Во-вторых, нормативный подход фактически отождествляет выгоду и пользу для всего общества одновременно с выгодой и пользой для конкретного человека. Но это далеко не так, а в жизни часто бывает связано и обратной зависимостью: завтрашняя выгода общества требует сегодняшних жертв от человека.
Общество в немалой его части хотело перемен и проявило готовность что-то ради них предпринять. Но что именно? Говорилось, конечно, что суть изменений — в непременном пробуждении инициативы людей, но под идею инициативы в то время не было подведено ни экономической, ни политической основы. Такой основы нет и до сих пор, если иметь в виду массовость инициативы. Вот почему реформы шли в рваном темпе. Только гласность продолжала свою очищающую работу, да внешняя политика кардинально изменила свой характер.
О жестокой стычке ожиданий с реальностью я буду писать еще не раз. Но сейчас я хочу сказать об упущенных возможностях, фактическая реализация которых могла бы помочь романтическим ожиданиям. Я напоминаю о таких возможностях не в упрек кому-то, а только для того, чтобы понять просчеты в демократическом строительстве. Ход событий последних лет очевидным образом подтверждает, что в любом общественном процессе крупного масштаба, рассчитанном на многие годы, неизбежны спады и взлеты, какая-то цикличность. За приливом реформизма возможен отлив в той или иной форме, что, собственно, и происходит сегодня. Учитывая подобный поворот, демократия была просто обязана готовить себе «второй эшелон». Надо было позаботиться о том, чтобы сделать политический спектр Реформации как можно более широким.
Здесь я чувствую и свою вину. Не хватило характера и последовательности, а где-то и политической воли. Не было принято энергичных мер к наращиванию теоретического знания на базе свободы мысли и отрицания схоластики. Теоретическая мысль продолжала вращаться в пределах тех идей и концепций, что были высказаны уже в 60-х годах. Да и далеко не все ученые были готовы к кардинальному повороту в теоретической сфере. К тому же альтернативная мысль еще не имела прочных корней, поскольку раньше жестоко преследовалась. Если не страх, то робость еще угнетала.
Счет нереализованного Перестройкой в экономической и социальной областях выглядит внушительно. Слишком часто откладывалось решение тех вопросов, которые необходимо было решать в любом случае: со свободным рынком или без него, в рамках широких реформ или помимо них, в контексте программы преобразований или вне всякой связи с такой программой. Например, провести глубокую дебюрократизацию социально-экономического комплекса. Необходимо и понимание того, что Перестройка постоянно наталкивалась на сопротивление глубоко эшелонированной структуры старорежимных интересов.
Лично у меня не было сомнений, что Советский Союз как государственное образование обречен на кардинальное обновление. Вопрос был в том, какой путь развития окажется наиболее вероятным и приемлемым. Наиболее рациональным лично для меня представлялся эволюционный мирный путь образования добровольной конфедерации независимых государств. Путь неторопливый, взвешенный и продуманный во всех деталях. Но «Россия, — как писал Ф. Достоевский, — есть игра природы, а не ума». Мы, в России, всегда предпочитали нестись галопом через кусты и канавы, а не ходить пешком по ровной дороге. И на сей раз случилось так, как случилось. Захлестнула националистическая жажда власти, национальные интересы обернулись националистической демагогией. В результате вместо социального мира — конфликты, стремление кого-то бить, за что-то мстить. Сепаратизм способен завести любое общество в тупики конфликтов всех со всеми. Это не путь национальной свободы, а путь глубокого раскола и противостояния.
На одном из собраний в Кремле выступил писатель Валентин Распутин. Достаточно резко он критиковал национализм на уровне республик. Но вывод сделал довольно неожиданный. Он бросил в зал риторический вопрос: а что, если Россия выйдет из состава СССР? (Потом все произошло по Распутину. Россия первая объявила о своем суверенитете.) Одни зашумели, другие зааплодировали. Губительный русский национализм упорно продолжал свою линию на раскол страны, о чем я писал еще в ноябре 1972 года в статье «Против антиисторизма». Сегодня национализм разделся до вызывающей наготы. Теперь он называет себя патриотизмом, замешанном на национал-социализме, то есть нацизме.
Несомненно и то, что нами не были оценены в полной мере ни степень, ни глубина общественной зашоренности идеологическим фундаментализмом. Лишь для немногих людей он был интеллектуальной пустышкой, но в политическом отношении — инструкцией для нищих. Для значительной части людей он был завязан на вере в лучшую судьбу — свою и детей своих.
По существу, в сфере хозяйствования, отношений собственности, товарно-денежных отношений был необходим кардинальный поворот. Но Перестройка не сумела создать систему поддержки и защиты всех тех, кто готов был идти ее путем. И фермер, и ремесленник, и предприниматель, и арендатор — все они до сих пор в положении, когда приходится преодолевать неимоверные трудности, создаваемые чиновничеством, тоскующим по старым временам. Государственно-монополистическая милитаризованная система сопротивлялась реформам каждой своей клеткой.
Почему так получилось? Да потому, что высшие структуры управления оставались старыми и видели проблемы по-старому. Частичные реформы не в состоянии были изменить природу и характер строя в целом, изменить структуры, созданные для воплощения произвольных социально-экономических схем. И то, что воспринимается сегодня как просчеты (а это так и было), во многом предопределялось внутренней противоречивостью реформаторства, ставившего своей целью изменить к лучшему органически порочное. За мятежами и саботажем последних лет стоят не только кадровые ошибки. За ними — бунт бесчеловечной системы, восставшей против попыток ее очеловечивания.
Именно в это время сформировалась достаточно двусмысленная обстановка. Общий курс — на реформацию; практические дела аппаратов — на реставрацию. Это привело к «экономическому мятежу» осенью 1990 года, когда усилиями старых структур была загублена программа «500 дней», дававшая реальную возможность выхода из тупика. Прошлое одержало победу, что окончательно подвигло руководство КПСС, силовые структуры к мятежу в августе 1991 года, но теперь уже политическому.
Тактические просчеты очевидны, но были и объективные причины, о которых я уже упоминал. Десятилетиями чугун, уголь, сталь, нефть имели приоритет перед питанием, жильем, больницами, школами, сферой услуг. Утверждение, что «так нужно было», — ложь. Цена индустриализации вкупе с рефеодальным управлением была катастрофически высокой, потери — и людские, и материальные — огромными. Страна получала сотни миллиардов долларов от продажи нефти. Импортом товаров и продовольствия на эти суммы было куплено право элиты работать спустя рукава. Покупалось за рубежом все подряд, от канцелярских скрепок до заводского оборудования, значительная часть которого гнила на заводских свалках.
Сейчас, наверное, и не подсчитать, сколько средств за полвека вложено в бессмысленную милитаризацию страны. Атомная, космическая, горнодобывающая, да и некоторые другие отрасли, прямо или косвенно связанные с гонкой вооружений, создавались в значительной мере трудом каторжан. Военные структуры до сих пор сопротивляются до последнего, не желая отказываться от своих «завоеваний». И добиваются своего. При Путине военные бюджеты снова растут и снова за счет жизненного уровня населения. Не в интересах генералитета и окончание войны в Чечне.
Десятки миллиардов ушли на мелиорацию, не дав никакого приращения сельскохозяйственного производства, но загубив миллионы гектаров земель, например в Поволжье. Сколько понапрасну осушенных болот в Нечерноземной зоне. Болота осушались, а покинутых плодородных земель становилось все больше и больше.
Я уже писал о том, что в системе импорта зерна сложилась взаимозависимая и хорошо организованная государст- венно-мафиозная структура. Десятой доли золота, потраченного на закупку зерна, хватило бы на создание эффективной инфраструктуры сельского хозяйства, что привело бы к резкому сокращению потерь при уборке, перевозке, хранении и переработке сельхозпродуктов. Но, увы, агрокомплекс остается без эффективной инфраструктуры до сих пор — без дорог, без современных перерабатывающих предприятий, без добротных хранилищ, без специальной техники.
Или взять капитальное строительство, в котором нарастала в огромных объемах «незавершенка» — эта зацементированная, воплощенная в мертвом железобетоне инфляция, загубленное народное благосостояние.
А разве не народные деньги тратились на военные авантюры и военную помощь тем правителям за рубежом, которые объявляли себя «социалистически ориентированными». Никто пока не знает, сколько стоили в материальном выражении военные вмешательства во внутренние дела Венгрии, Чехословакии, Афганистана, поставки оружия в десятки стран Азии, Африки, Латинской Америки. Сколько стоит чеченская война.
Немало средств ухлопано на борьбу с инакомыслием, на разработку и оплату связанной с этим техники, на содержание осведомителей, иными словами на тайную войну с собственным народом.
Вот они, бездонные дыры, которые поглотили сотни тысяч километров дорог, тысячи и тысячи жилых домов, детских учреждений, театров, библиотек, спортивных сооружений и многое другое. Труд и гений человека, богатства природы, материальные ресурсы расходовались неподконтрольно — ни по целям, ни по объемам, ни по эффективности. Бесхозяйственность прямо проистекала из ничейной собственности, из обезличенного и обесцененного труда.
Когда собственность ничья, а те, кто распоряжается ею, практически бесконтрольны, рождается уникальная преступная структура, в которой мафия сращивается с государством. Точнее, само государство чем дальше, тем больше превращается в мафию — и по методам деятельности, и по отношению к человеку, и даже по своей психологии.