– Ты все еще ничего не знаешь о ней?
– Ничего, сыночек, совсем ничего. Но войди в комнату. Ведь ты пришел ко мне, не так ли?
– Значит, все еще нет никаких следов Реции. И Сирры тоже.
– Я все думаю, что они обе умерли, – заметила старая Кадиджа, введя Лаццаро в грязную, жалкую комнату, где все еще носилось благоухание от нежных духов принцесс, а на столе горела старая лампа. – Третьего дня, – продолжала старуха, на девичьем рынке, у торговца Бруссы, я случайно встретилась с одной женщиной, муж которой, как я потом узнала, персиянин, башмачник. Она пришла спросить Бруссу, не попадалась ли ему девушка с ребенком, которую зовут Рецией.
– Рецией? С ребенком?
– Слушай дальше, – отвечала старая Кадиджа и в беспокойстве убрала золотые монеты, полученные ею от принцесс. – Услышав имя Реции, я стала прислушиваться, расспросила ту женщину, которую звали Макуссой, и от нее узнала, что дочь старого Альманзора нашла себе убежище у башмачника Гафиза.
– Так это действительно была она? А какой же это ребенок?
– Это ее сын от Сади! Но Сади теперь и знать ее не хочет, отчего она в отчаянии и бежала ночью из дома Гафиза.
– Когда же это было?
– Уже с полгода, старая Макусса сама, наверно, не знает когда.
– И она не возвращалась?
– Она так и пропала вместе с ребенком. Старая Макусса спрашивала у Бруссы, не попалась ли она ему, но он засмеялся и сказал, что он не торгует девушками с детьми.
– Сади-паша еще не раз вспомнит ее, он, у которого теперь другие сватовства в голове, – с пренебрежением сказал Лаццаро. – Он отнял у меня Рецию, выгнал меня из дома принцессы, я этого никогда не прощу бывшему лодочнику. Он должен бояться меня! Пробьет и его час.
– Так, так, сыночек, твоя правда. Если бы я только знала, живы ли еще Реция и Сирра. Но говори, что тебе нужно от меня? Зачем ты пришел к старой Кадидже?
– Ты должна дать мне щепотку пыли, которую принесла из персидского монастыря. Мне нужно ее для одного хорошего приятеля.
– Для одного хорошего приятеля? Хи, хи, хи, ты все еще такой же шутник, мой сыночек, – засмеялась старая гадалка. – Ты хочешь получить от меня тонкую драгоценную пыль, которая убивает на месте того, кто только вдохнет или понюхает или другим каким-либо образом примет ее, не так ли? Но у меня ее осталось только самая безделица.
– Если ее достаточно для одного, я дорого заплачу тебе, – отвечал Лаццаро, бренча деньгами.
– Посмотрим. Уж не для молодого ли Сади-паши готовишь ты это угощение? – спросила старая Кадиджа.
С этими словами она пошла в угол комнаты, где приподняла старую грязную подушку и вынула из-под нее оклеенный серебряной бумагой, звездами и разными фигурами ящичек.
– Тебе нужно это для прекрасного Сади, да? – повторила она.
– Да, если ты уж так любопытна.
– Посмотри, вот весь остаток, – продолжала старуха и достала из ящика тонкий стеклянный флакончик, где было еще немного мелкого, как мука, желтого порошка.
– Я куплю у тебя остаток!
– Весь остаток? В уме ли ты? – вскричала старая ворожея. – Этим количеством можно отправить на тот свет человек десять! Довольно будет одной хорошей щепотки! Что у тебя там такое, письмо? – продолжала она, увидев, что Лаццаро вынул бумагу. – Письмо? Ах, я понимаю, ты хочешь употребить порошок вместо песку, хочешь посыпать им письмо. Смотри, довольно будет четверти, и ты дашь мне за это сто пиастров!
– Сто пиастров за одну щепотку?
– Это еще полцены, сынок. Такого порошка больше нигде нет!
Лаццаро бросил на стол горсть пиастров и развернул письмо.
– Осторожнее, чтобы пыль не попала нам в нос или в рот, а то мы погибли, – предупредила старуха. – Предоставь мне это сделать, я уж знаю, как обходиться с этими вещами. Ба! – вдруг вскричала она, рассыпав немного порошка по бумаге и затем осторожно сложив письмо. – Вот какие у тебя знатные знакомые, хи, хи, хи!
Она успела пробежать глазами письмо и узнала, что оно адресовано великому визирю.
– На какие еще знакомства ты намекаешь? – сердито отвечал Лаццаро и вырвал письмо из ее костлявых рук.
– Зачем тебе иметь от меня тайны, сынок?
– Тайны не тайны, а если ты не будешь молчать, тогда между нами все кончено!
– Ого, ты, кажется, боишься, чтобы я не разболтала о твоем письме?
– Да, когда ты бываешь пьяна!
– Никогда не бываю я пьяна настолько, чтобы забыть, что можно говорить и чего нельзя, – возразила старая Кадиджа. – Мы делали с тобой немало хороших дел, не забудь это, сынок! Не я ли отвела тебя к Баба-Мансуру, когда ему понадобилось устранить Альманзора и его сына Абдаллаха…
– Ты это сделала. Но так как мы уже заговорили об этом, то скажи, пожалуйста, чему приписать твою ненависть к старому Альманзору и его семейству, что скажешь ты на это, Кадиджа?
– Другой раз, сыночек, другой раз, – отвечала старая гадалка.
При последних словах грека ею овладело сильное беспокойство, и судорожные гримасы совершенно исказли ее и без того безобразное, сморщенное лицо.
– Хорошая вещь твое письмо, хи, хи, хи, – продолжала старуха. – Да, да, по крайней мере, освободится место и младшие смогут получить повышение. Берегись только, чтобы в случае скоропостижной смерти Махмуда-паши красавец Сади-паша не сделался великим визирем. Хи, хи, хи, почем знать, принцессе снилось нечто подходящее!
– Лучше бы ты давеча ослепла, чтобы не читать, чего не следует, – пробормотал, скрежеща зубами, Лаццаро и вышел из дома старухи.
– Какие у тебя всегда благочестивые желания! – вскричала, смеясь, Кадиджа, провожая своего друга до дверей.
Долго слышался ему отвратительный, хриплый смех безобразной старухи.
Он поспешно вернулся к пристани, где ждал его каик, и приказал лодочнику везти себя в Стамбул.
Здесь, недалеко от сераля, помещался большой, роскошный конак великого визиря.
Махмуд-паша к вечеру отправился на совет визирей в сераль.
Заседание, на котором было принято решение о быстром усмирении вооруженного мятежа силою, продолжалось недолго, и в сумерках он вернулся в свой конак. Поужинав в кругу семейства, он отправился в свой рабочий кабинет, где имел обыкновение заниматься часто до поздней ночи. Рабочий кабинет великого визиря помещался рядом с большим приемным залом и возле маленькой прихожей.
Прежде чем приняться за работу, Махмуд-паша отворил высокие створчатые двери в приемный зал, так как в кабинете было очень жарко. Затем уже он сел за письменный стол, над которым висела большая роскошная лампа, и занялся окончанием некоторых административных дел. Но едва он успел просмотреть несколько бумаг, как вдруг услышал шум. Он быстро вскочил с места. В приемном зале, слабо освещенном несколькими канделябрами, ясно слышались шаги. Великий визирь посмотрел в залу, где царствовал таинственный полусвет. Вдруг его удивленным глазам представилась какая-то фигура. Было еще не поздно, по галереям везде еще сновали слуги, может быть, это был один из них. Он крикнул – ответа не было. Он хотел уже посмотреть, в чем дело, но в эту самую минуту у входа в приемный зал он увидел фигуру в лохмотьях, в зеленой арабской повязке, а под нею на лбу сверкала золотая маска. Великий визирь с удивлением посмотрел на таинственную фигуру, которая в ту же минуту исчезла.
– Золотая Маска, – пробормотал он. – Да, это была она, и в народе ходит поверье, что появление ее служит предостережением. Она появилась на улицах перед началом мятежа, что предвещает мне ее появление?
Махмуд-паша не окликнул ее и не преследовал. Он даже не позвал прислугу; несколько минут простоял он в раздумье, но размышления его были прерваны появлением камердинера. Великий визирь думал, что он пришел доложить ему о странном видении.
– Человек с письмом ожидает в передней, ваше сиятельство, – доложил камердинер. – Он так настоятельно просит видеть вас, что я, наконец, должен был уступить его просьбам.
– Что это за человек? – спросил Махмуд-паша.
– Какой-то проситель.
– Возьми от него письмо!
– Он не хотел его отдавать мне, боясь, что оно не дойдет до вашей светлости и его на прочитаете.
– Скажи ему, что я приму и прочту письмо. Если он и тогда не захочет уйти, ты выгони его.
Слуга с поклоном удалился.
– Странно, – пробормотал великий визирь. – Что означает появление этой сказочной фигуры в этих местах?
Он подошел к открытой двери и пристально посмотрел в далекое полутемное пространство. Зал был пуст – не оставалось никаких следов Золотой Маски.
Слуга с письмом вернулся в кабинет и, положив его на письменный стол, удалился. Махмуд-паша оставил зал. Что-то удерживало его спросить слугу о загадочном видении. Не было ли это просто обманом чувств, галлюцинацией?
Великий визирь сел за стол и снова принялся за работу. Час спустя взгляд его случайно упал на письмо, и, вспомнив свое обещание прочесть его, он взял письмо, развернул его и ударил рукой по бумаге: ему показалась на ней желтая пыль. Маленькое, едва заметное облачко пыли поднялось с бумаги прямо в лицо великому визирю, но он, ничего не подозревая, принялся читать просьбу. От вдыхания этой пыли им овладел легкий припадок кашля, но Махмуд-паша не обратил на это внимания, прочел письмо до конца и таким образом вдохнул в себя весь яд, в нем содержавшийся. Несколько времени спустя, он почувствовал сильную усталость и в изнеможении откинулся на спинку кресла. Им овладело состояние полнейшего оцепенения – роковое письмо выпало у него из рук. Перед глазами его носились беспорядочные картины. Ему казалось, что молния ударяет в него, что яркое пламя огромными языками обвивает его тело. Ослепленный яркими лучами, казалось ему, закрыл он глаза и все не мог избавиться от света сверкающих молний, он хотел бежать от них, но не мог. Смертельный страх овладел им.
Супруга его, удивляясь, что он так долго сидит за работой, вошла в кабинет. Каков же был ее испуг, когда она увидела, что муж ее лежит в обмороке, откинувшись в кресле. Голова его и руки, словно налитые свинцом, тяжело свесились на пол. Крик ужаса сорвался с ее уст. Она бросилась к мужу – он был в совершенном оцепенении. Она позвала прислугу, и немедленно приняты были все средства, чтобы привести его в чувство. После долгого труда это наконец удалось им.