«Да пропади ты пропадом, сучье отродье!» — воскликнул он мысленно, пытаясь избавиться от наваждения, но брань не помогла. Он и сам, судя по всему, был того же племени. Такое же Богом проклятое отродье одной из этих гуляющих по миру людей чумных сук.
— Я проникла в замок… Остальное… Хотела сказать, неважно, — усмехнулась, словно оскалилась, Адель. — Но нет, это-то и важно как раз. У них в подвалах все и обнаружились, и дети, и женщины… Отец Ольги любил нежное мясо, молодую кровь. Жуткое зрелище, если кто не понял. Я потом много чего видела и во время мятежа, и позже, но такого ужаса, кажется, не видела больше никогда. И ведь я была молодая. Психанула, а тут они! Вот и сцепились. А в замке тогда находились только родители Ольги да трое их родичей…
— Пять против одной… — выдохнула Тина.
— Ну, в общем, да, — кивнула на эту реплику Адель. — Расклад не из лучших, но ты учти, девочка, я кенжи, а они — ирки. Я раза в полтора крупнее любого из них, да еще молодая, резкая, полная дура, одним словом. Ну, и барон со сворой пообедавши были, а бой на полный желудок — хуже предательства. Сделала я их. Всех пятерых…
— Но? — спросил Ремт, сводя брови домиком.
— Новый граф только-только женился на девушке из семьи ирков… И ведь мы все-таки не люди, даже если на них не охотимся. Изгнание сочли наименьшим злом, но настоятельно не рекомендовали возвращаться.
— А что же Каспар? — удивленно спросила тогда Тина. — Он же знал!
— Знал, — со вздохом согласилась Адель. — Но ночная кукушка, детка, дневную всегда перекукует. Ты это учти, в жизни пригодится. Ну а Ольга, что тут скажешь, в то время она была писаная красавица, да и не обращается она. Не может.
«И что с того?» — но кто его знает, отчего люди говорят те или иные слова? Может быть, со смыслом, а может быть, и нет. Вылетело слово, всего-то.
ГЛАВА 10Коронационная гонка
Холодное плато — нехорошее место. Это Виктор знал точно, хотя и не мог вспомнить откуда. По всему выходило, что в прошлой жизни он бывал — и как бы даже не единожды — и в этих горах, и на этой вот печального вида равнине. Но не только. Припоминались изданные в Савойе лет двести назад путевые заметки какого-то путешественника, отчего-то так и оставшегося в истории безымянным, а еще «География» Кронверга и с дюжину других книг, читанных Виктором когда-то давно, то есть еще «до забвения». Источники разнились, но общее мнение о паскудном этом месте оставалось неизменным: оттого плато и Холодное, что здесь холодно и плохо. Так, собственно, все и обстояло. После ночевки на берегу Темного зеркала отряд двигался длинными переходами по несколько поднимающейся к югу каменистой равнине. Разумеется, никакой дороги здесь не было и в помине, но выдерживать направление на голой, как стол, местности — невеликий труд. Трехглавая гора на юге, бессмысленная бесконечность во всех остальных направлениях, оживляемая лишь унылыми серо-зелеными горбами валунов и кустарниками с блекло-зеленой, едва ли не пепельного цвета листвой. Холодно и одиноко. Пустынно и до ужаса тоскливо. И снова холодно. Мертвый холодный камень, студеная вода в ручьях, убивающий тепло ветер, не прерывающийся даже тогда, когда идет ледяной дождь.
«А до Ступеней еще день пути… или два…»
Но додумать мысль не удалось, дождь нечувствительно перешел в снег, и Ремт Сюртук не замедлил прокомментировать этот, мягко говоря, неутешительный факт.
— Шла баба, шла, — сказал он нарочито гнусавым голосом деревенского обалдуя, — пирожок нашла…
— Намекаешь на не просто так? — «отделив зерно от плевел», спросил Виктор.
— А что, Виктор, у нас хоть что-то случается просто так? — уже нормальным, «человеческим» голосом откликнулся маршал.
— Просто так даже блохи не дают, — прокомментировал откуда-то из белой мглы низковатый, с хрипотцой, но притом изумительно красивый голос.
«Обалдеть!» Девушка не уставала удивлять.
Она менялась буквально на глазах, и Виктор боялся даже подумать о том, что это могло означать, но, если честно, не мог и не восхищаться. Он и восхищался. Бывало, поглядишь… Черт-те что! Неуклюжая, долговязая, никакая… Волос тусклый, голос блеклый, женственности ни на грош, а в следующее мгновение — глаз не оторвать! Волосы — бронза и червонное золото, глаза — мед и лимон, то есть та особая желтизна, которая тревожит и манит, пугает и отталкивает, но никогда не оставляет равнодушным. Походка грациозна, черты лица притягательны, а голос… Голос, словно зов суккуба в тихой южной ночи: тревожный, завораживающий, манящий, что бы она там ни плела на самом деле. А несла Тина порой такое, что оторопь брала даже видавшего виды маршала. В последние дни девушка то сплетала словесные кружева, как какая-нибудь природная аристократка — и откуда что берется! — то сквернословила, словно шлюха из Ханки или Деревянного городка. Впрочем, последнее хоть и странно, но хотя бы не противоречило обстоятельствам: поговорки такого рода — как эта вот про блоху — не режут слух, если слетают с уст девушки, дерущейся на ножах на бандитский манер. Сложнее принять как данность «всплывающую» из небытия диву голубых кровей…
— Полагаешь, что-то будет? — спросил Виктор маршала, просто чтобы не молчать.
— Полагаю, пауза чрезмерно затянулась…
— Мы не на театре, граф! — В голосе Тины отчетливо зазвучало горловое урчание, опасное, словно рык охотящегося тигра, возбуждающее, будто намек на страсть.
— Это точно, ваша светлость! Не на театре. Все обстоит гораздо хуже… — Ремт Сюртук исчез в круговерти снегопада, смешавшей черное с белым до полной неразличимости. — Хуже… — донеслось из вьюжной мглы. — Еще хуже… еще…
«Эхо?» — удивился Виктор и тут же вздрогнул. Впечатление было такое, будто с ходу врезался лицом во внезапно возникшее перед тобой препятствие. Стену, скажем, или бок огромного валуна. Но удара не последовало. Напротив. Стена поддалась — Виктор ощутил мягкое, но в то же время действительное, а не мнимое, сопротивление упругого нечто и вывалился, а по-другому и не скажешь, по ту сторону ночи.
Здесь было тихо и светло. Пожалуй, несколько сумрачно, как бывает в пасмурный осенний день. Но «день» этот, несомненно, принадлежал «охотничьему лету» — теплой и мягкой поре листопада, когда осень вполне уже вошла в свои права, но все еще временит с дождями и холодными сырыми ветрами.
«Господь всемогущий!» — Виктор стоял на краю обширного пространства — с полмили в поперечнике или больше, — вырванного неведомой силой из хаоса снежной бури. Стихия бушевала совсем рядом, что называется, только руку протяни, но шторму не было ходу за магическую черту. За незримой стеной валил снег, и свирепый северный ветер закручивал белые полотнища в невероятной красоты вихри или рассыпал снег сверкающим веером, а по эту сторону «границы» ни ветерка, ни слабого движения. Тишина, покой, сухая, нетронутая дождем, каменистая почва, покрытые мхом «спины» по «плечи» вросших в землю валунов, кустарник, ручей и Ремт Сюртук, каменным истуканом застывший в нескольких шагах впереди. Даже лошади, которых маршал вел в поводу, казалось, замерли от изумления, не в силах «переварить» случившееся с ними чудо.
— Эт-то как? — перхнул враз пересохшим горлом Виктор, увиденное произвело на него неожиданно сильное впечатление, и даже более того.
— Это так, — ответил, не оборачиваясь, маршал, голос его звучал ровно, и это настораживало.
— Мать вашу девственницу! — изумилась за спиной Виктора Тина.
Впрочем, и не в первый уже раз, ди Крей не услышал в ее голосе и отзвука страха. Одно лишь восхищение, быть может, даже восторг, но и только.
«Хорошо сказано! — отметил он мысленно, окончательно приходя в себя и оборачиваясь к девушке. — И где бы тебе, милая, обучиться таким вычурным идиоматизмам? Ну, не в приюте же, в самом-то деле, или все-таки там?!»
— Нравится?
— А вам нет? — Она не задиралась, нет, она просто жила внутри диалога и отвечала, как дышала.
«Вот так…»
— Мне — да, — сказал он вслух, оценивая новую красоту Тины, девушка едва не светилась от переполнявших ее чувств, и Виктор поймал себя на том, что непроизвольно щурится. — Нравится, но…
— Ах, оставьте, Виктор! — отмахнулась Тина жестом, какому позавидовали бы многие коронованные особы. — На вас не угодишь, право слово! Все вам не так!
— Это что? — прервала ее на полуслове внезапно вывалившаяся в затишье из снежной кутерьмы, по-прежнему клокотавшей по ту сторону призрачной стены, дама Адель, но и эта особа контроля над собой, похоже, не утратила. — Это мы где? Я сплю?
— Ну, не знаю! — пожал плечами Виктор и посмотрел на Ремта, его встревожило вдруг то обстоятельство, что маршал все еще стоит, как стоял, «бессмысленно» уставившись в пространство.
«В прострацию впал или как?»
— Впечатляет! — сказал в спину ди Крею мэтр Керст. Странно, но, кажется, и на него чудо не произвело никакого эффекта. Есть и есть. Любопытно, но не более. А вот Виктору и Ремту…
«Черт!» — вспомнил отвлекшийся было Виктор о маршале и понял наконец, на что смотрит его не вполне материальный напарник.
Там, впереди, не более чем в двадцати метрах от мастера Ремта, усматривалось нечто, как бы намекавшее своими очертаниями на огромных размеров человеческую фигуру. Словно бы сгустившееся сумеречное мерцание, игра света в предвечернем осеннем воздухе, причуда восприятия, отчего-то запечатлевшаяся в памяти…
Виктор моргнул, и образ исчез. Тогда, повинуясь скорее интуиции, чем здравому смыслу или знанию предмета, ди Крей чуть повернул голову, скосил взгляд и снова увидел мужчину, одетого в нечто наподобие мантии или, может быть, закутанного в тогу. Впрочем, и на этот раз фигура более угадывалась силой воображения, нежели открывалась взгляду.
«Ад и преисподняя!»