Эти люди — самое серьезное завоевание рыночных реформ. В океане люмпенства их пока еще мало, но их число растет. Для более динамичного развития им нужны законность, частная собственность на землю, нормальные налоги и здравая умом власть.
Время Ельцина прошло стремительно. Позади события бурные и сумбурные. Штормовая болтанка все время норовила корабль реформ швырнуть на камни. Ельцину удалось как-то договориться с судьбой. Большевистской катастрофы не произошло. Порой говорят, что Ельцин не всегда отдавал себе отчет в том, что делает, — Добро или Зло. Я не согласен с этим. «Верхнее чутье» не обмануло его. Он добровольно, руководствуясь здравым смыслом, освободил пространство для нового поколения. Далеко не прост, ох как не прост, оказался Борис Ельцин, оставив свою деятельность не политикам — на растерзание, а историкам — для анализа.
Глава двадцатаяБудущее уже было, прошлое еще только будет
Тысячелетиями люди утешают самих себя, что свобода дается человеку природно. А в жизни? А в жизни дорога к громкозвучной правде смердит ложью, а потому часто оказывается дорогой к рабству. Человек мечтает быть и безгранично свободным, и одновременно рвется к власти над другими людьми, превращая их то в рабов, то в крепостных, то в наемных рабочих. Одним словом — в послушное стадо. Каждый раб хочет бьипь рабовладельцем. У каждого — своя ложь и своя правда.
Автор
Над Россией нависла туча чиновного произвола. Догоняя будущее, мы заскользили в прошлое. Как пишет Михаил Жванецкий: «Пройдя путь эволюционного развития по спирали вниз, мы вернулись туда, откуда вышли». Понятно, что сказано слишком круто. Но за хвост схвачена тенденция, заболевшая чесоткой вернуться на ту землю, где тиранствовал Страх, где миллионы живых — мудрецов и простаков — стояли на коленях перед убийцами и каменными истуканами, продолжающими свой дьявольский промысел до сих пор, хотя и в других формах.
Конечно, данная картинка может показаться слишком черной, а значит, и не совсем справедливой. Новая Россия за очень короткое время шагнула в новую эпоху. Подобного сжатия событий история, на мой взгляд, еще не знала. Опрокинута система ленинско-сталинского фашизма, положено начало построению гражданского общества социального либерализма. Но только начало. Социалистическая номенклатура, дождавшись своего часа, снова пытается вернуть общество в стадо с его привычной рабской психологией.
Почему это происходит? На мой взгляд, верховные жрецы последних лет не знают, или не хотят знать, что и как было на тернистом пути к свободе, сколько это стоило сил и нервов народу, равно как и тем, кто связал свою жизнь с реформаторством. Самопожертвование и предательство, клеветы и восторги, надежды и разочарования, удачи и ошибки, грязь прошлого и вера в будущее — все это сгустилось в душевных страданиях, но и раздумьях о том, какие еще капризы ждут Россию на тернистом пути к свободе. Капризы охлократии и плутократии.
Начну, однако, с другого конца. Меня донимали и до сих пор донимают вопросами, когда точно, в какой именно момент я изменил свои взгляды. Раньше отвечал, как мог, всячески выискивая аргументы и даже оправдания, но все время чувствовал, что у тех, кто задает вопросы, остается неудовлетворенность ответами, да и меня самого не оставляла какая-то двусмысленность. Иначе и быть не могло, ведь те, кто спрашивал, как бы накладывали мои ответы на свой личный опыт, который был другим, просто другим. Всех метало из стороны в сторону ветром перемен. Все искали свою правду.
Я долго копался в самом себе, искал по закоулкам памяти эти взгляды, вспоминал многочисленные сомнения и разочарования, пока меня самого не ошарашил мой же вопрос, а были ли у меня какие-то взгляды в их осмысленном виде? Именно мои, а не чужие. И пришел к ясному ответу — у меня таких взглядов не было. Вместо них в сознании удобно устроился миф, что такие взгляды есть. На самом же деле эти «взгляды» носили виртуальный характер, они пришли из мира обмана и питались властвующими химерами и охранялись страхом. Но постепенно, по каким-то неизведанным причудам мистики, эта виртуальность превращалась в странную реальность надежды и веры, которыми все мы жили. И вовсе не о смене взглядов идет речь, а о психологически сложном процессе возвращения на грешную землю реальности, которая, увы, далеко не столь сладка, как мифология.
Теперь многие стали забывать, каким было общество до Перестройки и какими были мы сами. Забыли ту затхлую атмосферу, которая убивала все живое, даже маленькие росточки чего-то нового. И как нам, сторонникам реформ, только шаг за шагом, по мере овладения новой информацией, новыми знаниями, становилось очевидным (в данном случае я говорю и о себе), что марксизм-ленинизм бесплоден, отражает интересы той части общества, которая ищет «свое счастье» в чужом кармане, а еще охотнее — в грабежах и разрушениях. Она, эта часть, до сих пор ненавидит успех других и не свое благополучие.
Уже забывается, что советский человек был лишен власти и собственности, дабы оставался насекомым, в лучшем случае — мелким грызуном. Уже забывается жизнь в «стране радости»: купил бутылку водки — радость, кусок колбасы — еще радостней. Уже забывается, что без очередей за тухлым мясом и гнилой картошкой жить не могли. Равно как и без родных стукачей и дебатов на парткомах-профкомах относительно того, с чьей женой, что и как вытворял отдельно взятый «аморал». Маршалу Жукову и режиссеру Товстоногову «жучков» и в спальню понаставили. Впрочем, членов Политбюро тоже подслушивали, равно как и генеральных секретарей и президентов. Любознательные были руководители параллельной партии — партии чекистов, жадные до знаний.
Новые национал-патриоты делают вид, что не было предательства страны в 1917 году, когда кучка террористов поставила на колени Россию, не было кровавого месива репрессий и геноцида народов, не было детей заложников, тысяч разрушенных храмов и расстрелянных священников. Ничего не было, кроме «добрейшей и мудрейшей власти», допустившей некоторые перегибы — с кем не бывает.
Надо сказать, что и в начале Перестройки еще не сложилось объемного и ясного понимания, что природный запас жизнеспособности — духовной и физической — впустую растрачен настолько, что само выживание народа стало вполне реальной проблемой. Предрекал же великий русский философ Н. Бердяев еще столетие тому назад, что «в русском народе и его интеллигенции скрыты начала самоистребления». Не хочу соглашаться с этой мыслью, но постоянно возвращаюсь к ней. Возвращаюсь потому, что понимаю: Россия сошла с магистрального пути развития и отстала на столетие. Ленинско-сталинский марксизм породил русофобскую идеологию, видевшую Россию только в качестве материала для мировой революции. Интеллект умерщвлялся упорно и безжалостно. Большевизм, вооруженный чужеродной для России концепцией общественного развития, не только разрушил страну экономически, но и многое сделал для коллективизации души, растворения ее в кровавом месиве убийств и предательств. Животворящая совесть ушла в подполье или постепенно усыхала. Умирающая совесть и есть умирающая нация.
Нам еще только предстояло понять, что компромисс с большевистским укладом жизни невозможен, более того, противоречит цели преобразований — построению свободного общества. Политическая обстановка изменилась, но больше по намерениям, чем по практическим делам. Партийный аппарат не сдавал своих цензурных и распорядительных позиций. Крутилось, как и раньше, колесо проверок, наказаний, угроз. Вокруг экономики танцевала болтовня, оторванная от реальной жизни. Догма о государственной собственности как самой эффективной продолжала господствовать. Частная собственность относилась к категории диверсий.
По причинам, которые порой трудно выловить в потоке собственных переживаний, связанных с нелегкой задачей перевести свои еще не оформившиеся по ряду проблем взгляды в практическое русло действий, я в качестве железного правила занял следующую позицию: осторожность, осторожность и еще раз осторожность. Но осторожность особого рода — осторожность в отношениях с нашим специфическим социумом, который готов сначала вознести кого-то до небес, а потом разорвать его на куски. Случалось и обратное: сначала разорвать, а потом вознести.
И все же к определению «осторожности» я и сам относился с некоторым недоверием. Сюда вкладывал простую формулу: смело идти на практические дела демократического характера и одновременно утверждать, что делается это ради укрепления социализма.
Иногда спрашивают, а не противно ли было притворяться и разыгрывать из себя дурачка? Да, противно. Но, может быть, кто-то знает более эффективный путь с точки зрения конечного результата в условиях деспотии и казенного одномыслия? Утверждаю, не было такого пути в тех конкретных условиях, если стоять на позициях эволюционных преобразований, а не революционной истерии.
Меня особенно умиляют утверждения некоторых нынешних «бесстрашных» политиков и политологов, неописуемых храбрецов, обличающих нерешительность реформаторов волны 1985 года, в результате чего им в 1991 году досталась тяжелая ноша исправлять ошибки предыдущих лет и творить подлинную историю демократии. Когда те из демократов, которые считают себя таковыми по признаку власти, пытаются отбросить в сторону события, происходившие до 1991 года, забыть о таких «несущественных мелочах», как гласность и свобода слова, парламентаризм и окончание «холодной войны», десталинизация и прекращение политических репрессий, которые решительно вошли в жизнь в те самые «нерешительные времена» Реформации, они совершают не только фактическую ошибку, но и нравственную оплошность. Они пытаются как бы удалить из памяти тот факт, что мятеж 1991 года, возглавляемый верхушкой КГБ, генералитета и КПСС, был направлен именно против политики Перестройки, против реформ, а не против новой российской власти, хотя, конечно, ельцинская власть была столь же ненавистна мятежникам, как и горбачевская.