«Богатыри всегда обитали: сильные, отважные воины, кои народ защищали и всякого спасали. Одним из самых удалых богатырей, несомненно, был Добрыня – сын Елены Прекрасной и Финиста – Ясного сокола, чародея светлого».
Давние времена, славные земли Яви
– Да-а, дела. Хитро вы это придумали. – Добрыня почесал затылок, на родителей поглядывая. – А кто еще о правде ведает?
– Из живых никого уж и не осталось, – промокнула Елена платочком красные от слез глаза.
– Как же никого? А Змеюка что, нежилец, что ли? – проворчал Финист, повертев в руках новые ножны, над коими сам работал последний месяц. – Живехонький он! Совсем от старости головой ударился, а посему беды одни насылает. Опять вон на деревню напал, а этому отдуваться придется! – Он ткнул пальцем в сына, заставляя Прекрасную вновь запричитать.
Много уж зим миновало с той поры, как перебрались в светлый град супруги и обосновались здесь под иными именами, дабы никого не смущать. Князь, коему Финист служил, добро свое на то дал и тайну их сохранил, наделив чудо-богатыря званием воеводы – Никиты Романовича. По-прежнему продолжал он служить во славу земель родных, но нынче скрывал лик свой соколиный. Слух сам пустил, что богатырь Финист – Ясный сокол на покой отправился, и не надобно его боле тревожить. Теперь лишь по ночам обращался витязь в птицу и облетал всю Явь. Благо Светозар, годы жизни которого уж минули, приглядывал за Правью и докладывал обо всем Деве-Весне.
Елена с той поры предпочитала в горницах оставаться и редко гулять выходила по граду – точно стеснялась красоты, природой данной. Долго она корила себя за приключившуюся со Змеем беду, и ничто не могло покоя ей принести – токмо время поддержкой стало, раны исцелило, образы стерло. Несколько лет еще минуло, прежде чем появился на свет Добрыня.
Рос мальчишка озорным да смышленым – отрада родительских очей ясных. Все ему интересным казалось: как мир устроен, как слова понимать, зачем цифры считать, из чего ларец сделан. К десяти годам должен был Добрыня даром волшебным обзавестись, но обделила его судьба – не мог он в птицу обращаться. Тогда порешили родители сохранить в тайне способности Финиста, чтобы не расстраивать дитя.
Добрыня благодаря батюшке в княжеских палатах наукам и искусствам обучался, а заодно дружил с будущим властителем. Были они неразлейвода: вместе проказничали, а после вместе и наказание получали. Нарадоваться матушки с батюшками не могли и пророчили детям долгую и крепкую дружбу, которая сказаний и истории будет достойна.
Одначе со временем раскрылся у Добрыни необычный дар: мог он зверей и птиц понимать, точно разговаривали они с ним. Елена с Финистом сразу смекнули, в чем дело, но все же умолчали и на чудо списали. Так и жили они тихо и мирно, секреты храня.
Перестал с годами в походы ходить воевода Никита и все чаще молодых дружинников наставлял. Елена ворчливой стала и все на девушек поглядывала, выискивая невесту для сына. А тем временем мужал Добрыня и превращался в крепкого богатыря и верного друга молодого князя.
В нескольких битвах успел уж витязь отличиться, когда вдруг прознали люди на окраине земель про Змея Горыныча, что на селения нападал и пепелища оставлял. С той поры, как впервые он объявился и семью свою сжег, изредка Кирилл появлялся в облике дракона. Поначалу боялся гнева Финиста, одначе чары злые голову дурили, а Маринка знатно старалась людям вред приносить: заставляла она Кирилла в Змея превращаться и страх да боль сеять. Чудом удавалось Горынычу от Финиста скрываться все годы эти, а теперь и вовсе осмелел – буйным стал да бесстрашным. Добрыня, как про зверя прознал, сразу же засобирался в путь, желая чудище исполинское и грозное сразить. Тогда-то и решили родители ему историю свою поведать, ничего не скрывая от дитяти. Собрались они в горнице просторной и стали истории сказывать.
Правду услыхал Добрыня и изумился: не думал, не гадал, что отец его – прославленный богатырь-чародей Финист – Ясный сокол, о коем столько легенд ходило. Всю жизнь тот под именем Никиты скрывался даже от кровинушки родной. Пуще диву дался Добрыня, когда прознал, что из-за матушки Змей Горыныч на свете белом появился. А как сказали молодцу, что тетка его – жена Кощея Бессмертного, страшного колдуна из Нави, которым всех детей пугают, – так присел он, над правдой размышляя.
– Да вы легенды ходящие, – проговорил Добрыня, откидываясь на стуле, ресницами растерянно хлопая. – Отчего же я об этом токмо сейчас узнал?
– Мы боялись, что ты расстроишься шибко, что чудо-дар тебя стороной обошел, – кротко пояснила Елена.
Сидела она на скамье подле сына, взгляд его поймать пытаясь. Вину чувствовала Прекрасная, корила себя, что столько лет молчали и в семье собственной такие тайны водились.
– Отчего же? – удивился Добрыня. – Ну не дано мне в птицу обращаться, ну и пусть. Что поделать? Не рыдать же, вас изматывать да домовых ревом шугать?
Улыбка на лике его сверкала и добротой согревала.
– Это ты нынче так молвишь, коль уж голова смышленая, а прежде плачем бы меня да мать извел, – проговорил Финист, не отрываясь от работы. Он часами мог сидеть и мастерить из дерева все что угодно. – На десятый год предстало тебе обрести облик соколиный, ан нет. А как вразумить дитя, коль все и так ладно? Ты уж прости нас, сынок, одначе не хотелось речей плаксивых выслушивать. Считай нас злыми да плохими, но расстраивать ни тебя, ни себя не хотелось.
Взглянула на него Елена глазами грусти полными и кивнула чуть заметно. Все годы эти в тягость им было секреты от сыночка хранить, а нынче будто гора с плеч сошла. Опасались они, что разозлится Добрыня, слова ласкового не скажет и из дома уйдет, от них отрекаясь, однако молчал молодец и понурым даже не казался. В очередной раз Прекрасная небеса поблагодарила за дитя послушное.
Скрестил руки на груди Добрыня и рассуждать принялся:
– Стало быть, я птиц и зверей понимаю, словно они речь людскую молвят, из-за дара твоего. Верно говорю?
– А как же? – усмехнулся Финист. – Отец мой всегда со зверьем общался, да и я сам по сей день щебетанье птичье, кошки мяуканье да прочее различаю славно.
Предположил тогда Добрыня:
– Так, может, удастся со Змеем обо все договориться?
Финист головой покачал. Елена пояснить поспешила:
– Кирилл, Змей нынче, он ведь человеком от роду был. В облик зверя с тремя головами его ведьма обратила. Столько лет тишина стояла… Думается мне, что на зло такое его Маринка толкнула. Совсем разум потеряла.
Прознали давно супруги про окаянную колдунью, коя проклятием Кирилла наделила себе на радость. История ее не по нраву Финисту пришлась: диву он давался, как она по земле еще ходит, коль стара была очень. Не призывала ее Навь, словно душеньку свою чарами темными окутала. Не мог Финист колдовства сего понять и догадывался токмо, что связаны отныне Змей и Маринка: за счет Кирилла ведьма отныне существует, его нутром и силами питается.
Почесав бороду, чуть сединой тронутую, молвил Сокол:
– Змея да Маринку тогда надобно было умертвить. Да токмо жалость в сердце матушки твоей взбунтовалась, и вот до чего нынче довела.
Ланиты Елены вспыхнули, с обидой она на мужа глядела.
– Пускай так. Иначе ничем бы ты от них не отличался, – холодно произнесла Прекрасная. – В глубине души Змей Горыныч – все тот же Кирилл – молодец, обманутый и брошенный. Полагаю, что за всеми бедами Маринка стоит. Однако и я ошибаться могу: за минувшие года Кирилл, возможно, переменился.
Сомкнула она уста, в думы тяжкие погружаясь. Винила все еще себя Елена за жестокость, коя из-за нее в душе Кирилла расцвела.
– Смерти Маринки не миновать, коль хочешь Змея погубить, – строго наставлял сына Финист, кладя на стол перед ним новый меч. – Над этим клинком самые лучшие мастера трудились. Закали его хорошенько в бою кровавом.
Поклонился Добрыня, с благодарностью дар столь ценный принимая.
– Все же дурно, что судьба нас всех вновь сталкивает, – прошептала Елена, тревожно на сыночка глядя.
Прищурился Финист, но сдержался и спорить не стал. Множество раз они с ней обсуждали – без толку все оказалось, каждый при своем оставался. Добрыня, глядя на лица родителей, потупил взор в пол, словно малое дитя. Дивно ему было правду о себе принимать, все теперь иным казалось, однако размышлять долго не мог – время поджимало. Посему простился вскоре богатырь с родителями и отправился в дальний путь, меч подаренный на поясе сжимая и на удачу уповая.
Верный конь легко по дорожкам кривым шел, не боясь ни ветра буйного, ни дождя проливного. Болота под ногами хлюпали, трава в полях по живот скрывала, солнце в кольчуге сверкало. Но не страшили богатыря ни зной, ни холод, ибо здоровьем обладал отменным – чародейное наследство богатым оказалось.
Долго ли, коротко ли вышел наконец Добрыня к деревушке, что на краю земель стояла. Единственной в округе она оказалась, нетронутой Змеем Горынычем. Понуро ходили там жители, ввысь все поглядывали и к реву прислушивались, но молчал небосвод и тускло сквозь облака солнце светило. Спешился богатырь и пошел к старосте, желая испросить, где же чудище обитает. Постучал Добрыня в двери раз, два, а на третий возникла на пороге девица высокая да румяная. Коса тяжелая на плече лежала, а стан крепкий сарафан укрывал.
– Кто таков? – подбоченилась она, хозяйкой сказываясь.
– Добрыня Никитич, богатырь от князя. А ты?..
Лукаво девица улыбнулась и токмо молвить хотела, как раздался из дома сварливый голос:
– Настасья! Кому велено было за козами смотреть! А ты где пропадаешь?
Скрестила руки на груди красавица и встретила грозным взглядом вышедшего на крыльцо мужика.
– Кого это сюда принесло? Зачем явился? – спросил он, глазками маленькими сверкая из-под косматых бровей.
Представился вновь Добрыня и отдал послание от князя. Причмокивая, принялся староста читать, а из-за плеча его Настасья на грамоту глядела.
– Значится, богатырь… Пришел, бишь, юродивого убивать? – захихикал он. – Многовато нынче таких героев развелось, а Горыныч ведь каждого хвать-хвать, зубами клац-клац, – и нема вас. После ревут все, как горемычные, кричат, когда пламя округу охватывает, но токмо поздно уже. Вот и поминай, как каждого горе-богатыря звали.
Добрыня непонимающе посмотрел на старосту, почесывающего усы с надменным видом. Настасья сжалиться решила:
– В других деревнях тоже находились смельчаки и удальцы, кто желал Змея Горыныча зарубить, да только не вернулся никто после встречи с ним. Вот и…
– А ну цыц, девка! – топнул ногой староста и принялся пальцем перед лицом ее размахивать. – Кому велено было молчать! Сколько я тебе, глупой, говорил, что молчать баба должна, молчать! А ты все языком мелешь и мелешь. Дать бы тебе хорошенько…
Вдруг схватила Настасья его за руку и в один миг скрутила мужика, к стене прижимая.
– Вы, дядюшка, не указ мне! – прикрикнула Настасья и бросилась из избы прочь.
– Тьфу! Ишь какова! Как смеет так себя вести?! – вслед горланил староста, а потом к Добрыне обернулся: – А ты чего стоишь? Смерти ищешь? Так ступай прямо до развилки, там не сворачивай. Мимо выжженных и пустых земель, кладбищ и пепелищ иди до тех пор, пока сам тебя Змей не найдет и не сожрет!
Плюнул мужик под ноги богатырю и захлопнул дверь прямо перед носом, не желая больше речей водить.
Удивленный такой встречей Добрыня токмо плечами и повел, хмыкая горько – немного иного он ожидал. Понимая, что большего нечего тут искать, повернул коня богатырь и пошел прочь, следуя указаниям старосты.
«Быть может, тоска так сердце его гложет, что никто помочь не в силах с супостатом, – размышлял он. – Интересно, а помнит ли Кирилл батюшку с матушкой? Остался ли в нем дух людской, иль проклятье все поглотило? Благо предупредили родители, что чары это все злые и темные, и просто так Горыныча не одолеть, коли сначала ведьму не изловить. Иначе возродится вновь Змей и пуще злиться станет». В думах витязь покрепче ножны сжимал да страшный и долгий бой представлял.
Одначе не успел Добрыня далече от селения уйти, как догнала его Настасья, горделиво восседая на белом коне.
– А ты-то куда? – изумился богатырь, видя лук за спиной девицы и клинок стальной на талии точеной. – Ты что удумала?
– А ты догадайся, несмышленыш, – подзадорила Настасья и погнала лошадь вперед, надеясь до заката проехать как можно дальше.
– Постой! – прокричал вслед Добрыня, одначе она даже слушать не стала.
Не в силах уговорить Настасью вернуться, смирился богатырь и решил, что с ней до берлоги Змея дойдет. Дорога их после развилки бурьяном поросла да ямами покрылась вся, корни старые от деревьев гнилых под копыта коней бросала. Но упрямству путников любой герой позавидовал бы: шли они дальше, все трудности молча преодолевая.
В багрянце утопала впереди первая оставленная деревня: скрипели голые ветви, под ногами забор трещал, уныло дома пустые глядели. На выжженной земле виднелись останки людские, что помнили ужас и боль, наполнившие в один миг этот край. Крест к груди прижимая, молилась Настасья, утирая влажные ланиты. Добрыня сурово на разруху глядел, на самого себя сетовал, что раньше сюда не прибыл – спасти несчастных не успел. Так, в тиши и скорби, миновали они поселение и к первым звездам добрались до поляны, где решили сделать привал меж берез и камней.
– Зачем ты за мной пошла? Что мне с тобой делать-то теперича? – причитал Добрыня, жуя ломоть хлеба и девице больший кусок протягивая.
Благодарно на него Настасья взглянула и призналась:
– Пошла, потому что помочь тебе хочу.
Добрыня рассмеялся.
– Смейся, смейся, – махнула на него рукой Настасья, отворачиваясь и хмурясь. – А я ведь полезной быть могу.
– Конечно, коль дело стряпни коснется аль… – Богатырь замялся, видя суровый взгляд.
– Вот оно как? Стало быть, ежели родилась я девкой, так у печи все время хлопотать должна? Щи варить да рубашки шить? Иногда еще метлой махать, тряпки стирать и милого-суженого у порога верно поджидать? А таким, как ты, все трудности встречать? – во взгляде ее читался гнев. – Нет уж, не бывать сему, покуда сердце в груди моей бьется! Я сражаться хочу, помогать, защищать, а не дома у оконца сидеть да на мир глядеть, пока жизнь мимо проносится.
Поразился Добрыня: прежде не слыхал таких речей. Все знакомые девицы кроткими и милыми казались, а мать о подобном не рассуждала. Призадумался богатырь и припомнил, что отец часто храбрость матушки упоминал, да и рассказ о встрече их со Змеем тому подтверждение – смелой да удалой Елена оказалась. А тетушка Варвара пуще отличилась: не возжелала она судьбе подчиниться и решила за счастье свое бороться, хоть и темная участь ее за углом повстречала. Похоже, ошибался Добрыня, полагая, что только витязи храбрыми сказываются.
– Достанется шибко тебе от родных, – проворчал богатырь, желая отговорить упрямицу от задумки опасной. Боялся он за нее.
– Им до меня дела нет, – вздохнула Настасья и поведала историю свою: – Сиротой я осталась, живу теперь с дядькой и семьей его. Отца моего, Микулу, в битве сразили пару зим назад, а мать отродясь не знала. Теперь замуж хотят сосватать, да токмо в деревне нашей меня любой мужик боится.
– Почему? – изумился Добрыня.
– Потому как батюшка мой – Микула Селянинович, богатырь прославленный.
Диву дался Добрыня: не раз слыхивал он про сего удальца, который силой обладал неимоверной, одначе про гибель его не ведал совсем, как и про дочь-поленицу – девицу с талантами витязя истинного.
– Стало быть, ты посему такая.
– Это еще какая?
Надменно на него Настасья посмотрела, взглядом тяжелым одаривая.
– Э-э… волевая?.. – замялся Добрыня, поздно сообразил, что вслух ляпнул.
Настасья головой покачала.
– От отца мне силушка досталась могучая, оттого боятся меня и слово поперек не скажут. Рвалась я сама Змея погубить, когда уж второй витязь не вернулся, но третий храбрец слушать меня даже не стал: грубо обозвал и на смех поднял. Вот настоящая потеха была для наших завистников да глупцов! Но ты мне иным показался. – Добрыня поднял на нее взгляд. – Добрым, что ли. Глаза у тебя выразительные: ничего не скроешь, что в душе творится.
Засмущался богатырь: частенько ему такое говорили – копия отца родился, а тот уж помыслами всегда честен был.
– Поэтому я здесь, – продолжила Настасья. – Не желаю боле скрываться или на поводу у кого бы то ни было идти. Ежели погибну, то во имя защиты себя и других от чудища. Поэтому я с тобой пойду и буду биться, стрелы пускать. А если ты не согласен, то я все равно слушать не стану и своего добьюсь!
Суровой и строгой она казалась, но отчего-то совсем не было страшно Добрыне. Доселе не встречал он храбрых полениц, а теперь одна из них рядом сидела и смотрела очами зелеными на мир, не страшась ни гибели возможной, ни чудовища. Сам не заметил Добрыня, как залюбовался Настасьей и как тепло на сердце стало.
На следующий день добрались они дорожками окольными и сложными до скалы, хмуро взирающей на непроходимый лес. У подножья горы пещера виднелась, от которой будто туман черный клубился. Дурное предчувствие в груди умоляло воротить назад, но ни один не дрогнул пред ликом опасности.
– Как думаешь, он там обитает? – прошептала Настасья, коня в сторону отводя.
– Змей не один, а вместе с ведьмой, что его в чудовище и превратила, – наскоро пояснил Добрыня, мысленно оплеуху себе давая – вчера стоило обо всем рассказать, а не любоваться блеском кос девичьих.
Выслушала его внимательно Настасья и заключила:
– Значит, надо выманить их обоих, но, думается мне, что эта ведьма…
– Маринкой ее зовут, – подсказал богатырь.
– Что ж, Маринка просто так из пещеры не выйдет: будет оттуда колдовать и портить нам честный бой, – рассуждала Настасья. – Тогда я проберусь внутрь и убью ее, а ты отвлекай Змея и постарайся не погибнуть.
Изумился Добрыня речам таким вольным и уверенным, а слов ответных не находил.
– Не волнуйся за меня, – поленица засучила рукав рубахи, показывая простенький шнурок на запястье. – Это все, что от батюшки осталось, но даже такой простой оберег сил мне даст и защитит. – И пока богатырь собирался с мыслями, натянула проворно Настасья на себя кольчугу, что все это время в сумке у коня лежала, и скрылась с мечом в лесном полумраке.
Сетуя на упрямицу и на самого себя за то, что позволил Настасье увязаться следом, вышел Добрыня на поляну, не видя более смысла скрываться да по кустам отсиживаться. Уж лучше пускай Змей его тут встретит, чем заприметит притаившуюся в тени поленицу.
– Выходи на бой честный, окаянный! – прокричал богатырь. – Сразись со мной, Змей, прими судьбу достойно!
Раздался хохот, округу заполняя. Важно вышагивал из пещеры Кирилл: не изменился он ничуть за это время – семнадцатилетним юнцом все еще сказывался, хоть уже годков пятьдесят должно было стукнуть. То колдовство Маринки его сберегало.
– Что забыл ты тут, витязь непутевый? Смерти, верно, ищешь? – пробасил он голосом замогильным.
– Умрешь сегодня только ты, Змей.
Присмотрелся Кирилл, сощурил очи злые и вдруг загоготал пуще прежнего: признал он в лике Добрыни черты Финиста – врага своего давнего.
– Скажи-ка мне, витязь, как родители поживают? Красива ли все еще Елена, иль старость ее исказила? А здоров ли батюшка твой? Все так же словам жены потакает? – насмехался Змей.
Оскалился Добрыня, но смолчал. Тогда вновь обратился к нему Кирилл:
– Послушай, молодец, слово доброе: уходи отсюда, покуда можешь. Отпущу я тебя, как и отец твой однажды меня прогнал. Долг так возвращу.
– Никогда, – ответил Добрыня. – Я по душу твою пришел и без победы никуда не уйду.
– Это мы еще посмотрим! – рявкнул Кирилл и мгновенно преобразился в дракона с тремя головами. По-прежнему облик его ужас каждому вселял: исполинским телом дракон обладал, когти кривые точно сабли сверкали, клыки любого разорвать в клочья могли, а от трех уродливых голов так и веяло пламенем.
Поднялся ветер, небо от рева Змея содрогалось. Сошлись в поединке дракон и витязь, и долго сталь клинков звенела, пламя извергалось, крылья темные округу застилали. Силы у обоих кончались, но сдаваться так просто никто не желал. Уповал Добрыня тайно на Настасью и ее подмогу.
Тем временем поленица в пещеру пробралась, словно мышь, и затаилась меж камней, слушая, как шепчет заклинания Маринка, сил Змею придавая. Покрепче Настасья меч сжала и выскочила, замахиваясь, но мимо клинок звонко прошел. Противно тогда рассмеялась ведьма. Вышла на свет Настасья, противницу рассматривая. Спутанные волосы вдоль тела костлявого свисали, глаза безумно сверкали, кожа зеленым отливала. Неестественно Маринка стояла, словно кукла соломенная, и головой из стороны в сторону крутила.
– Явилась, не запылилась, помощница, – как гадюка зашипела ведьма. – С самого начала тебя почуяла! Шла бы ты, девонька, прочь. Я же прибить могу и глазом не моргну.
– Я тебя не боюсь.
Гордо Настасья голову вскинула, вновь меч поднимая.
– Зря, деточка, зря, – обнажила гнилые клыки Маринка. В руках ее заклинания темные сплетались, что ударом одним могли сотню уложить.
Ринулась Настасья, но отпрыгнула ведьма, шипя и чарами обдавая соперницу. Сверкнула молния шаровая и близко-близко от Микулишны пролетела – чуть голову не задела.
– Прыткая какая! Думаешь, одолеешь меня и сможешь с богатырем своим сладко жить? – пунцовела Настасья от речей подобных. – Полагаешь, что смелая да удалая? Судьбинушку она для себя иную искала, героем статься захотела, а на деле маленькая да глупенькая! Токмо и умеешь, что мечом махать, но для настоящего сражения зубки не доросли!
Выпад влево, увернулась вправо ведьма и молнию в голову девице швырнула, благо уклониться сумела та. Захохотала Маринка и не расслышала, как взмолилась Настасья богам и отцу о защите. Одного просила – помочь избавить земли родные от силы нечистой. От слов могущественных вспыхнул клинок огнем, ослепляя колдунью, и в тот же миг удачный под ребрами Маринки покой нашел.
– Нет, так просто вы от нас не избавитесь, – прохрипела она, насылая на Змея чары. Понимая, что конец их близок, наслала Маринка на Кирилла колдовской сон: пробудится чудище однажды, и не будет спасения от огня его.
Упала ведьма на колени, силы последние проклятию отдавая. Ненавистью глаза ее даже в смерти полнились.
Загудела земля: лишился сил тут же Змей Горыныч – мощь ведьмы тело оставила, а вместе с ней ослаб и Кирилл. Заметив промедление, собрался Добрыня и пронзил врага, клинок меж глазищ главной головы оставляя. Рухнул дракон, а подле него, среди пылающей травы, слег обессиленный Добрыня. Подбежала к нему Настасья и с трудом на коня верного взвалила милого друга, прочь уносясь. Страшно ей было, но и радостно – злодеи поверженными оказались.
Прознали герои потом, что Змей Горыныч и Маринка в Нави вместе очутились. Морана наделила Кирилла званием защитника реки Смородинки, а ведьма, чей разум совсем помутился, в пучину вод канула и исчезла, точно и не существовала никогда.
Раны же на Добрыне быстро зажили – не просто так отец волшебной силой славился. Долго он Настасью благодарил и дарами осыпал, покуда не согласилась гордая и смелая поленица замуж за него пойти. Счастью Финиста и Елены предела не было, когда узнали, что сын отныне любовь свою обрел.
Много подвигов Добрыня Никитич совершил, врагов победил и для князя слыл верным другом и помощником. Летописей и былин достаточно писцы сочинили о славном богатыре и жене его Настасье Микулишне, которая ничем ему в храбрости не уступала и с легкостью противников одолевала.
Медная сторона, Правь
На следующий день после проведения обряда Василиса, оббегав все земли Прави и обходив сотню раз вокруг Цветущих хором, смогла отыскать свою наставницу подле Голубых озер.
Издревле Правь делилась на три стороны: Медную, Серебряную и Золотую. Последняя безоговорочно принадлежала только богам, и вход туда перекрывали узорчатые ворота, скрытые в саду Ирий. Серебряные земли славились быстрыми и шумными Молочными реками и Богатырским градом – обителью всех героев. Медный край был окружен Голубыми озерами и представлял собой один большой и шумный город Мастеров. Здесь продолжали жить все чистые души, что когда-то трудились во благо других, не щадя собственных сил. Отдельным царством считался райский сад Ирий, куда для большинства была закрыта дорога.
Однако попавшие в Правь души не унывали и с радостью расселялись подле градов, продолжая свое существование так, словно никогда и не умирали. Находились и те, кто предпочитал жить отдаленно ото всех, но их было гораздо меньше.
Во всех обширных Серебряных землях отшельниками слыли только Финист – Ясный сокол и его жена, которые не смогли оставить Светлый терем. Он достался им после того, как Светозар с Аленой выразили желание перебраться в город Мастеров и с тех пор обитали там. Поэтому, не желая, чтобы дом простаивал пустым, Прекрасная вместе с мужем поселились в тереме и ни разу о своем решении не пожалели.
Так же, как и в холодных землях Нави, души могли существовать в Прави целую вечность и наслаждаться благодатью под покровительством Лели. Она же обязала Елену Прекрасную встречать новоприбывших и показывать им все потаенные уголки мира, рассказывая о законах. Однако находились отважные смельчаки, которые, к полнейшему удивлению Лели, отказывались от предложенных даров светлой стороны и предпочитали навсегда раствориться в водах Молочных рек. Такой порядок существовал и в мире темных: души, которые заслужили прощение в Нави, могли отправиться затем в Смородинку, лишаясь права на вечную жизнь и перерождение.
Подобный выбор пугал Лелю, поэтому она всякий раз со слезами наблюдала за таким исходом. Она не понимала, что делает не так, если даже Правь, полная чудес, была не в силах уговорить душу остаться. Поэтому каждый раз после того, как Дева-Весна слышала о выбранном забвении, она отправлялась в Медные земли, желая выплакаться.
Прогуливаясь по залитым солнечными лучами улицам города Мастеров, Леля старалась улыбаться. Все вокруг шумело и дышало, словно существовало на самом деле. Люди сновали туда-сюда, заливисто смеясь и споря о всяких пустяках. По площадям и переулкам бегали дети, кошки вальяжно прохаживались меж рядов ярмарки, собаки сидели на порогах разномастных домов – терема, избы и современные коттеджи стояли рядом. Город бурлил, точно котел, и никто из его жителей вовсе не задумывался о том, что все они давно мертвы.
Выходя из града, Леля отправлялась к Голубым озерам, беспорядочно разбросанным по земле, словно кто-то просыпал жемчужины с небес, а те прокатились по траве и застряли в высоком камыше. Различные рыбы заполняли воды, покрытые кувшинками. Во время прогулок Лелю окружали звери, не решаясь оставлять ее в одиночестве. А она только радовалась, ведь вокруг нее постоянно кипела жизнь во всех красках. Щебет птиц, порхание мотыльков, полеты бабочек и пчел, игрища лис и щенят – все это наполняло жизнь богини, не позволяя скучать, и напоминало о быстротечности времени.
Сама же Леля постоянно пребывала в движении, и ничто не могло унять ее пылкий нрав: там позволить влюбленным встретиться, здесь расчистить снег, раскрасить двор в весенние цвета, помочь малышу найти маму, в Прави за душами приглядывать и не допустить, чтобы в землях светлых беды случились. В делах и заботах протекала жизнь богини, которая просто не умела от рождения печалиться долго и старалась каждое сердце наполнить улыбкой и счастьем. Мало кому удавалось застать Лелю в дурном настроении, ведь, как считали обитатели Прави, она не способна грустить. Помнили они, что даже проливающиеся по весне дожди свежестью наполнены, а не тоской, которой пронизана осень.
А потому-то не мог никто даже мысли допустить, что в эту самую минуту Леля сидела под раскидистыми ветвями березы и тихонько утирала слезы. Дева-Весна наивно думала, что пролетевшие годы хоть немного помогли забыть Моране про обиду, но сильно ошиблась. Леля давно уж признала вину и раскаялась в проступке, однако этого оказалось недостаточно для Хозяйки Зимы, которой приходилось каждый год наблюдать за сожжением собственного чучела.
– За столько времени можно было бы привыкнуть, – прошептала Леля, утирая ладонью бегущие по щеке слезы. – Верно говорит Берегиня, что наивность меня в ловушку всегда заводит.
Именно в таком меланхоличном состоянии ее нашла Василиса. Она с тоской посмотрела на содрогающиеся плечи наставницы и молча присела рядом, заботливо поглаживая ее по голове. Много раз Дева-Весна так сидела с Жар-птицей, ободряя и поддерживая во всем. Она уверяла, что нет ничего зазорного в том, чтобы делиться чувствами и мыслями, считая, что все невзгоды стоит переживать вместе с близкими, а не в одиночестве.
Теперь же Василиса, подождав, пока Леля немного успокоится, наколдовала ей кружку воды.
– Спасибо, – благодарно произнесла богиня, делая глоток. Выудив из рукава расшитый платочек, она утерла слезы и повернулась к Василисе. – Прости, что заставила побегать в поисках меня. Ты хотела что-то сообщить?
Василиса покачала головой и протянула еще одну кружку, наполненную до краев. Она просто переживала и не хотела, чтобы наставница грустила. Виной этому была сильнейшая привязанность, которую Жар-птица испытывала к Леле с малых лет.
– Не хмурься, а то морщин в старости не оберешься, – пошутила Дева-Весна, заставляя преемницу совсем стушеваться и отвлекаясь от мыслей. – Эх, Васена, ты так много думаешь, что совершенно разучилась улыбаться. Разве можно так? Во всем стараешься быть правильной, отстраненной, вежливой и нисколько ведь жизни не знаешь. Ну-ка, скажи мне: когда ты самостоятельно спускалась в Явь после того происшествия?
Василиса, помолчав, тихо ответила:
– Ни разу.
Леля изумилась:
– То есть ты постоянно ждешь приглашения от меня?
Дева-Весна резко замолкла, давая себе подзатыльник. За все эти годы она могла бы догадаться, что преемница под «вольными полетами», в которые Василиса отправлялась раз в неделю или две, подразумевает парение над территорией Прави и ничего больше. Сетуя на собственную глупость и легкомысленность, Леля прошептала:
– Прости, Васена, я не подумала и обидела тебя. Извини, что не брала тебя в Явь чаще. Обещаю исправиться и не таскать с собой только ради обрядов.
Василиса, убирая кружку, проговорила:
– Я рада вам помочь, Дева-Весна. Тем более что мне не положено одной покидать Правь. Разве вы забыли запрет?
– Что было, то прошло. Порой надо пробовать что-то новое, – мечтательно произнесла Леля, чуть толкая ее локтем. – Что вот сейчас мешает тебе обратиться к Финисту и отправиться вместе с ним в полет по Яви? Там столько красивых мест, которые ты еще не видела, – аж сердце замирает!
Во взгляде Лели читался восторг, который она хотела разделить с преемницей, однако та совсем приуныла, поддавшись воспоминаниям.
– Но что, если я снова потеряю перо и надо мной получат власть? – возразила Василиса. – Нет, не искушайте. Мне достаточно и того, что я узнаю из ваших рассказов и вижу через зачарованное блюдце, которое показывает мне самые потаенные уголки Яви. О большем мечтать не стоит.
Леля печально вздохнула, глядя на нее. Сама она давно бы вскочила и побежала по полям и лесам, не различая миров и не переживая о законах. Не задумывалась бы Дева-Весна ни о последствиях, ни об устоях – ничто не смогло бы удержать ее на месте.
– Желать большего – нормально, – заметила Леля. – Ты стараешься казаться правильной и пытаешься сделать все возможное, лишь бы никто и никогда не вспоминал о твоем маленьком проступке. Но так не бывает: даже если мы и помним про ошибки других, это не должно менять нашего отношения. Нельзя столько времени винить себя.
Василиса нахмурилась. Она ожидала совершенно не такого разговора, а теперь и не знала, что отвечать. Меланхоличное настроение Девы-Весны несколько смущало ее: Жар-птица не могла сообразить, каких слов от нее ждут.
– Простите, но я не понимаю, – честно призналась она.
– А что тут непонятного? – изумилась Леля. – Ты один раз обожглась и более не желаешь в Явь отправляться, хотя и хочешь. Разве хорошо ограничивать себя в чем-то? Нет. Тебе дана вечность – великое сокровище, недоступное большинству, а предпочитаешь затворничество. Да еще и милого Алешку от себя сколько лет гонишь? Ведь нравитесь друг другу, а ты все одна ходишь.
При упоминании имени богатыря щеки Василисы покрылись румянцем.
– Посмотри вот на Кирилла, – продолжила Леля. – Он такой переполох учинил, но разве отвернулся от него кто? Нет. Думаешь, после всего случившегося перестанет он искать возлюбленную? Полагаю, что нет.
Жар-птица округлила глаза. Они потратили столько сил и времени, пытаясь скрыть все возможные зацепки, способные указать на существование потусторонних миров, а Кирилл захочет снова отправиться в Явь – безумие. И Леля рассуждала об этом так спокойно, словно в таком поведении нет ничего вопиющего, и дело уже слывет решенным.
– Позволите быть честной? – осмелела Василиса, вставая. Она ходила туда-сюда, места не находила себе от негодования.
– А разве ты умеешь иначе? – усмехнулась Леля, покручивая пояс платья. – Прости, я сегодня то слишком весела, то, наоборот, грустна.
– С ваших слов выходит, что Кирилл вновь отправится в Явь и история повторится? – предположила Василиса.
Леля подошла к краю воды и принялась кормить уток.
– К сожалению, я не умею читать судьбы, в отличие от Мораны. – Она понуро опустила голову. – Однако знаю точно, что Кирилл заслужил милость: ему позволят избавиться от проклятия и оставить пост Змея Горыныча. Согласится или откажется – его выбор, который мы обязаны принять.
Василиса не знала, что и сказать. Ей казалось, что Кирилл заслуживает самого сурового наказания, а его собирались отпустить – невиданная щедрость со стороны грозной правительницы Нави. До вчерашнего дня Жар-птица никогда не встречалась с сестрой наставницы и теперь поняла, что не хочет видеться вновь.
– Случится или нет, Кирилл попробовал быть счастливым, и у него даже получилось, пускай не так долго, как хотелось бы, – продолжила Леля. – Я попыталась помириться с сестрой – не вышло, но меня предупреждали, что ссора навсегда нас разлучила.
Потребность в словах одобрения подначивала Василису ответить, но язык точно прирос к нёбу.
– Я хочу сказать, что надо пробовать. – Леля выпрямилась и улыбнулась. – Ты ошиблась один раз, однако это не повод отказываться от второй попытки. Ты должна пользоваться возможностью вечной жизни. Доверься Финисту и отправься в путешествие. Поговори наконец с Алешей. Сделай первый шаг.
Все звучало так просто и легко, что Василиса на мгновение поверила в себя, но прошлое вновь сковало ее изнутри, заставляя сомневаться в собственных силах.
– Обещай, что попробуешь, – попросила Леля, и Василиса, на удивление самой себе, кивнула. – А что до Кирилла – поживем и увидим.