что отослал дочь его Лейлу в конак отца. Гуссейн никогда не забудет этого оскорбления, но он слишком умен и осторожен, чтобы хотя чем-нибудь обнаружить происшедшую с ним перемену.
– Мне кажется, Гассан, ты слишком далеко заходишь в своих подозрениях, тем не менее благодарю за предостережение. Рашид никогда не будет моим другом, я отвечаю только на его любезность, как того требует долг вежливости, Гуссейн же – другое дело, он военный министр и благоволит ко мне.
– И постарается употребить тебя для своих целей, – запальчиво перебил Гассан своего товарища. – Он знает, что ты в последнее время стал правой рукой великого визиря, и хотел бы через тебя получить необходимые сведения о подробностях в решении разных дел. Остерегайся его, вот мой совет. Сейчас тебя позовут к султану.
– Право, я не знаю, по какому делу!
– По твоему собственному, как ты увидишь. Вчера я получил от Зоры первое письмо, кажется, в Лондоне он запутался в приключениях и интригах, – сказал Гассан, – по крайней мере, из письма его видно, что он завален делами, постоянно в обществе и окружен удовольствиями. Любовь же его к леди Страдфорд, кажется, еще усилилась; он бредит ее красотой, умом и любезностью. Хорошо, если только он не игрушка в ее руках.
– Ты всюду видишь ложь и измену.
– Нас окружает много лжи, друг мой, – отвечал Гассан, который в последнее время часто бывал угрюмым и сосредоточенным: пророчество старой Кадиджи не выходило у него из головы. – Мне кажется, – продолжал он, – что в будущем ожидает нас много скверного.
– Нет, Гассан, брось эти глупости! – улыбаясь, воскликнул Сади. – Отгони от себя эти мрачные мысли и образы, прежде они не так одолевали тебя.
– Тише, звонок, я должен вернуться в кабинет, – прервал Гассан разговор и, оставив своего друга, поспешил на зов султана.
Через несколько минут он снова вернулся к Сади.
– Султан зовет тебя, – сказал он и отвел Сади в маленький красивый тайный кабинет, где Абдул-Азис сидел на диване.
– Я приказал позвать тебя, Сади-паша, чтобы объявить тебе о решении, принятом мною и касающемся тебя, – начал султан, окинув испытующим взглядом красивого молодого пашу. – Мне докладывают, что принцесса Рошана намерена вступить в супружество и что она желает отдать тебе свою руку.
Лицо Сади засветилось надеждою, он горел нетерпением услышать решение султана.
– Хотя ты и низкого происхождения, но я не против этого союза, так как ты своими заслугами и моею милостью возвысился до сана паши, – продолжал Абдул-Азис. – Я даже очень доволен, что принцесса желает вступить в супружество.
– Приношу вашему величеству благодарность за это новое доказательство благосклонности! – прошептал Сади.
– Я ничего не имею против этого союза и желаю только, чтобы ты остался у меня при дворе, так как великий визирь хвалит мне тебя, – сказал султан. – Теперь ты знаешь мою волю. Гассан-бей, позови военного министра Гуссейна Авни-пашу в мой кабинет!
Сади не мог уйти, так как не был еще отпущен, и казалось, что Абдул-Азис хотел удержать его при себе.
Гассан отдернул портьеру.
Военный министр с поклоном вошел в кабинет.
– Садись, паша! – приказал ему султан. Сади же остался стоять возле Гассана. – Ты пришел ко мне с докладом, начинай!
Гуссейн бросил вопросительный взгляд на Сади.
– Сади-паша останется здесь! – сказал султан. – Говори так, как если бы мы были одни!
Визирю, по-видимому, вовсе не хотелось, чтобы Гассан и Сади оставались свидетелями его доклада: он не знал, насколько еще можно было доверять им.
– Новые полки выступают завтра, – начал он. – Корабли с солдатами и военными снарядами уже три дня, как оставили гавань и отправились на место возмущения! Все христианские народы, подвластные вашему величеству, намерены восстать, но пока довольно тех сил, которые мы уже отослали в Боснию.
– Мятежники принуждают меня к этому шагу; я приступаю к нему неохотно, так как заранее предвижу, что этот раздор приведет меня в столкновение с другими державами! Продолжай!
– Я хотел бы обратить внимание вашего величества на один благоприятный случай, – продолжал Гуссейн, – но не знаю, смею ли я в настоящую минуту говорить обо всем?
– Обо всем!
– Даже и о престолонаследии?
– Даже и об этом! Гассан-бей пользуется моим полнейшим доверием, и Сади-паша также знает мои намерения, Махмуд-паша не будет скрывать их от него.
– Я хотел, не теряя времени, указать вашему величеству, что теперь настал удобный момент ввести новый закон о престолонаследии! – сказал Гуссейн Авни-паша. – Шейх-уль-Ислам молчит, но исполнить желание вашего величества, может быть, удастся без него, принудив его затем дать свое согласие.
– Что ты говоришь? – перебил Абдул-Азис визиря. – Ведь это насилие!
– Государственный переворот, ваше величество, не редкость в истории разных государств, быстрый и энергичный шаг к достижению желания вашего величества, смелый удар, отмена обременительных и устаревших законов!
Сади недоверчиво глядел на человека, высказавшего такое предложение; ему казалось, будто возле султана шипела змея, как будто это были слова Иуды, хотевшего предать своего господина и благодетеля. Преследуя добрые, честные намерения, Гуссейн никогда не мог бы посоветовать султану подобной насильственной мерой поссориться с духовенством и этим дать грозное оружие в руки врагов!
– Ваше величество имеете в своем распоряжении меня и войско! – льстиво продолжал визирь, чтобы успокоить султана. – Теперь самый благоприятный момент. Всеобщее внимание устремлено на вассальные княжества, и войско внезапно выдвинулось на сцену! Войска вашего величества в образцовом порядке и душой и телом преданы своему повелителю, за это я уж ручаюсь!