– Что же тогда вы хотите узнать, если вам и так все известно?
– Я слышал много слухов о братьях и сестрах Ордена, да простит мне Алор сей грех. Многие считают вас чудовищами, лишенными души. Но вы, сестра Клиссейда, являетесь живым доказательством того, что это не так.
Корабль чуть качнулся набок, в сторону того борта, у которого сидел Матиас. Качнулась вместе с ним и Айя. За какую-то долю секунду она оказалась вплотную к священнику, остолбеневшему от неожиданности.
– Внешность обманчива, – прошептала убийца прямо ему в ухо и так же стремительно вернулась на свое место у противоположного борта.
Матиас сидел не шелохнувшись. Широко раскрытые карие глаза смотрели на Айю, будто священник видел ее впервые. Его зрачки расширились, несмотря на яркий свет утреннего солнца. Айя лишь усмехнулась, наблюдая эту картину:
– Лучший хищник не тот, чей вид кричит о его опасной натуре, а тот, кто может ударить внезапно, когда жертва этого не ждет, святой отец.
Матиас с усилием сглотнул, отчего его выпирающий кадык резко дернулся, и медленно кивнул.
– Вы правы, сестра, – сказал он на удивление ровным голосом, – я позволил вашему очарованию одурачить меня.
– О, вы считаете меня очаровательной? Как мило. – Айя картинно захлопала ресницами. Несмотря на явную наигранность реакции убийцы, Матиас заметно смутился и поперхнулся.
– Я лишь хотел сказать, – попытался оправдаться он, – что вы отлично соответствуете тому образу, который сами описали. Алор благословил вас талантом к вашему ремеслу, сестра.
– Не думаю, что это его заслуга.
– Но ведь ваши братья и сестры выбрали вас, основываясь на чем-то. Я слышал, что они получают от Алора, да озарит нас его свет, знаки, которые помогают выбирать одаренных детей.
– Вы правда думаете, святой отец, – Айя чуть наклонилась в сторону Матиаса, – что кто-то способен разглядеть особые таланты убийцы в шестилетнем ребенке?
Матиас опешил и сотворил символ Алора.
– Алор защити! Я знал, что Орден имеет право забирать детей для служения, но я не думал, что таких юных…
– Это еще довольно поздно, – равнодушно пожала плечами убийца, – лучшим возрастом считается четыре года. В таком случае к посвящению новобранец уже не помнит свою семью.
– Посвящению? – спросил Матиас, все еще так же шокированно.
– Первая жертва. Первая кровь, если хотите. Обычно новички проходят через него лет в десять или одиннадцать. Даже раньше, чем у девочек бывает первая кровь. – Айя весело усмехнулась, довольная своей шуткой.
Но Матиас вовсе не разделял ее задора.
– Прости нас, прости нас, Алор, за то, что мы совершаем такое, – пробормотал он и, резко вскочив со своего места, схватил Айю за руку, – простите нас, сестра, простите, что вам пришлось пройти через такое из-за нашей гордыни и порочности.
Он упал перед убийцей на колени, все еще сжимая ее руку, и начал истово молиться о прощении и отпущении грехов. Айя несколько минут наблюдала за ним молча, а потом уверенным движением руки побудила встать на ноги. Когда Матиас поднял на нее глаза, в них стояли слезы.
– Моя судьба не стоит ваших терзаний, отец Матиас, – Айя говорила серьезно, глядя священнику прямо в глаза, – вы сами сказали, Алор благословил меня талантом к этому ремеслу. Как бы я ни стала той, кем я являюсь, я не желаю иного. И то же верно для моих братьев и сестер.
Матиас кивнул и отошел обратно на свое место. Он двигался медленно, будто оглушенный. Взгляд его влажных глаз, обычно внимательный и добрый, в этот момент казался совершенно пустым.
Какое-то время они продолжали путь в тишине. Мимо проплывали роскошные заливные луга, уже начавшие желтеть от летней жары. Кое-где встречались коровы и лошади, беззаботно пасущиеся в густой траве или плескающиеся на мелководье заводей. То и дело мимо проходили другие суда: и сравнительно крупные парусные, подобные тому, на котором плыли Айя и Матиас, и совсем крохотные лодочки, груженные людьми и товарами.
– Сколько нам плыть? – вдруг спросил Матиас, нарушая тишину.
– Около недели при попутном ветре, – Айя покосилась на матросов, налегающих на весла за их спинами, чтобы заставить корабль двигаться против течения, – и потом еще несколько дней пешком через лес.
Матиас ничего не ответил.
Вскоре Айя поднялась и молча удалилась куда-то вглубь корабля. А священник так и остался сидеть на том же месте, глядя на проплывающие мимо пейзажи. Он провел так почти весь день, и только когда солнце начало клониться к закату и его розовые лучи осветили спокойную глядь Льежа, Матиас преклонил колено на носу корабля, сложив руки для молитвы, и тихо, так, чтобы слышно было лишь ему и его богу, произнес:
– Великий Алор, свет мой, дай мне сил спасти эту женщину от нее самой.
А после этого тоже ушел в свою небольшую каюту.
Баригор, Льеж, 31 января 3605 года
Вернону вновь снился кошмар. Запах крови, мертвые тела, неестественные искаженные крики со всех сторон. Лицо отца, смеющегося, надменного. И сам Вернон, вновь пятилетний, беспомощный, напуганный до смерти. Принц проснулся в холодном поту, задыхаясь и трясясь. В замке, как всегда, было холодно. Огонь в камине погас, и комната остыла настолько сильно, что сбивчивое дыхание Вернона превращалось в пар, едва покинув его рот.
Страх быстро отступил, и на его место пришла ярость. Бессильная, сжигающая изнутри ярость, которая стала спутником принца с той самой злополучной ночи в поместье герцога Форро. Вернон сжал зубы так, что едва не свело челюсть, и ударил кулаком по поддерживающей роскошный балдахин колонне. Со старого бархата принцу на голову посыпалась пыль, и он грязно выругался, еще более разъяренный, чем прежде.
В комнате было темно, как и за небольшими окнами, выходящими на бескрайние пустоши северных земель. Но в свете уже почти догоревшей масляной лампы, стоящей на прикроватном столике, можно было разглядеть массивные старые часы, стрелка которых уверенно показывала на семь. Зимой в Льеже солнце поднималось над горизонтом всего на несколько часов, и эта тьма постоянно давила на Вернона, делая его и без того всегда паршивое настроение еще хуже.
Кутаясь в теплый ночной халат, в котором приходилось спать из-за вечных сквозняков и всепроникающего влажного зимнего холода, Вернон поднялся с кровати и подошел к камину. Он мог бы позвать слуг, но в Льеже это было скорее роскошью. Быстрее и проще было самому развести огонь, чем наблюдать за тем, как это делают те остолопы, с которыми ему здесь приходилось мириться.
Когда в камине заплясали языки пламени, липкий холод замка чуть отступил, позволив принцу немного расслабиться и перестать обнимать себя руками. Вернон постоял перед камином еще немного, дожидаясь, пока окоченевшие конечности снова наполнятся теплом, и потом переоделся в подготовленные для него с вечера одежды. Накрахмаленный воротник рубашки раздражал кожу на шее, но Вернон уже давно привык к тому, что все в этом мире вызывало у него лишь раздражение и ярость. Одевшись, он вышел из своих покоев. У двери его, как и каждое утро, ждал распорядитель Феликс – напыщенный мужчина средних лет с обрюзгшим лицом и мерзким запахом изо рта. Феликс был о себе куда лучшего мнения, чем заслуживал. Но в северных землях других и не водилось.
– Милорд! – засуетился распорядитель, едва Вернон появился в дверном проеме. – Прошу, проследуйте к завтраку, все уже подано. Я подготовил для вас расписание на сегодня.
Вернон лишь устало кивнул и последовал за распорядителем в обеденный зал. Хотя залом это небольшое помещение с низким сводчатым потолком и вечным запахом сырости назвал какой-то плохой шутник. Впрочем, он же назвал построенную еще лет пятьсот назад крепость на границе с землями варваров городом, а замок в ее центре – дворцом.
Кутаясь в теплый плащ, который всегда стелили ему на стул слуги, Вернон вполуха слушал, что Феликс заготовил для него на этот день. Обязанности лорда Льежа сводились к выслушиванию унылых докладов о добыче леса, пушнины и дичи, не меняющихся годами, вынесению решений по особенно сложным спорам местных землевладельцев (было ли преступлением то, что жеребец лорда Тори покрыл кобылу лорда Фугуса без ведома последнего) и редких аудиенций с дикарскими вождями, которые решили, что в этом году выгоднее торговать с Баригором, а не досаждать его пограничным войскам своими глупыми набегами.
– Наконец, Карандра из племени Ктан просит вашей аудиенции. Она ожидает уже несколько дней, милорд, я посчитал, что сегодня вы сможете уделить ей свое время.
Вернон поморщился. Северные варвары вызывали у него отвращение: нецивилизованные, немытые, вечно воняющие смесью пота и грязных шкур. Ему бесконечно претило то, что с ними нужно общаться как с равными и относиться к ним с уважением. Но король Фридрих считал, что мир с северянами – залог процветания Баригора. Как будто эти жалкие дикари могли что-то сделать такой мощной и современной державе.
Воспоминание об отце еще больше ухудшило настроение Вернона. Это все была его вина. Фридрих сломал ему жизнь, устроив покушение на герцога Форро, а потом еще и сослал в темный промозглый Льеж выслушивать склоки местных недодворян и любезничать с грязными варварами. Вернон подал знак рукой, и слуга вновь наполнил его бокал терпким красным вином. Принц осушил его в два глотка. Он не был готов выносить этот день трезвым.
– Вы примете дикарку, милорд? – уточнил Феликс, который уже некоторое время ждал реакции Вернона.
– Да, Феликс, Кавиц тебя побери, – принц выплеснул бурлящий внутри гнев на распорядителя, который резко попятился назад и будто стал меньше, – хватит глупых вопросов. Я не за это тебе плачу.
– Да, милорд.
– А теперь оставь меня! Я хочу завтракать в одиночестве!
– Да, милорд. – Феликс, кланяясь, начал пятиться и вскоре скрылся за дверью зала.
После завтрака Вернон, все еще такой же раздраженный, как и с утра, вышел в тронную залу, больше похожую на хлев в Лорицком дворце. На стенах здесь висели головы диких животных, пустыми мертвыми глазами смотрящие на мир, и уже порядком выцветшие драпировки – все это вышло из моды уже лет сто пятьдесят назад и было убрано из всех дворцов и имений Баригора, но только не из Льежского замка. Здесь это считалось местным колоритом, хотя Вернон называл это иначе – безвкусицей.