Сирра отрицательно покачала головой.
— Я не прошу милостыни, капитан, оставь у себя деньги, они нужнее тебе, чем мне, — сказала она. — Я пришла спросить тебя, нет ли у тебя на корабле ребенка?
— Ребенка? Да, есть!
— Маленький мальчик?
— Да, мальчик!
— Это твой сын, капитан?
— Почему ты об этом спрашиваешь?
— Я ищу одного ребенка!
— Ты ищешь ребенка? Не думаю, чтобы ты могла произвести на свет дитя!
Эти слова были резки, почти грубы.
— Я ищу не моего ребенка, но на мое попечение был отдан один маленький мальчик, которого у меня украли несколько недель тому назад.
— Почему же ты думаешь, что находившийся у меня ребенок именно тот, которого ты ищешь? — спросил Хиссар.
— Я сейчас объясню тебе это, капитан. Та, которая из ненависти велела украсть ребенка, приказала своей прислужнице убить его. Но прислужница была не в состоянии убить ребенка, а спасти его не могла, и поэтому положила его в лодку, которую отвязала от берега.
— В лодку?
— Да, капитан! Она поручила Аллаху жизнь ребенка.
— А когда это было?
— Несколько недель тому назад, в одну бурную ночь!
— Хм! Это похоже! — пробормотал капитан.
— Как… Говори… Сжалься, капитан…
— В одну бурную ночь я спас ребенка из лодки, плывшей ио течению в открытое море!
— Ты спас его! — вскричала Сирра и упала на колени от радости и волнения. — О, Аллах добр и сострадателен! Ты спас ребенка!
— В одну бурную ночь, когда мы, как сегодня, подходили к Стамбулу, рулевой увидел на некотором расстоянии лодку, в которой было что-то белое…
— Это так! Это был ребенок Реции!
— Вместе с тем мы услышали жалобный детский голос, — продолжал Хиссар, — но мы сами были в опасности, и матросы не хотели и слышать о ребенке в лодке. Тогда я сам сел в лодку, счастливо добрался до ребенка, схватил его и перетащил к себе в лодку, и наконец, хотя и с опасностью для жизни, добрался обратно до своего «Хассабалаха». Я взял ребенка на руки, и он со страхом прижался ко мне, затем я перенес его к себе в каюту.
— Благодарю тебя! Благодарю за его спасение!
— Я накормил ребенка и уложил в постель, укрыв потеплее, и он быстро и крепко заснул, — продолжал Хиссар. — Буря скоро прекратилась, и мы счастливо вошли в гавань. На другой день я стал наводить справки о мальчике, но пока мы здесь стояли, никто не являлся за ребенком, и мальчик поневоле остался у меня!
— Теперь ты избавишься от него, капитан, и, кроме того, получишь богатое вознаграждение!
— Но теперь мы с рулевым уже привыкли к ребенку и полюбили его!
Старик рулевой кивнул головой.
— Нельзя же было дать ему умереть с голоду, — сказал он.
— Это большое счастье, что ребенок здесь! — сказала Сирра. — Где он у тебя, капитан?
— Он спит на моей постели!
— Слава и благодарение Аллаху, — продолжала Сирра, растроганная до слез, — но также и вам, потому что без вашей помощи и заботы ребенка не было бы в живых. Завтра я приведу к тебе тех, кому принадлежит ребенок!
Казалось, что это не особенно понравилось капитану.
— Почему они раньше не думали об этом, — сказал он, — а дали мне время привыкнуть к ребенку?
— Тебе, как человеку одинокому, ребенок принесет много хлопот, — сказала Сирра.
— Хлопот? Мальчик не беспокоит меня, я с удовольствием держу его у себя! — возразил Хиссар.
— Но подумай о бедных родителях, капитан, которые уже давно печалятся о сыне, — сказала Сирра, — подумай о горе матери, которая лишилась своего сокровища, и о печали отца, ищущего своего ребенка! Всякая радость исчезла для них до тех пор, пока они не найдут свое дитя.
— Это так, но им следовало бы раньше позаботиться о нем. Кто отец?
— Благородный Сади-паша!
— Сади-паша? Бывший великий визирь при Абдул-Азисе?
— Он самый! И его супруга Реция, дочь Альманзора, мать! Завтра они придут сюда, — закончила Сирра свой разговор.
С наступлением ночи Сирра поспешила в дом Сади.
Сади и Реция несколько часов тому назад вернулись в Стамбул и сидели еще вместе, когда вошла Сирра.
Реция с распростертыми объятиями встретила Сирру, и сам Сади был рад, видя несчастную на свободе.
Прежде всего Сирра вынуждена была рассказать все, что с ней произошло, затем она узнала, что Сади и Реция оставляют Стамбул и хотят взять ее с собой.
— Об этом мы еще поговорим, — сказала Сирра, — прежде всего я должна сообщить вам радостную весть, я снова нашла маленького Сади.
— Мое дитя! — вскричала Реция в неописуемой радости. — Где он?
— Завтра рано утром я отведу вас к капитану Хиссару!
— Хиссар? Это же то имя, которое называл мне Золотая Маска, — вскричал Сади. — Он спас маленького Сади! Он на корабле у Хиссара!
Реция обнимала и целовала Сирру, затем со слезами радости бросилась в объятия Сади.
На следующее утро все трое отправились на бриг капитана Хиссара. Мальчик был еще внизу в каюте. Когда Реция и Сирра вошли в каюту и назвали Сади по имени, то мальчик с криком радости протянул к ним ручонки.
Большего доказательства, что Реция — мать мальчика, нельзя было и требовать, и даже капитан Хиссар был взволнован при виде этого трогательного свидания матери с сыном.
— Я очень рад, что мальчик снова нашел своих родителей, — сказал он и решительно отказался от всякого вознаграждения, — я только исполнил долг порядочного человека, за деньги я бы этого не сделал!
Реция и Сади горячо поблагодарили капитана и, оставив корабль, вернулись домой.
XXIX. Таинственное путешествие
— Заклинаю вас, сохраните мне жизнь! — молил Лаццаро двух незнакомцев, в которых по их костюму можно было узнать Золотых Масок. Казалось, что, попав в руки Золотых Масок, Лаццаро совершенно изменился. — Умоляю вас, сохраните мне жизнь!
Золотые Маски не отвечали. Они молча вели грека, руки которого были связаны на спине, а голова закутана платком.
— Сжальтесь! — продолжал Лаццаро. — Дайте мне только несколько дней! Отпустите меня! Дайте мне еще несколько дней срока!
Грека привели на площадь, где снова собрался суд семи Масок.
— Я сознаюсь в своей виновности! Я раскаиваюсь в своих поступках! Дайте мне еще короткий срок, я ни о чем больше не прошу…
В эту минуту покрывало упало с головы грека…
Лаццаро, дрожа, упал на колени, взор его с ужасом остановился на эшафоте.
Этот ужасный вид, освещенный лунным светом, отнял у грека последние силы и твердость! Он был не в состоянии вымолвить ни слова.
— Грек Лаццаро! — раздался голос председателя. — Настал последний час твоей жизни среди людей! Ты получишь наказание за свои бесчисленные преступления! Человечество не будет больше страдать от твоей злобы и подлости! Молись!
— Сжальтесь! — вскричал Лаццаро, зубы которого от страха стучали так сильно, что он едва был в состоянии говорить. — Сжальтесь! Не дайте мне умереть! Я стал лучше! Я раскаиваюсь в том, что совершил!
— Молись! — повторил прежний голос.
— Вы хотите убить меня… Убить… — вскричал Лаццаро. — Дайте мне возможность жить! Я буду служить вам!
— В третий раз говорю тебе: молись! Час твоего наказания пробил! — снова сказал председатель.
Трус Лаццаро хотел молиться, но, казалось, не мог найти слов для молитвы. В короткий промежуток, предшествовавший казни, Лаццаро сто раз перенес смерть! Страх его был ужасен.
Мулла Кониара сделал знак.
В то же мгновение на голову Ланцаро было наброшено покрывало.
Его крик замер… Ему казалось, что он чувствует на шее холодное железо… перестает жить… что приговор над ним исполнен, голова и руки его повисли, как у мертвого…
А между тем меч не опускался над его головой. Покрывало, которое набросили на голову Лаццаро, по всей вероятности, было пропитано каким-то особым составом, потому что когда грека подняли с эшафота, он только казался мертвым.
На этот раз кровь была точно так же не пролита, как и во время мнимой казни Мансура.
По знаку председателя грека подняли и понесли, не открывая головы. Около развалин стояла карета, Золотые Маски внесли в нее Лаццаро и сели сами, затем карета поехали к морю.
На набережной их ожидала большая лодка. Золотые Маски вынесли бесчувственного грека из кареты и внесли в лодку, не сказав ни слова трем гребцам, находившимся в ней.
Лодка не походила с виду на обыкновенный каик Константинополя, а, по всей вероятности, принадлежала какому-нибудь судну, стоявшему на якоре в гавани.
Гребцы начали грести прямо к одному из таких кораблей, подъехав к которому, Золотые Маски внесли грека на палубу, откуда перенесли его в совершенно темную каюту, затем заперли дверь и молча поднялись на палубу, а потом так же молча оставили корабль и, сев обратно в лодку, исчезли во мраке.
По всей вероятности, капитан корабля принадлежал к союзу Золотых Масок нли обязан был служить им и, наверное, служил уже давно, потому что между ним и Золотыми Масками не было надобности ни в каких объяснениях.
Корабль оставил Константинополь и направился на юг, в Средиземное море. Лаццаро лежал в крошечной темной каюте, где в небольшой впадине в стене на расстоянии его руки стояла кружка с водой и лежал кусок хлеба.
Когда наконец после долгого обморока Лаццаро пришел в себя, он не знал, ни что с ним произошло, ни где он находится.
Он не знал также, сколько времени он пробыл без чувств… Впрочем, он даже не скоро собрался с мыслями… Сначала ему показалось, что он очнулся уже на том свете.
Затем он стал ощупывать себя в темноте, сорвал с головы покрывало, темнота осталась та же, но он ощупал, что голова у пего на плечах! Он стал ощупывать вокруг себя и почувствовал, что лежит на жестком матрасе и накрыт чем-то шерстяным.
Он вышел из своего полубессознательного состояния только тогда, когда в двери открылось небольшое отверстие и через него мелькнул слабый свет, при котором он мог хотя бы несколько оглядеться, и с жадностью накинулся на еду, так как чувствовал сильный голод.