Как только ушел Эль-Омар, Солия вошла в шатер. Она далеко откинула занавес, закрывавший вход. Яркий свет луны падал на безжизненного врага, находившегося в ее плену.
Какую удивительную власть имел над ней ее враг? Что за чувство, какого она еще никогда не ощущала, прокралось в ее душу? Она встала на колени перед Сади и долго смотрела на него неподвижно; прекрасный бледный юноша, чело которого было как бы увенчано его геройским подвигом, возбудил в ее душе не сострадание, не радость, нет, он возбудил любовь, какой не ощущала прежде она даже к своему убитому жениху.
Так стояла она на коленях возле бесчувственного, покрытого кровью врага, как вдруг в лагере раздался лошадиный топот и громкие голоса, и этот шум дал ей знать, что отец и братья вернулись. Тогда она вскочила, как бы пробудившись от тяжкого сна, и оставила шатер.
В лагере царила радость победы – почти весь отряд турецких войск был уничтожен, немногим удалось спастись и донести известия о случившемся Зора-бею.
Эмир с сыновьями вошел в шатер, перед которым ждала их Солия. Лицо ее было строго и мрачно. Она молчала. Ничего не сказала она о пленном, которого привезла с собой.
Старый эмир и сыновья его пошли спать, после того как была расставлена новая смена часовых.
Кровавая Невеста все стояла на прежнем месте.
Теперь она сознавала, что чувство, которое испытывала она к молодому бею, было любовью. Она не понимала этого чувства, до сих пор ей еще неизвестного, потому-то оно и имело такое неодолимое на нее действие.
Луна скрылась за дальними горами при бледном полусвете наступающего утра.
Солия пристально смотрела вдаль – не волшебство ли было то чувство, которое вызвал в ней этот враг? Любовь, которую ощущала она, была преступлением! Мысль эта заставила ее содрогнуться! Она вспомнила о своей клятве мести. Не изменяла ли она ей теперь, щадя своего врага?
Внезапное решение, казалось, овладело ею – глаза ее снова сверкнули, и, по-видимому, внутренняя борьба окончилась.
Она быстрыми шагами пошла к маленькой площадке, находившейся посреди теперь безмолвного лагеря. Здесь стоял маленький, завешанный зеленой материей шатер. У входа находилось свернутое знамя, которое она в большие сражения возила с собой. Она вошла в шатер. В нем на возвышении лежала набальзамированная голова ее казненного неприятелями жениха.
Она встала перед ней на колени и пристально смотрела в страшно искаженные, неподвижные черты.
– Я поклялась тебе в мести, – говорила Солия дрожащим голосом, – прости мне, что сегодня я в первый раз замедлила исполнение своей клятвы! Рука моя медлила умертвить пленного врага, но ты не скажешь, что Солия нарушила свою клятву! И этот враг также должен принять смерть от моей руки! Пусть никто не упрекнет дочь Гаруна в слабости! Я иду!
Она поднялась – еще один взгляд бросила она на окруженную сероватыми сумерками голову казненного жениха, которую она с опасностью для жизни похитила у врагов, ужас охватил ее, ей показалось, будто глаза мертвеца пристально и гневно взглянули на нее, и она не могла отвести глаз.
Быстро пошла она к выходу, но глаза ее все еще были прикованы к глазам мертвеца.
Солия вышла из шатра. Решение ее было принято. Сади, пленный враг, должен был умереть. Она хотела собственноручно отрубить ему голову саблей, как это сделали враги с ее женихом.
Святость клятвы и кровавая месть победили в ней то странное чувство, которое проникло в ее сердце при виде молодого бея. Сабля висела еще у нее на поясе.
Она направилась мимо отцовского шатра к той палатке, где лежал Сади.
Но только успела она проскользнуть мимо отцовского шатра, как при бледном утреннем свете увидела перед собой Эль-Омара, который или только хотел войти в шатер раненого, или же вышел оттуда.
Солия содрогнулась, и ее глаза вспыхнули гневом; ведь этот молодой воин мог заметить ее слабость. Она побледнела.
Эль-Омар увидел Кровавую Невесту и хотел подойти к ней, чтобы сказать ей что-то.
Заметив это, она сделала повелительный жест рукой.
– Ступай в свой шатер, дерзкий! – закричала она дрожащим от гнева голосом. – Ступай или я убью тебя!
Молодой араб остановился на минуту, как будто в душе его происходила борьба, но затем повернулся и ушел.
Солия, проводив его мрачным взглядом, гордо и важно, как будто шла на празднество, направилась к шатру, где лежал раненый враг, и исчезла внутри его.
IIЧудо
Через несколько дней после той ночи, когда грек и призрак Черного гнома внезапно явились меж воющими дервишами, один из них нашел близ руины Сирру, совершенно истощенную от голода и жажды.
Вид этого странного существа тотчас же напомнил старому дервишу призрак Черного гнома, он думал, что снова видит его перед собой, и, гонимый непреодолимым ужасом, хотел бежать.
В эту минуту к руине приближался Шейх-уль-Ислам и увидел в страхе бежавшего дервиша.
– Что случилось? Что за причина твоего страха и бегства? – спросил он.
Дервиш бросился к ногам всемогущего главы всех мусульман и коснулся лбом земли в знак глубочайшей покорности.
– О великий и мудрый шейх над всеми шейхами! – воскликнул он. – Я видел призрак Черного гнома и боялся, чтобы он не вскочил на меня, как на грека два дня тому назад!
– Призрак Черного гнома? – спросил Мансур-эфенди.
– Да, мудрый и могущественный Баба-Мансур, – отвечал дервиш и подробно рассказал ему о ночном происшествии. В его рассказе было столько сверхъестественного, чудесного, что это заинтересовало Шейх-уль-Ислама.
– Ты говоришь, что существо это умерло и было погребено? – спросил он.
– Точно так, могущественный и мудрый Баба-Мансур: существо это (оно выглядит наполовину человеком, наполовину каким-то странным существом) воскресло из мертвых!
– Грек Лаццаро поклялся нам, что Черный гном умер, и он сам видел его погребение. Создание это умерло, было похоронено и теперь, однако же, ходит между живыми!
– Если только грека не обмануло сходство, – заметил Мансур-эфенди задумчиво, – то это, о чем ты говоришь, невозможно!
– Это кажется невозможным и немыслимым, мудрейший из мудрецов, а все же это случилось. Голова моя слишком слаба, чтобы дать тебе объяснение. Я могу только сказать, что это случилось, больше ничего! – продолжал дервиш. – Грек хорошо узнал Черного гнома, который вскочил ему на спину и хотел задушить его. Он утверждал, что это был призрак умершего и похороненного создания! В особенности одна примета убедила его в этом – у Черного гнома в гробу недоставало левой руки, и у призрака также ее нет!
– Куда девалось это создание в ту ночь, когда вместе с греком очутилось среди вас?
– Оно чуть не задушило его, наконец оставило, как тень проскользнуло мимо нас и исчезло.
– А где ты снова видел его теперь?
– Здесь, между старыми деревьями, оно лежит в кустарнике и не шевелится!
– Сведи меня туда! – приказал Мансур-эфенди.
– Как, великий и мудрый шейх над шейхами, ты хочешь…
– Я хочу видеть это чудо!
– Останься, исполни мою мольбу, останься здесь! – просил дервиш.
– Не думаешь ли ты, что я боюсь? Я приказываю тебе проводить меня туда. Я хочу видеть загадочное существо!
– Я дрожу за тебя, могущественный и мудрый Баба-Мансур! – жалобно воскликнул он.
– Ты дрожишь скорее за себя, чем за меня. Я это знаю! Но не медли дольше! – приказал Мансур-эфенди.
Дервиш увидел, что отговариваться более было невозможно, а потому, дрожа от страха, – безобразное существо возбудило в нем непреодолимый ужас, – медленно пошел вперед. Шейх-уль-Ислам следовал за ним.
Между тем уже начинало смеркаться. Они скоро дошли до того места в чаще, где Сирра, полумертвая от голода и жажды, неподвижно сидела на корточках. Вид ее был так необычен, так страшен, что Шейх-уль-Ислам невольно остановился: такого существа он еще никогда не видал. Оно вполне заслуживало названия гнома. Одетая в черное платье, с лицом, покрытым до самых глаз темным покрывалом, сидела она, сжавшись в комок, – фигуру ее едва можно было принять за человеческую.
Мансур-эфенди подошел к Сирре и нагнулся к ней. Затем – к невыразимому ужасу своего проводника – он дотронулся до Сирры – она упала.
– Удивительное создание, – пробормотал Мансур. – Оно кажется мертво, но оно из плоти и крови. Возьми ее на руки и неси вслед за мной, в Башню мудрецов, – обратился он к дервишу.
Тот хотел отговориться.
– Делай, что тебе приказано! – повелительно сказал Шейх-уль-Ислам.
Дрожа всем телом от страха и ужаса, дервиш повиновался приказанию своего повелителя.
Он нагнулся к Сирре, упавшей от изнеможения, и поднял ее на руки. Она была так тяжела, что он едва мог ее поднять.
Мансур-эфенди пошел к той части развалин, где в каменной стене находились маленькие ворота, которые он и отворил.
Он пропустил вперед дервиша с его ношей и последовал за ними. Из галереи одна дверь вела в залу совета, другая в смежный покой. Тут Мансур-эфенди велел дервишу положить бесчувственную Сирру на подушку и принести воды, фруктов и хлеба.
Дервиш, обрадовавшись, что наконец освободился от опасной ноши, поспешил уйти и через несколько минут принес требуемое. Затем он оставил Шейх-уль-Ислама одного с Черным гномом. Мансур-эфенди спрыснул бесчувственную Сирру водой – и она очнулась.
Она приподнялась и удивленно озиралась по сторонам – в первую минуту она не знала, где находилась, но потом узнала Шейх-уль-Ислама.
Мансур-эфенди дал ей поесть, напиться, и Сирра охотно принялась за все.
– Тебя ли зовут Черным гномом? – спросил он ее.
Сирра кивнула головой.
– Да, мудрый эфенди, так зовут меня за мою наружность, но мое имя Сирра, – отвечала она, и ее звонкий, как серебряный колокольчик, приятный голос, которого нельзя было ожидать при ее теле, поразил Шейх-уль-Ислама.
– Говорят, что ты воскресла из мертвых? – продолжал он.
– Да, мудрый эфенди, грек Лаццаро похоронил меня, все считали меня умершей, но я не была мертвой, – сказала Сирра. – Я была жива, только не могла двигаться!